Довольно часто, будучи в социальных сетях, приходится натыкаться на «советско-антисоветские разборки». Причём «советские» там не очень-то коммунисты, скорее они «советские патриоты». «Антисоветские» же не либералы, но патриоты-державники. Споры эти весьма ожесточённые и могут длиться не один день. Смотрятся они как-то диковато — особенно учитывая реалии Специальной военной операции (СВО)[1] .
1. «Целятся» друг в друга, а попадают в Россию?
Обе стороны забрасывают друг друга аргументами, занимаясь длитель- ным дискуссионным пинг-понгом. И людям не приходит в голову одна простая и очевиднейшая вещь. Если у оппонента находится столько аргументов, на которые приходится искать новые, то, наверное, оппонент в чём-то сильно прав, а ты в чём-то сильно не прав.
Эта позиция деструктивная и объективно — антипатриотическая. На практике всё сводится к очернению разных периодов русской истории.
Весьма деструктивны антисоветские. Именно «антисоветские», а не антикоммунистические. Здесь нет попытки анализа коммунистической идеологии и её воздействия на нашу страну. Есть просто критика практического строительства советской государственности. С ней «антисоветчики» не согласны, ибо у них другое видение. Из этого они и исходят, а вовсе не из отрицания коммунизма. То есть налицо просто «замазывание» государственной истории.
Более всего «антисоветчики» ненавидят именно Сталина. К Ленину у них отношение очень плохое, но какое-то второстепенное. То ли дело — Сталин, его не любят потому, что он не соответствует их ущербной логике «исторического сепаратизма», который отделяет одни этапы от других. Сталин, несмотря на весь свой «коммунизм», — в первую очередь государственник, что противоречит марксизму. Но Сталин делал всё не так, как хотелось бы «антисоветчикам». Как что нужно было бы делать в тех конкретно исторических условиях, они внятно объяснить не могут, сосредотачивая удары по практике, которая, какая-никакая, — имела место быть.
«Советчики» ничуть не лучше, ибо также замазывают чёрной краской период русской истории. Конкретно — «предреволюционный». Опять-таки здесь нет ничего особо коммунистического. Настоящий коммунист относится к царской России очень даже спокойно, хотя и без какой-то симпатии. Для него она есть закономерный продукт кризиса капитализма в Российской империи, а сама Российская империя — «слабое звено в цепи мирового империализма».
Февральская революция в глазах настоящего коммуниста — это правильный и закономерный этап перерастания буржуазной революции в революцию социалистическую. А вот для «советчика» это — жуткая трагедия. Отсюда и совершенно нелепое утверждение — дескать, эту либеральную революцию делали не большевики. Ну первую скрипку, конечно, играли не они, но «поиграть» они всё же смогли мощно. Так, в начале Февральской смуты мощный импульс дала забастовка петроградских пекарей, чей профсоюз находился под контролем большевиков. К слову, Ленин признавался, что именно большевики довершили буржуазно-демократические преобразования, которые не могли довершить те, кто пришёл к власти в феврале-марте 1917 года.
Ничего хорошего в царской России «советчики» не видят, уподобляясь в этом «антисоветчикам». И то, как они любят проводить столь долгое время в компании со своими оппонентами, великолепно показывает, что это «два сапога — одна пара». Здесь интеллектуальное растворяется в эмоциональном, ибо обе стороны любят глядеть на некие внешние проявления-«эксцессы», излишне от этого возбуждаясь. Далее включается гордыня — ведь многим очень сложно признать хоть какую-то правоту того, кто с ним не соглашается. Любопытно, что обе стороны, в большинстве своём, очень и очень критикуют власть, ещё раз демонстрируя свою родственность. При этом сами они особо сделать ничего не могут, ограничиваясь, в основном, накапливанием негативизма в информосфере. А не могут они стать действенной политической силой потому, что погрязли в пучине эмоций, игнорируя логику.
Могут возразить, что всё это некие «драки в песочнице». Однако соцсети представляют собой очень важный сегмент информационного общества. И можно даже сказать, что они в чём-то даже обладают более сильным воздействием, чем «классические» СМИ. Поэтому данный феномен требует тщательного внимания. Не исключено, что скоро этот кажущийся «безобидным» спор станет одним из важнейших проблемных узлов. Не обязательно, конечно, но не исключено. А недооценённая опасность может стать самой страшной.
Возникает вполне закономерный вопрос — а чем вызвано такое ожесточение? Почему оно возможно через сто лет после того, как отгремели бои Гражданской войны? Являются ли реальными тогдашние противоречия?
2. Антисистемные мутации
Да, где-то и в чём-то — являются. Конечно, Гражданская война оставила мощный отпечаток на нашем сознании — и он, отпечаток, передаётся из поколения в поколение. Но речь тут должна идти не только о психологии, но и об идеологии.
Начать надо издалека. Идеология/идеологии — порождение Модерна. Мир Традиции не знал никакой идеологии, он знал религию. А вместо идеологии была сакральная реальность, которая поддерживалась именно религией. Разделение на «левое» и «правое» было невозможно в том плане, в котором мы знаем его применительно к XIX–XX векам. Был холизм (от древнегреческого ὅλος — «целый, цельный») Традиции, где «правая» монархия органично сочеталась с «левой» общиной. Во время Модерна произошло пагубное разделения. Возникла идеология, представляющая собой некую сумму идеологий. Так появился «идеологический сепаратизм», отделяющий одну часть общества от другой — в политическом плане. А он, в свою очередь, порождает «сепаратизм исторический», отделяющий один период от другого.
Точнее сказать, идёт отрубание одного от другого. Причём со временем «отрубки» могут как бы складываться рядом в одну корзину, которую выдают за «национальную историю». Так произошло в своё время на Западе, где вроде бы всё «стерпелось-слюбилось». Однако всё тлело, подобно торфу в засушливое лето. А потом — полыхнуло. Наиболее ярко — в авангарде Модерна — в США, где в 2019 году началась «война памятников», призванная уничтожить всё, так или иначе связанное с Южной Конфедерацией. А по ту сторону океана, в Европе, началась война с «колониальным прошлым».
Понятно, что нынешние реалии кардинально отличаются от тогдашних. Тогда речь шла о выборе Будущего, за него и кипели сражения. Так, в России в начале прошлого века появилась мощная сила, которая предложила свой проект Будущего. И этот проект был встречен в «штыки» — в буквальном смысле этого слова. Но это было тогда, а сейчас-то ведутся бои против именно Прошлого, причём любого — «футуристического», «консервативного» и «ситуативного». А борьба с Прошлым — есть один из важнейших признаков Антисистемы, которая чрезвычайно многообразна в своих проявлениях[2].
Мы имеем дело с мутациями прежних идеологий, которые превращаются из конструктов Будущего — в рестукторы Прошлого.
В России этот процесс пока не имеет такого размаха, как на Западе, — и, дай-то бог, чтобы этого размаха не было. Но всякое может быть. Для того чтобы именно оценить возможную угрозу и выбрать путь противодействия, необходимо тщательно проследить маршруты идеологических трансформаций.
Идеологии Модерна мутируют, рождая новые фантомы «исторического сепаратизма». Но складывается и некая постидеология, соответствующая реалиям уже сложившегося и ныне утверждающе-гося посткапитализма (пост- Запада), являющегося уже детищем пост-Модерна. В настоящий момент мы видим несколько её оснований. Это — «новая нормальность», «великое обнуление», «культура отмены», «инклюзивный капитализм», «транс-гуманизм», «эко-экстремизм».
Здесь «правое» и «левое» не существуют, но не так, как в мире Традиции. Есть «левое» требование отмены среднего класса, акционирования, общества потребления («глобального ресторана»). Но есть и «правое» требование сосредоточения ресурсов в руках совершенно уже немногочисленного сегмента крупнейшего капитала (сегмента радикально-глобалистского), имеющего ярко выраженную «цифровую» окраску.
Заявляется об особой ответственности корпораций, но в связи со стремлением «отменить» национальные государства это означает стремление встать на место самой государственности. «Итак, Шваб решил спасти капитализм, сделав его «инклюзивным», — пишет В. Н. Катасонов. — Он утверждает следующее: «Цель компании — вовлечь все заинтересованные стороны в совместный и устойчивый процесс создания стоимости». Т.е. каждая фирма, компания становится «инклюзивной». По его мнению, выстраивать инклюзивный капитализм должно не государство, а именно инклюзивные компании. Что касается государства, то оно постепенно должно «поглощатьcя» (bee included) этими самыми инклюзивными компаниями. Проще говоря, предполагается постепенная приватизация государства крупнейшими корпорациями»[3].
Здесь имеет место быть попытка ликвидации Модерна — во имя окончательного, можно даже сказать, «базового» расчеловечивания. Модерн сделал своё дело, Модерн может уходить, уступая своё место киборгизированному «роевому сообществу», не имеющему ни роду ни племени, ни даже половой принадлежности. Государство и народ уходят (в оптике радикалглобалистов) с исторической сцены. Вообще, уходит само человеческое, которое растворяется во внечеловеческом.
3. Пост-Модерн и нео-Традиция
Всему этому пост-Модерну необходимо противопоставить нео-Традицию, памятуя о том, что самой Традиции присуща совсем иная оптика. Здесь отсутствие «праволевых» разделений указывает на необходимость наиболее полной и холистически оформленной максимальной реализации человеческого начала. (В христианстве важнейшим «ориентиром» здесь является указание на то, что человек создан по «образу и подобию Божию»). Поэтому необходимо отойти от всех идеологий как порождений агонизирующего Модерна и противопоставить постидеологии пост-Модерна сверхидеологию нео-Традиции.
На данном пути нужно избежать многих ловушек. Важнейшей из них является эклектика. В 1990-е годы были попытки сочетания «правого» и «левого», но это были попытки создания сладкого «коктейля», подобно действу бармена у стойки. Для удовлетворения вкуса этот «коктейль» годился, но исключительно в «гастрономическом» плане.
Но для создания «амброзии» нео-Традиции требуется совсем иная метода. И заключается она в точном знании самого главного и основного Рецепта. А он, в свою очередь, — в точном знании того, чем была Традиция. Сразу оговоримся, что речь идёт не о «дословном» повторении Мира Традиции, но о его воз-Рождении на новом уровне.
В своё время «классики научно го социализма» предложили определение идеологии как «ложного сознания». Сам термин предложил Фридрих Энгельс, но и Карл Маркс любил «играть» на этом «поле», говоря о «превращённых формах сознания». Конечно, «классики» имели в виду именно максимальное приближение идеологии к реальности «классовых интересов». Дескать, «класс» (а это реальность отношения к исторически обусловленным формам производственных отношений) должен чётко определять реальность всех идеологических «надстроек» над «базисом».
Конечно, мы не можем принять правоту марксизма как таковую. Но мы можем и должны использовать наработки выдающихся мыслителей. Мы обязаны указать на реальность «истинного сознания», противостоящего «сознанию ложному».
А «ложное сознание» — это и есть Модерн, его идеологии. Это, конечно, в первую очередь сознание капитализма, которое создавало «выдуманные» реальности. В частности, разговор даже ведётся о «выдуманной нации». Но, пожалуй, главнойь«выдуманной реальностью» является «правое» и «левое». «Инженеры» Модерна навязали этот искусственный конструкт человечеству, и он стал инверсивной, раскалывающей реальностью. Сейчас этот дуалистический конструкт растворяется в волнах ещё большей инверсивности.
Ну а теперь самое время погово рить о конкретно исторической реальности. Рассмотрим взаимодействие трёх важнейших реалий мира Русской Традиции — государства, общественности и предпринимательства.
4. Московская модель: царь и советы
Для Руси-России всегда был присущ социальный холизм, органично сочетающий государственное, общественное и частное. Так, в Московском Царстве существовали мощные купеческие корпорации (например, «гостиная» и суконная» сотня). К их мнению правительство присушивалось самым внимательным образом. Так, именно по просьбе купеческих объединений дважды, в 1653 и 1667 годах, принимались торговые уставы, вводившие очень большие пошлины на иностранные товары.
Но помимо привилегий члены купеческих корпораций несли и весьма характерные обязанности. Они были торгово-финансовыми агентами правительства, закупали товары, находившиеся в казённой монополии, управляли крупными таможнями и т.д.
Купеческие корпорации находились на службе у государства, а богатые купцы были не только предпринимателями, но и солдатами империи, защищающими национальные интересы как внутри страны, так и вовне её.
Такая специфика берёт своё начало ещё в древнерусской древности, когда купец был своеобразным воином, а воин — своего рода купцом. «Правда Ярослава» ставит на один юридический уровень «мечника» и «купчину». Любопытно, что в словаре В. И. Даля слово «товар» имеет ещё и значение военно-купеческого похода. В летописях князья ставят свои «товары» напротив «градов». Участников данных военно-торговых экспедиций в Древней Руси именовали «товарищами». В XIII веке это слово практически выходит из употребления, но возрождается в среде казачества. А в XIX веке его берут на вооружение социалисты, которые, борясь с буржуазностью, невольно пробудили некоторые древние архетипы[4].
Русский корпоративизм неразрывно соединял государственное и общественное. Такое положение дел может показаться проявлением деспотизма, на чём настаивают некоторые либеральные исследователи. Однако при внимательном рассмотрении заметны все выгоды от подобного соединения, особенно благодетельного в тяжёлых геополитических и климатических условиях России, настоятельно требующих самой тесной консолидации власти и общественности. Государство, вмешиваясь в жизнь корпорации, не только «стесняло её, но и одновременно помогало ей, брало на себя заботу о ней. А корпорация облегчала работу государства. При всём при том государство не поглощало общество, общество не противо поставляло себя государству.
Очевидно, что в России усиление свободы должно сопровождаться усилением государственности. Как, впрочем, и наоборот. Недооценка этого обстоятельства и приводила к краху разнообразные «демократические преобразования», пытающиеся усилить общество за счёт государства, а личность за счёт общества.
Это что касается частного сектора, но нужно обратить особое внимание и на сектор общественный, в основе которого была община. Как известно, в 1552 году Иван Грозный провёл широкомасштабную реформу местного управления, известную также как Земская реформа. Тогда в «Судебнике» и уставных грамотах было зафиксировано право городских волостных общин на собственное управление — посредством выборных лиц. Они имели свой суд, осуществляемый посредством выборных судей, обеспечивали надзор за порядком и раскладку податей.
На общину также возлагались обязанности государственного характера. Она была ответственна за сбор налогов и выполнение важных работ. Эта обязанность именовалась «тяглом». Размер тягла, возлагаемого на каждое хозяйство, определялся не числом едоков, но исключительно размерами имущества, приносящего доход. Некоторые малоимущие семьи были избавлены общиной от тягла — их просто не заносили в писцовые книги. При этом городские общины сохраняли унаследованную от общин киевского периода организацию по сотням и десяткам. Горожане, жившие на государственных («чёрных») землях, составляли т. н. «чёрные сотни».
Выборные от посадской общины принимали участие в деятельности Земских соборов, являвшихся съездами представителей от русских сословий и регионов. Крестьяне были представлены на Земском соборе только один раз — в 1613 году. Но именно тогда собор избрал царём родоначальника династии Романовых Михаила Фёдоровича (точнее — указал на его династическую легитимность). А посадские люди в дальнейшем активно участвовали в соборной деятельности и оказывали огромное влияние на принятие важнейших государственных решений. Так, Земской собор 1649 года по требованию представителей от посадских общин включил в принятое им Уложение особую главу «О посадских людях».
Во время Смуты общины сыграли важнейшую роль в сохранении национальной независимости и возрождении законной государственности. Речь идёт об уездных и городских Советах — всесословных органах национального сопротивления, сыгравших ведущую роль в организации победоносного народного ополчения. Эти образования возникли ещё в 1606–1608 годах, когда Смута была в самом разгаре. И созданы они были именно на базе местного самоуправления, которое, в свою очередь, базировалось на общинности. «Стихийно» возникшие Советы были вынуждены действовать в отсутствие «нормальной» государственной власти и военной организации. Вот пример: «Когда в декабре 1608 г. к Устюжне Железопольской приблизился польский отряд, в городе не оказалось ни воеводы, ни ратных людей, ни сколько-нибудь надёжных укреплений. Тогда горожане создали выборное управление, избрав три головы и городовой совет из 20 человек, в котором посадские и служилые люди получили равное представительство. Деятельность совета не прекратилась и с прибытием в Устюжну воеводы. Он даже приступил к исполнению своих обязанностей лишь после утверждения городовым советом его полномочий»[5].
В 1612 году, как результат деятельности местных Советов, возникает общенациональный Совет всей земли, который возглавляют князь Дмитрий Пожарский — воевода, и земский староста Козьма Минин — «выборный от всей земли человек» (в Совете также состояли второй воевода И. Биркин и дьяк В. Юдин). Именно под руководством этого Совета и была освобождена Москва. А после состоялся Земский Собор, на котором «избрали» (то есть определили легитимность) Русского Царя. Самодержавие, погубленное в боярских интригах, было воссоздано снизу — с опорой на Советы. Причём, что показательно, когда начались острые споры между различными «партиями», с их кандидатами, Боярская дума была отправлена на «богомолье». И отсутствие этого аристократического синклита помогло разрешить кризис.
Всё это опровергает домыслы некоторых философов, политиков и историков об «азиатском деспотизме» Московского царства.
Русские цари наделяли русские общины — объединения свободных хлебопашцев и ремесленников — огромными полномочиями. Другое дело, что свобода была неразрывно связана со строжайшей государственной дисциплиной. Такой порядок являлся важнейшим условием сохранения нашей национальной независимости в сложнейших геополитических условиях. При этом нести государственное тягло обязаны были все сословия — и высшие, и низшие. Зависимость крестьянина от служилого землевладельца была лишь своеобразной формой службы крестьянина тому же государству.
По сути дела, в Московской Руси действовала «формула» «Царь и Советы», которую в 1920–1930-х годах предлагали в эмиграции младороссы, выступающие за трудовую и социальную монархию[6].
5. Царь-плотник
Московский период русской истории сменился петербургским, начало которому положил Пётр Первый (Великий). Этот государь-«реформатор» подвергался (ещё со времён славянофилов) и подвергается довольно-таки жёсткой критике многих традиционалистов. И данная критика во многом справедлива. Однако Пётр может быть рассмотрен как своеобразный традиционалист. В данном плане очень многое могут сказать знаменитые строчки Александра Пушкина:
«То академик, то герой, / То мореплаватель, то плотник». Здесь великий русский поэт удивительно чутко уловил метасоциальное положение царя. Если использовать индо- арийскую терминологию, то царь находится над варнами («кастами») — брахманов (священников), кшатриев (воинов) и вайшьев (хозяйственников). Но он же содержит в себе все эти уровни, осуществляя холизм Традиции — в метасоциальном плане. Пушкин уловил всё точно, но выразил на современном ему языке.
1. «Академик». Царь-брахман (священник). В православной оптике это «епископ по внешним делам». Но под брахманами надо понимать не только священнослужителей, но и людей «интеллектуальной» сферы. Тут имеет место область райско-ангелического Духа.
2. «Герой и мореплаватель». Царь-кшатрий (воин). Тут всё понятно. Область Души — «яростного» начала.
2. «Плотник». Царь-вайшья (хозяйственник), организующий хозяйственную жизнь. И здесь можно говорить о некоем монархическом социализме в социально-экономической области. Это область Плоти, под которой понимается весь наш вещественный, «плотный» мир. И как раз слово «плотник» здесь очень и очень уместно. К слову, Царь Небесный Иисус Христос был какое-то время именно плотником. (Кстати, тут можно вспомнить и о слове «плот», что будет весьма уместно, учитывая «мореплавательский аспект деятельности Петра.)
Петра Первого вполне можно отнести к государственным социалистам. Роль государства в экономической жизни страны при Петре была огромной, что во многом определялось задачами военно-политической мобилизации. В подтверждение этому можно привести следующее — создание государственных мануфактур, всяческое побуждение к созданию мануфактур частных (в режиме казённой регламентации), геологоразведка, приглашение иностранных мастеров, подготовка кадров и т.д. Любопытно, что Петровские указы предписывали не только какие товары производить. Указывалось и их количество, размеры, материал, орудия и приёмы. Результат — двести новых мануфактур, ранее — двадцать. Пётр Алексеевич всемерно поддерживал национальное предпринимательство, но жёстко включал его в проект национально-государственной мобилизации. Тем самым он продолжал линию Московской Руси, но только уже в мобилизационном формате.
Петра принято упрекать в отходе от Традиции — вестернизация, «гонения» на церковь и т.д. Инверсия, безусловно, затронула деятельность этого государя. Но тут нужно иметь в виду, что вестернизировать Русь начали до него, причём довольно-таки жёстко. Точка невозврата была пройдена при Алексее Михайловиче.
Чего стоит одно только ополячивание русской знати, в проведении которого огромную роль сыграли выходцы из присоединённой Украины, долгое время бывшей под панами. Так, переодевание в польскую одежду было повсеместным. Вообще, Русь вполне могла быть включена в орбиту католического мира, став его периферией. А это было крайне опасным, учитывая близость именно католических стран. (Речь идёт не столько о военной угрозе, сколько — о цивилизационной, социокультурной.) Ориентация же на протестантский Запад была менее опасной. (На это обстоятельство указывал в своё время Е. С. Холмогоров).
Страшнейший удар по Русской церкви нанёс Великий Раскол XVII века. Он, конечно, ни в какое сравнение не идёт с отменой патриаршества, вот это была настоящая катастрофа. Сам же указанный институт тогда был предельно дискредитирован, ослаблен и обречён на упразднение («до лучших времён»).
Петровская синодальная модель двояка. С одной стороны — всё-таки «угнетение». Но с другой — произошло восстановление неких древних, архетипических реалий. Имело место быть довольно-таки мощное соединение священнического и воинского, столь характерное для изначальной традиции гиперборейского Золотого века[7].
Причём происходило это строго в рамках православных канонов. Можно, конечно, посокрушаться о ликвидации «симфонии», но она и так уже была разрушена. Традиция возродилась вот в такой вот «спорной» форме. И сами экономические преобразования Петра следует рассматривать не только, и даже не столько в экономической оптике. Пётр холистически соединял социальные начала в метафизическом сверхсинтезе.
6. Самодержавие против разорения
Для петербургского периода был характерен такой сложный процесс, как постоянный передел общинной земли. Он был вызван объективными обстоятельствами развития крестьянских хозяйств. Внутри земельной об щины вызревали процессы, направленные на ограничение её свободы. Они были связаны со стремительным ростом крестьянского населения, выделением всё большего количества дворовых хозяйств. Это приводило к увеличению дефицита земли, который не мог быть полностью компенсирован крестьянской колонизацией. Приходилось ограничивать свободу общинников в распоряжении землёй с тем, чтобы поддержать малоземельных и малоимущих.
Существовала угроза того, что земли окажутся сосредоточенными в руках отдельных богатых хозяев. Тогда произошло бы разорение крестьян, превращение их в пауперов. Именно такие смерчи раскрестьянивания пронеслись над Западной Европой.
Но подобный подход был категорически неприемлем для русского правительства. Оно предпочитало хозяйственной выгоде социальную стабильность. Такое предпочтение вообще составляет одну из важнейших особенностей русского общественного сознания, сложившегося под влиянием общинной организации восточных славян.
В XVIII веке крестьяне теряют свободу распоряжаться своей землёй. Вводится практика периодических переделов общинной земли. Переделы были направлены на то, чтобы не допустить излишнего неравенства, обеспечить хозяйственными ресурсами малоимущих.
Историки, в массе своей настроенные против переделов, всё же отмечают, что их поддержало большинство крестьян. Причём вместе с малоимущими переделов требовали и многие зажиточные крестьяне. Они надеялись отрезать часть земли у малоимущих. Но этим эгоистическим замыслам был поставлен надёжный заслон — в лице правительства, дворян и мирских сходов. Осуществляя распределение земли, община определяла порядок пользования общими угодьями — выгонами и пастбищами. Кроме того, она ещё и устанавливала севообороты. Считается, что переделы и сопутствовавшее им уравнительное землепользование являлись чуть ли не главным препятствием для экономического развития крестьянских хозяйств. Однако это есть голословное утверждение, не подтверждённое фактами, но ставшее едва ли не общепризнанным мифом. С 1861 по 1906 год в 25% общин вообще не проводилось переделов. Тем не менее ни производительность труда, ни урожайность там нисколько не выделялись на общем фоне. Развитие крестьянского хозяйства тормозило, главным образом, отсутствие технической оснащённости села.
Именно общине и патерналистскому социальному государству дореволюционная крестьянская Россия была обязана тем, что ей не пришлось пройти через плавильный котел пролетаризации. До революции развитие России шло быстрыми темпами — несмотря на малочисленность рабочего класса. Действительно, промышленный пролетариат составлял примерно десятую часть всего населения. Тем не менее Россия находилась на пятом месте по уровню развития промышленности и на первом месте по его темпам. Это весьма существенно отличало её от Запада, где высокие темпы роста индустрии были обусловлены разорением большинства крестьян и перехо дом их в разряд пролетариев.
У России была возможность избежать пролетаризации в больших масштабах. Община отпускала в города лишь очень небольшую часть своих членов, которые уже совсем не желали заниматься земледельческим трудом. И получалось, что их энергии вполне хватало для успешной индустриализации нашей страны. Таковы были чудесные качества русских рабочих. Но параллельно с социалистическим укладом существовал и уклад капиталистический. Он возник в 60–90-е годы XIX века, когда правящая элита России сделала ставку на частнокапиталистическую инициативу и привлечение иностранного капитала. Это уже была инверсивность и перекос в сторону одного из начал — причём с ориентацией на Запад. И здесь, пожалуй, самым разрушительным был натиск на общину. Петербургская, во многом уже вестнизированная бюрократия надеялась, что выделение из общины «отрубников» создаст мощный слой зажиточных хозяев, противостоящий аграрно-революционному движению и союзный помещикам. (К слову, уже само слово «отрубник» указывает на инверсионный раскол традиционной общности, в данном случае — общины.) Однако этим надеждам не суждено было осуществиться. Из общины вышло всего 20% кре- стьян, из которых половина разорилась, так и не сумев приспособиться к новым условиям хозяйствования. Возникла прослойка пауперов, чего так опасались в предшествующие два века. Многие из них устремились в города (на фабрики и заводы), став питательной средой для различных леворадикальных движений. Отойдя от общинного холизма, монархия нанесла себе удар ужасающей силы.
7. «Царизм» и социалистическая реорганизация
Между тем не стоит всё сводить к капиталистической инверсивности. В Российской империи было много чего и от Московского царства, и от петровского мобилизационного госсоциализма. Один из ведущих идеологов русского монархизма И. Л. Солоневич, ничуть не сочувствующий социализму и коммунизму, писал: «Императорская Россия была страной, в которой по тем временам «обобществлённый сектор народного хозяйства» был больше, чем где бы то ни было в мире. Государственный банк контролировал все банки России и имел исключительное право эмиссии кредитных билетов. Большинство железных дорог принадлежало казне, а оставшиеся частные дороги стояли накануне «выкупа в казну»; государство владело огромными земельными пространствами, владело заводами и рудниками. Земская медицина была поставлена так, как она и сейчас не поставлена нигде во всём мире. Земства начинали строить свою фармацевтическую промышленность — с помощью государственного кредита. Русское кооперативное движение было самым мощным в мире»[8].
Исследователи отмечают, что казённые заводы вовсе не являлись коммерческими предприятиями, что особенно подчёркивалось в официальных документах. Особую роль играли государственные заказы, которые делали все ведомства. Безусловно, стоит отметить наличие казённых монополий и акцизов, дававших около половины всего дохода империи.
В начале 1914 года правительство намеревалось ввести пятилетние циклы планирования. Предполагалось намечать темпы и сроки строительства железных дорог, портов и крупных ГЭС (Днепровской и Волховской). Правительство всерьёз решило ограничить влияние крупного капитала. Последний лоббировал свои интересы через т.н. «Военно-промышленные комитеты» (ВПК). Эти структуры резко взвинчивали цены на свою продукцию, используя при этом систему распределения заказов. Руководство страны решило прекратить гонку цен, и 22 июня 1916 года было принято постановление, которое предписывало урезать посреднические функции ВПК. Военная цензура стала пропускать критику ВПК, которую ранее запрещали. Кроме того, был установлен весьма жёсткий контроль за бюджетами Всероссийского земского союза, Всероссийского союза городов и других пролиберальных структур, ориентированных на крупный капитал. Военное министерство, обеспечивающее своеобразную «госприёмку» профильной продукции, усилило свою активность на данном направлении. Отдельные ведомства готовились к существенной «экспансии». Так, указанное министерство планировало создать собственные металлургические заводы и расширить свою сеть транспортного машиностроения.
1914 год — правительство вложило в кооперацию (ссуды) 100 миллионов рублей. Мощнейшая поддержка была оказана промысловой кооперации. Правительство финансово под- держивало технически совершенные мастерские и передавало готовые производства в распоряжение кустарям, организованным в артели[9].
8. Триада нео-Традиции
Историческая реальность убеждает в том, что мир Русской Традиции был основан на диалектическом и органическом сочетании трёх начал — государственного, общественного и частного. Далеко не всегда удавалось поддерживать это равновесие, но тенденция к нему была всегда.
При этом государственное начало было персонифицировано правителем, благодаря чему нация становилась соборной личностью. Для характеристики указанной реальности можно было бы использовать слово «монархия» или русское слово «самодержавие». Исторически действительно имела место самодержавная монархия. Но это в ретроспективе, а если брать футуроспективу, то вопрос о монархической форме правления предстаёт весьма сложным и неясным. Возможно, что монархию удастся возродить в самое ближайшее время, возможно, что речь идёт о весьма отдалённом будущем, возможно, что она и не будет возрождена. Однако нужно «планировать» самое ближайшее будущее. И понятно, что необходимо ориентировать на сильную власть главы государства, которая может быть и не только при монархии. Поэтому представляется наиболее подходящим слово «единовластие». Второе начало мира Традиции — общественное. И здесь уместно слово «общинность». Русское слово «общество» имеет одну основу с русским словом «община», и это родство не случайно. Кстати, на Западе этого «совпадения» нет. В английском языке «община» — community, тогда как «общество» — society. То же самое и в языке французском, соответственно — communauté и société.
Показательно, что немецкий социолог Фердинанд Тённис разграничивал два типа организации людей — общину (Gemeinschaft) и общество (Gesellschaft). Первое представляет собой коллектив традиционного общества, основанный на органических, почвенных «родственных» связях. Второе есть атомизированное сообщество отчуждённых индивидов, в основе которого находится формальный договор. В нашем случае речь идёт именно об органической и холистической общине.
Третье начало — частное. Но слово «часть» всё-таки указывает на разделение, тогда как важнее всего именно холизм с его равновесием части и целого. Поэтому в данном случае было бы правильно говорить о «предпринимательстве». И здесь опять же необходимо взаимодействие с государством и общинностью (необходимо и их взаимопроникновение). Место для национального бизнеса найдётся в самых разных организациях. Так, возможно создание территориальных предпринимательских общин. А возможно и активное участие предпринимателей в жизни и деятельности всеобщих территориальных образований. К примеру, предприниматель мог бы организовывать производство и/или содействовать его организации, получая содействие от самой общины. Да и ничто не мешает участию предпринимателя в деятельности коллективных предприятий. К примеру, он мог бы консультировать народные предприятия и производственные кооперативы, получая от них вознаграждение в виде гонорара. И так далее, и тому подобное — форм может быть практически бесконечное множество, и они вовсе не противоречат друг другу.
Само собой, найдутся и те, кто захочет быть вне всяких «общин», надеясь только на себя и на закон. Что же, в таком случае им придётся вступить в зону большого риска, тогда как общинная помощь никогда лишней не бывает. Да и государственная тоже. Так, государству выгоднее (прежде всего, политически) кредитовать именно тех предпринимателей, которые интегрированы в различные общественные проекты. Итак, триаду нео-Традиции можно определить так: «Единовластие. Общинность. Предпринимательство». Эта метасоциальная троица преодолевает дуальность «модернистского» раскола. Единица возрождается на уровне троичности, которая «снимает» расколотую двойственность. И здесь можно увидеть аналогию с православным богословием.
Действительно, указанные начала можно, в известном плане, уподобить ипостасям Троицы, которые нераздельны и неслиянны. Но при этом Бог-Отец является именно первым, именно начальным и именно причинным. Также и Единовластие является начальным в триаде русской нео-Традиции.
Три ипостаси едины по сущности («усии»). Также есть своя «усия» и у метасоциальной триады — это религия. Она должна пронизывать всё метасоциальное, наполняя его метафизическим. При этом религия вовсе не должна быть «выше» трёх социальных ипостасей, это расчленяло бы холизм. Сущность содержится во всех ипостасях, а они её проявляют.
В заключение необходимо подчеркнуть следующее. Необходимо поддерживать равновесие всех трёх начал метасоцильного холизма. Между тем в русском движении часто наблюдается перекос — и чаще всего в пользу государства, но иногда — в пользу предпринимательства. При этом очень и очень не везёт общинности, которая как бы меркнет рядом с блестящим могуществом государства[10]. Но без общинности Русская Сверхидеология будет неполной и во многом ущербной.
Примечания:
1 В данном плане особенно «феерической» выглядит дискуссия о том, стоит ли переименовывать «досоветский» Бахмут в «советский» Артёмовск.
2 Этот и другие аспекты антисистемности всесторонне рассмотрены в трудах Изборского клуба: Вызов глобальной Антисистемы. / Под ред. В.В. Аверьянова. – М.: Издательство «Наше завтра», 2022.
3 «На пути к мировой тирании» — К слову, Катасонов связывает «инклюзивный капитализм» с гитлеровским нацизмом: «Гигантские объединения имели признаки трестов, синдикатов, картелей и концернов. Врамках германских супермонополий существовало очень жёсткое планирование, цены были фиксированными, заработная плата замораживалась, финансовые результаты деятельности имели подчинённое значение. Когда началась Вторая мировая война, немецкие корпоративные гиганты вышли за пределы Германии истали грабить другие страны Европы. Вот таким был корпоративный капитализм Третьего рейха. Да, его можно назвать «инклюзивным капитализмом» — в том смысле, чтокорпоративные гиганты захватывали, поглощали, загребали всё, что относилось к их сфере влияния. Кстати, что такое корпоративный (илиинклюзивный) капитализм Третьего рейха, Клаус Шваб должен знать не понаслышке. Ведь его отец, Евгений Шваб, в годы Третьего рейха был коммерческим директором фабрики по выпуску гидротурбин в г. Равенсбурге на юге Германии».
4 Тут можно вспомнить и красный цвет, бывший флагом русских князей. В «Слове о полку Игореве» читаем: «Русичи великие поля червлёными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы. Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие… Червлён стяг, белая хоругвь, червлёна чёлка, серебряно древко — храброму Святославичу!» Также показательно и название главного печатного органа большевиков — «Правда».
5 В. Волков. Русское государство: испытание Смутой. — «Обозреватель», 1999, № 7 (114).
6 Весьма любопытны воззрения младороссов на социально-экономическое развитие. Они выступали за планово-рыночную экономику. Младороссы не считали нужным признавать за частной собственностью какой-либо самостоятельной ценности и, тем более объявлять её «священной». Она отстаивала идею «функциональной собственности», чьё значение определяется именно государственной необходимостью на определённый момент времени. Частный капитал в такой оптике необходим чисто технически, и его функционирование немыслимо без строгого контроля, призванного предотвратить опасность нарушения равновесия в пользу буржуазии. Планирование предлагалось выстраивать одновременно «снизу вверх» и «сверху вниз». Предполагалось, что предприятия и отдельные отрасли, объединённые в специализированные хозяйственные союзы, будут составлять планы и направлять их Всеимперскому совету народного хозяйства. Тот, после обсуждения, будет спускать их на места. Младороссы составили проект создания руководящих хозяйственных советов, куда должны были войти представители от государства, рабочих, научно-технического персонала и частного капитала. Такая интегративная модель предполагала возрождение холизма мира Традиции.
7 Согласно индоарийской традиции, тогда существовала единая сверхварна Хамса — Лебедь. («Каста божественных царей».) Лебедь — птица солнечного Аполлона, чьим народом были гипербореи. Античные авторы отождествляли гипербореев со скифами (нашими предками) или поселяли последних рядом с первыми. Маловероятно наличие в античное время такого народа, как гипербореи. Действительно, вряд ли тогда могли жить люди, не ведающие печали и не подверженные смерти от старости, а ведь именно такими качествами наделяли гипербореев античные авторы. Качества эти больше подходят жителям Золотого века, который разные традиции считали временем изначального могущества, близкого к райскому. Описывая чудесную жизнь гипербореев, их воздушные полёты и медные дожди, эллины преодолевали тоску по человеческому совершенству, утерянному «во время оно», приписывая данное совершенство якобы реально существующему северному народу. А вот то, что с этим народом теснее всего связывали именно скифов, — весьма и весьма показательно. Покровителем гипербореев был солнечный бог Аполлон, которого славяне знали как Даждьбога — при этом русичи именовали себя «даждьбоговыми внуками». И весьма показательно, что в византийских схолиях к Аристотелю читаем: «Мы заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причём скифы-русь и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…» Что же до отождествления русов и скифов, то оно было общим местом. Такие византийские авторы, как Зонара, Скилица, Кедрин и др., называют русов скифами и тавроскифами. Сподвижник Петра Первого Дмитрий Кантемир написал в 1716 году труд Monarchiarum physica examinatio («Исследование о природе монархии»). В нём он предложил весьма глубокую и разработанную концепцию историко-географического движения империй. Современное ему движение Кантемир характеризовал как Северное. Он говорил о «Бореальной монархии», или «Аквилоне», которую отождествлял с Российской империей. Петра же он видел императором Севера.
8 Солоневич И. Народная монархия. М., 1991. — С. 52.
9 Подробнее см. в интереснейшем исследовании: Аверьянов В.В., Венедиктов В.Ю., Козлов А.В. Артель и артельный человек. / Сост., введение В.В. Аверьянова. — М., 2014.
10 Подобный перекос разобран в статье: Александр Елисеев. Софиология национального освобождения.
