Как ещё обращаться к Пилату, если не во всеоружии современного словаря: со жаргоном, со специфическими речениями: чтобы получилось сильно и стильно, ярко и выразительно:
Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов –
все и так догадались, что ты ничего не решаешь.
Ты и светлое имя жуешь, как морского ежа ешь,
потому что всецело поверить в него не готов.
Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки?
Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель…
Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей –
не во власти твоей, игемон, и рубить узелки.
Поэтическая речь Игоря Царёва густа.
Она закипает, вспениваясь эмоциональностью, и, горячо ударяя в читательскую душу, требует реакции…
О, косность душ по отношению ко глаголу поэзии – ибо, даже практически лишённый аудитории, поэт будет влагать в речь сокровенность сердца.
…вот и речёт об этом Царёв, используя маску «Августа»:
Август просит подаяние у двери,
Но за утро не наплакал и полушку,
Ведь народ слезам Москвы уже не верит,
Только взглядом и одарит побирушку.
Не предвидел даже лис Макиавелли,
Как срастутся блуд с молитвой в Третьем Риме –
Окривели наши души, очерствели
Позабытою горбушкой на витрине.
Метафоры необычны, культурологический план богат.
Грустью перевитые стихи звучат жёстко, вибрируя на онтологическом ветру бытия: неизвестно, кем запущенным, но не изменить его никак, не говоря – не удастся противодействовать.
Потом совершенно неожиданной вспышкой возникает ничейный ангел:
Солнце злилось и билось оземь,
Никого не щадя в запале.
И когда объявилась осень,
У планеты бока запали,
Птицы к югу подбили клинья,
Откричали им вслед подранки,
А за мной по раскисшей глине
Увязался ничейный ангел.
Неважно, что такого не бывает: поэзия и существует, чтобы творить небывалое…
Отчаянная и дерзкая фантазия, касающаяся Апокалипсиса: не представимого никак:
На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казённой мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И покорно потел тонзурою.
Он за нас отдувался, Каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
Была хорошая дерзость в поэзии Царёва: зрелая, трезвая, поэтичная: и поэт, проживший недолго, вполне успел создать собственный мир внутри огромного русского поэтического материка.
