Ушла от нас Светлана Семёнова — светоносная, восхитительная. Идёт долиной смертной тени, и я посылаю ей вослед свои рыдания, своё обожание и чаяние о неизбежном свидании.
Нам будет её очень не хватать в этом мире. Будет не хватать её восхищённого отношения ко всему сущему — от малой травинки до звезды небесной. Её глубинного мистического понимания мирового устройства, мира, который Господь сотворил по эскизам абсолютного добра и абсолютного света, чтобы "тьма не объяла его".
Её творчество, её философское мышление, её страстное проникновение в тончайшие миры святоотеческого предания и православной веры побуждали её думать и говорить о бессмертии, о преодолении смерти. О преодолении страшной энтропии, которая, как напущение, хлынула в мир после того, как Господь сотворил его.
Она была поклонницей Фёдорова, его таинственного, до сих пор не понятого учения. И казалось, Фёдоров через много лет передал свои заповеди именно ей — Светлане Семёновой.
Да, да, ты права, Светлана — смерти нет. Любовь — та сила, которая попирает смерть и не даёт погаснуть миру с его цветами, созвездиями, улыбой младенца.
А помнишь ту далёкую-далёкую зиму в Малеевке? Какие были свежие, чистые снега! Какие восхитительные аллеи! Какие холодные и блистающие ночные фонари! Мы шли вдоль этих ночных аллей и говорили о том же, о чём говорили всю оставшуюся жизнь до самых последних мгновений — сначала твоих, а потом моих: "Как хороши, как свежи были розы".
Царствие небесное тебе, Светлана.
Александр Проханов
***
В память о Светлане Семёновой редакция газеты "Завтра" предлагает читателю ряд фрагментов ее последней книги "Тропами сердечной мысли", писавшейся как своего рода мировоззренческое кредо, как размышление о ключевых проблемы антропологии, этики, философии истории, о путях России и мира, о христианстве и современности, о перспективах человечества. Эти перспективы виделись Светлане Семеновой "в поле Большой Надежды", которую открывает миру активно-эволюционная, активно-христианская философия Николая Федорова, Владимира Соловьева, Владимира Вернадского, Пьера Тейяра де Шардена.
Новый фундаментальный выбор в активно-христианской мысли
Все мы живем в состоянии непрерывного выбора чего-то и кого-то: одежды, еды, спутника жизни, типа отношений, работы и т.д., и т.п. Но над копошением бесконечных актов выбора существует выбор фундаментальный, касающийся ценностей той или иной цивилизации и культуры, выбор пути развития, вектора будущего. Свой фундаментальный выбор есть у нынешней цивилизации: называется он потребительским, неоязыческим в символическом смысле, если хотите. Почему неоязыческим? Да потому, что поклоняется многообразным фетишам материального мира, имевшим в античности своих богов: любовь (Венера), торговля (Меркурий), война (Марс)…
Этот выбор не покушается на природу самого человека, признавая ее неизменность, оставляя лишь возможность как можно более комфортабельно, приятно и успешно наполнить краткое время своего живота (т. е. жизни), соглашаясь на смерть и неизбежный конец жизни вообще… Другой активно-эволюционный выбор, пока еще лишь теоретически разработанный, пробивающийся лишь там-сям, предполагает перерастание человеком самого себя, восхождение его к более совершенному качеству своей природы.
В связи с этим новым фундаментальным выбором напрашивается некая классификация — двух типов человека: отмирного и религиозного. Первый заключил себя в более-менее приятную стагнацию удела человеческого. Второй исповедует, и не обязательно в той или иной вероисповедной форме, трансценденцию себя, продвижение на более высокий бытийственный уровень. На первом и стоит фундаментальный выбор современного мира, первый тип особо пестуется и воспитывается, второй — выдвигает активно-эволюционная и активно-христианская мысль, стремясь пробудить и развить эти качества во всех. В ее фундаментальном выборе продумываются принципиально новые стратегии развития, ставятся задачи преимущественно эволюционные, онтологические, религиозно-христианские…
Отчего Россия так чужда и как бы опасна, на взгляд Запада?
Почему никак не может Запад растворить мощный осадок опасений и отталкивания перед Россией? Ведь так было и в XIX веке, в России монархической, а не только в нынешней, постсоветской, когда такое отношение можно бы объяснить "фантомным" антикоммунизмом…
Западная цивилизация, устремившаяся уже несколько веков назад на путь секуляризации и достигшая, можно сказать, уже полноты ее идеала, принципиально отказалась от влияния на себя религии, от ее ценностей, от ее духовного руководства, от самого существенного на деле — от возможности своего союза, делового конкордата с христианством, от поисков синергии с его энергиями.
А в России было иначе: ее великие мыслители и писатели, ее генеральные идеи связаны с христианством, из него вытекают и его углубляют (так было прямо — до революции и подспудно — после, часто в мистифицированном виде). Опасность России чудится Западу в возможности другого фундаментального выбора, не западного, обмирщенного, потребительского, релятивистского… Боятся утверждения и попыток реализации других сверхидей. У них тоже были такие ростки, один из последних — Тейяр де Шарден, но затолкали его в темноватый угол маргинальных подходов и идей.
Запад боится и ислама, борется с ним и принимает свои меры, в том числе — обезвреживания его в своем лоне потребительства. Ведь в исламе тоже идеал религионизации общества и истории, хотя со многими своими ценностными ущербами. Но то — другой регион, другая кровь, а Россия — близка к Европе, частично — восточная ее часть, и тут, под боком, гнездится нечто чуждоватое, чреватое подрывом ее устоев.
О "блаженном патриотизме". Широта и глубина понятия "народ"
Чаадаев пишет о чуждости ему "блаженного патриотизма, этого патриотизма лени, который приспособляется всё видеть в розовом свете и носится со своими иллюзиями…". Развивая его мысль, надо бы "патриотизму лени", вербальному, мечтательному, противопоставить патриотизм дела: упорно строить страну, прилагать усилия для свершения малых и больших благих дел.
Тот же Федоров патриотизму как гордости своим прошлым и настоящим, подвигами и творчеством предков, противопоставлял сокрушение об их утрате, сокрушение о собственном недостоинстве и грехах. И такое сокрушение значительно сильнее самодовольной, превозносящейся гордости понукает к преодолению нашего реального забвения прежде живших поколений, утверждению долга перед ними, ведет к нашей собственной умо- и душеперемене (метанойе) и к дальнейшему восхождению.
Вместо прекраснодушного упоения патриотизмом — трезвение, глубокий и смелый анализ причин зла и розни в природе человека, и русского человека с его особыми нюансами в том числе. Не забудем и капитальное: трезвое сознание невозможности, по большому счету, гармонизировать национальное и общеземное бытие, не встав на путь преодоления нашего "рабства тлению".
Народ — понятие не только историческое, биологическое, культурное, но и метафизическое. Оно включает и свой идеально-должный образ, который всегда формируется его лучшими сынами и дочерьми, и родовую толщу ушедших поколений, оставляющих нам и национальные черты характера, и государственно-исторические завоевания, и культурное наследие, и материальные достижения… Наша народная и индивидуальная жизнь стоит на жизнях, на жертве ушедших.
О народе нельзя судить по одному, вот сейчас живущему поколению, нынешним ценностям и стандартам, периоду национальной деградации, приходя от того, что есть, в радикальное уныние и безнадежность. И это поколение сойдет в ту же толщу со своими, пусть главным образом отрицательными, уроками и жертвами, но и обязательно со своим вкладом в грядущее, хотя бы со стороны его всегда имеющихся несовременных, несвоевременных, странных людей, незаметно, бесшумно творивших для такой будущей генерации, которая наконец обернется с высот полного религиозного сознания на эту толщу для ее восстановления и преображения. Причем, возможно, уже генерации, перешагнувшей народные, национальные границы и обнимающей всю единую планету-мать.
О глобальных проблемах и глобальных кризисах
В нынешнем мире грозным ликом глядят на нас глобальные проблемы, принявшие облик глобальных кризисов (экологических, демографических, антропологических…). Сама эта нерасторжимая связь проблем и кризисов планетарного масштаба, отмеченных предельной остротой чуть ли не терминального характера, обнажает какой-то органический дефект в подходе к ним, в попытках хоть какого-то, пусть паллиативного или частичного их лечения и разрешения. Большинство исследований, популярных статей, документальных кинофильмов по глобальным кризисам, по видению будущего, страдают дурным алармизмом, который, по сути, индуцирует неизбежность разного рода катастроф, вплоть до финальной, подводящей зловещую черту окончательного конца над земной жизнью и родом людским.
При этом характерно, насколько подобные прогнозы и сценарии изначально не соответствуют самому предмету своего рассмотрения. Ибо этот предмет, который Федоров называл "объектом" исследования и преобразовательного действия, отличается тотальной всеохватностью и требует таковой же от своего "субъекта", в данном случае — всего человечества. В разрешении глобальных проблем речь может идти о "проекте общего действия субъекта в его совокупности на объект в его целости (т. е. на всю земную планету <…> на всю солнечную систему <…> и, наконец, на всю вселенную)". Ведь глобальные проблемы относятся к сфере бытийственного фундамента существования человека вообще: касаются отношений человека и природы (экология), рождения и смерти (демография), наконец, самого естества человека, его несовершенной, смертной природы. Тогда как понимание этих проблем, подходы к их гармонизации замкнуты в социальных, экономических, геополитических измерениях, за вычетом как раз главного — своей онтологической, сущностной сути.
Зато в эту суть всегда упиралось христианство, указывая на падшесть человека, его смертную болезнь, на господствующие законы пожирания и вытеснения, на которых бессмысленно строить нечто гармоничное и прочное. А до сих пор — как впервые четко высказал автор "Философии общего дела" — человечество никогда не учитывало этого гиблого онтологического фундамента в своих действиях в мире социальном, в своих революционных или реформаторских учениях, а уж тем более не ставило задач преобразования этой натурально-глубинной основы.
А вот Федоров выдвигает на первый план как раз тот заглавный, глубочайший глобальный кризис, который в конечном анализе является причиной всех других. В ХХ веке он получил название антропологического, касающегося самого человека. ХХ век горестно отметился ужасающими человеческими жертвами (такое случалось и прежде в истории, и не раз!), но "разумно"-сатанических опытов над людьми столь гигантского масштаба, столь массового садистического распяливания человека — нет, такого еще не бывало! Этот век представил разнообразнейшую шкалу отрицательного, минусового опыта, какую ранее не вводили в свою мысль философы и идеологи.
Кризис гуманизма (видения человека как меры всех вещей, как высшей ценности) начался не сегодня, но сейчас вступил он в фазу острейшую, когда "гуманизм" в смысле раскрепощения человека, права на свободу во всех его измерениях сполз в апофеоз грубой "материократии", нижнего этажа в человеке, всех его инстинктов и поползновений, извращенно к тому же экзальтируемых, вплоть до беспощадного вытеснения слабого и устранения конкурента, до особого наслаждения жить в трещащем по швам апокалиптическом мире.
И вот современные ученые на Западе отмечают разъедание психики чуть ли не трети жителей самых вроде бы процветающих стран "ноогенными неврозами" (термин философа и психолога Виктора Франкла), неврозами отсутствия высшего смысла и цели жизни, "психоневротическим нигилизмом" (австрийский историк культуры Вольфганг Краус в книге "Нигилизм сегодня, или Долготерпение истории") — в крайней форме ведут они к наркотизации сознания, к эпидемии самоубийств, к яростным порывам разрушения и саморазрушения… Собственно, в глубинах самого человека, помутненных смертными ядами, и гнездится пресловутый конец света…
Как же выходить из антропологического кризиса? Должны ли мы, как полагают некоторые экологические философы, экософы, смиренно согнуть свою горделивую выю перед интересами других форм жизни, "гармонично" вписаться в биологическое сообщество на одних правах с ландшафтом и насекомыми, или, напротив, опознать свою решающую авангардную эволюционную роль как носителей разума, психического, того духовного цвета, до которого пока доработалась эволюция?
Человек как существо фундаментально промежуточное, еще только растущее, противоречиво-полярное в своей самооценке, в своих возможностях и манифестациях, в ходе истории, исторического воспитания и испытания развивает обе свои полярные стороны — к добру, созиданию, укреплению источников жизни на пути к ее обессмертиванию, и ко злу, идущему от отчаяния в спасении от смерти прежде всего, к разрушению, растлению, нигилизму. Интересно, что накапливается багаж того и другого. Мировые войны, геноцид, атомные бомбы… соседствуют с уже существующими в человечестве идеями богочеловеческого преображения мира, с массой положительных научных достижений, работающих на понимание мира, его освоение и преобразование, на творческую мощь человека.
Почти всё созданное человеком, подточенным вирусом смертной тоски, является амбивалентным, как и он сам, может служить и благу, и злу. И переламывать этот сомнительный баланс в сторону радикального добра можно, как полагали самые проницательные богословы и философы, от свт. Григория Нисского до Федорова и других русских христианских мыслителей, прежде всего путем обращения зла в добро, только потесняя права смерти в самом человеке, работая над его омолаживанием, удлиняя видовой срок его жизни, вплоть до достижения бессмертия и постепенного восстановления ушедших. Главное уже сейчас — внедрять смертоборческое сознание, сознание того, что глубиннейшей причиной кризиса человека и созданной им цивилизации является его смертность, эта роковая печать его первородного греховного недостоинства.
В наше время особенно девальвировалась задача сущностного улучшения человека — остается лишь идея нравственно-духовного совершенствования, оставленная отдельному индивиду. Федоров и другие представители русского космизма, кто более, кто менее радикально, но стоят на необходимости восхождения человека не только в социальной, нравственной, но и в его биологической, психической природе…
