…стих, собирающий подробности биографии знаменитого писателя (угадайте какого) в той же мере, в какой говорится о грошовой брошюре, собравшей все нюансы оной:
Грошевая биография подробно все собрала:
Как его бил отец, как он сбежал из дома,
Как в юности бедовал, какие такие дела
Его превратили в личность, которая всем знакома.
Как воевал и рыбачил, трудился дни напролет,
Морю дал имя, лез, теряя сознанье, на горы,
И даже, как мы, по свидетельству новых работ,
Рыдал от любви, хоть это и вызывает споры.
(пер. А. Сергеева)
…У. Х. Оден хорошо передаётся по-русски: он, с мыслью, напряжённо пульсирующей в каждом стихе, с размахом и богатством культурологических ассоциаций, входит в пантеон русской поэзии, своеобразно обогащая её.
Оден был представлен во всех трёх советских (замечательных) антологиях американской поэзии, была подборка его стихотворений и в «БВЛ»: этом шедевре советской полиграфии; тем не менее, интерес к нему возник на волне увлечения Бродским, считавшим Одена одним из своих учителей.
Своему западному реноме он, очевидно, во многом обязан Одену, о чём сам повествует в эссе «Поклониться тени».
Логично: пресловутый, изощрённый тактовик Бродского, сильно разогнавший русскую строку, из мира британца: с долгой американской пропиской…
… «Щит Ахилла» соберёт в своих недрах столько свидетельств человеческой несправедливости, что панорама длинного, мощно насыщенного и звонами двадцатого века переливающегося стихотворения тянет на этический трактат, развёрнутый в рифму:
Просторы, выжженные дотла,
И небо, серое, как зола…
Погасшая земля, где ни воды,
Ни трав и ни намека на селенье,
Где не на чем присесть и нет еды,
И все же в этом сонном запустенье
Виднелись люди, смутные, как тени,
Строй из бессчетных башмаков и глаз
Пустых, пока не прозвучал приказ.
Безликий голос — свыше — утверждал,
Что цель была оправданно-законной,
Он цифры приводил и убеждал,
Жужжа над ухом мухой монотонной, —
Взбивая пыль, колонна за колонной
Пошла вперед, пьянея от тирад,
Оправдывавших путь в кромешный ад.
(пер. А. Сергеева)
Картины чередуются: вспыхивает античное солнце, где мать глядит на сиятельную работу Гефеста, помещающего на щит весь мир, - и вновь и вновь перебираются чётки современности: наблюдая которую, сложно успокоить сердце…
Стих волокнист.
Он неоднороден: как вселенная.
Как жизнь.
И он завораживает: как «Хвала известняку» - усложнённая, дающая параллели между устройством природного материала и бесконечными коридорами жизни, коленчато изгибающимися, неизвестно что сулящими.
Нет, в финале – известно: но как же пробраться за его завесы здесь, живя на земле?
Оден был своим во всех культурах: для него «Падение Рима» - нечто вершившееся на глазах: поэтому и засвидетельствовано столь достоверно.
Оден во многом близок русскому мировосприятия: с его бесконечным стремлением осмыслить самые колоссальные явления бытия, и с устремлённостью вверх, выше, в запредельность, в метафизические небеса.
И космос Одена сильно обогатил внимательного русского читателя…
