«Еще есть у меня претензия,
что я не ковер, не гортензия»
(А. Введенский «Мне жалко что я не зверь»)
«Уволили за стихи» — это примерно как «посадили ни за что»: звучит красиво, но не всегда правдиво. В Петербурге не утихают споры вокруг учительницы, которая хотела внепланово познакомить детей с творчеством обэриутов и поплатилась за это работой. В дискуссиях нашей литературоцентричной общественности то и дело всплывают «страшный тридцать седьмой», «миллионы доносов» и пожелания немолодой школьной директрисе — скорейшей пенсии и еще чего похлеще («директриса-сталинистка» — риторика того же порядка, что и недавнее «по-советски некрасивые тетеньки» на Почте России, ставшее почти афоризмом благодаря подлинной гуманистке Нюте Федермессер).
И вроде бы этот конфликт не стоит и выеденного яйца, и его исход должен бы решать суд, а не досужие сплетни, но скандал разгорелся такой, что дошел не только до Ивана Урганта, но до самого Кремля. Да как вы смели называть великих русских поэтов Хармса и Введенского «пособниками фашистов»! А разве кто-то называл? И вот ведь какая штука: если с Даниилом Хармсом все более-менее понятно (его много печатали, пели детские песни на его стихи, артисты Юрский с Гердтом читали его рассказы на пластинке, а жена поэта написала книгу воспоминаний, которой умному достаточно, чтобы понять, что это был за фрукт), то Александр Введенский по-прежнему остается если не слепым пятном, то фигурой, скажем так, не самой медийной.
двойной клик - редактировать изображение
Сейчас все спорят о Введенском, его «гениальном» творчестве и «противоречивой» личности, но прочтет ли кто-либо сейчас хотя бы одно его стихотворение наизусть? Или, можно подумать, сегодня все так зачитываются Введенским, как Пастернаком? Кстати, обэриуты Пастернака агрессивно не любили, он был им противен как «официозный» поэт, так что ненависти к коллегам (и к ближнему вообще) далеко не белым и пушистым поэтам-обэриутам не занимать.
Мне жалко что я не орел,
перелетающий вершины и вершины,
которому на ум взбрел
человек, наблюдающий аршины.
Это фрагмент из стихотворения Введенского «Мне жалко что я не зверь» 1934 года — из того самого произведения, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор: учительнице захотелось прочитать именно этот текст на День героев Отечества, приуроченный к битве за Москву. Дальше будет про смерть и покойников, по этой части Введенский — большой любитель.
Осматривая гор вершины,
их бесконечные аршины,
вином налитые кувшины,
весь мир, как снег, прекрасный,
я видел горные потоки,
я видел бури взор жестокий,
и ветер мирный и высокий,
и смерти час напрасный.
А это — фрагмент из его же «Элегии» 1940 года: та же рифма, та же интонация, та же смерть – куда же без нее. Может быть, это то же самое стихотворение 1934-го, только немного дополненное и доработанное?..
Тот, кто беглым взглядом окинет тексты Введенского, обязательно увидит там помосты, погосты, могилы, палачей, прах, конец, свинец, потец (холодный пот покойника, «роса смерти»), много трупов и еще больше гробов. Или скабрезные сортирные подробности, когда персонажи «Елки у Ивановых» обсуждают насущный, достойный философа вопрос: как ходят в уборную девочки и мальчики. (Пресса сообщает, что наша учительница — специалист по обэриутам и дипломированный философ.)
Я вижу, женщина цветок
садится на ночную вазу,
из ягодиц ее поток
иную образует фазу
нездешних свойств.
(фрагмент из поэмы Введенского «Священный полет цветов» 1931 г.)
Немного углубившись в историю публикаций стихов Введенского, читатель узнает фамилию литературоведа Владимира Глоцера, «популяризатора» поэтов-обэриутов. Благодаря ему (и, как ни странно, вопреки его популяризаторской деятельности) Введенского долго не печатали — из-за больших авторских отчислений, которые требовал за публикацию Глоцер, якобы представлявший интересы наследников поэта. Правда, Владимир Глоцер больше никого не возмущает, поскольку умер в 2009 году. А вот рядовая директриса петербургской гимназии возмутила чуть ли не всю страну.
Теперь давайте представим такую ситуацию. Допустим, директором была бы не «сталинистка», как ее любят величать комментаторы, а старая диссидентка, из типичной демшизы, окопавшейся в окологосударственных институциях. А учительница была бы тоже молодая, тоже из глубинки и тоже увлеченная, только несколько иной литературой. Пусть бы стихов она не писала, но литературу любила по-настоящему. И вот однажды у них случился бы такой конфликт: по эстетическим соображениям учительница отказалась бы читать с детьми нобелевских лауреатов Солженицына и Алексиевич, навязываемых директором, в пользу таких советских писателей, как Шолохов, Фадеев или, скажем, Леонов. Стали бы сегодня обсуждать увольнение такой учительницы? Развернулась ли бы подобная кампания во всех центральных сми? К сожалению, вопрос риторический.
