Для нашей, некогда самой читающей, страны этот американский писатель — не только память о «шестидесятниках», с их модой на бороды, свитера, трубки и обращение «Старик!» (море смеётся где-то рядом). Общим местом стало утверждение, согласно которому родившийся 125 лет назад, 21 июля 1899 года, в богатом пригороде Чикаго Эрнест Миллер Хемингуэй одно время был более известен в Советском Союзе, чем у себя дома. Причём западная точка зрения гласит, что жителями СССР он воспринимался прежде всего не как выдающийся писатель, а в качестве некоей «контркультурной иконы, воплощающей американский идеал личной свободы», протестного стремления к западному «празднику, который всегда без тебя», от улочек Монмартра до снегов Килиманджаро, а, мол, «его произведения наполненные воздухом свободы и пацифизма, были востребованы советским обществом после десятилетий сталинского режима, атмосферы страха и всеобщего доносительства», «сформировали мировоззрение целого поколения» и тем самым «внесли свою лепту в окончательный распад СССР».
Легенда, миф о Хемингуэе, именно таковы, они существуют во множестве зеркалящих друг друга пересказов, и не стоит удивляться тому, что в этих бесконечных зеркалах отразилось, помимо прочих, вдохновенное претензиями на «дискурсмонгерство» лицо, известное как Дмитрий Быков*: не в его лекциях, где про «героическое враньё» Хемингуэя, а там, где писатель «поучаствовал во всех самых грязных и страшных катаклизмах своего века, от Первой мировой войны до кубинской революции — и отовсюду вышел чист, да ещё вынес первоклассные тексты…» Как вы сами понимаете, второй взгляд — менее свежий и правильный, поскольку во время его создания гендерность и инклюзивность ещё не входили в обязательную программу фигурного катания слов. Для нынешней западной cancel culture («культуры отмены»), которую осваивают и российские либералы, до того вдоволь тренировавшиеся на всём советском, Хемингуэй остаётся целью, но уже не в качестве образцового героя, а в качестве мишени — он ведь «белый цисгендерный мачо», воплощение «токсичной маскулинности», как же…
Может быть, мелкая, но весьма показательная деталь: в посвящённом языкам и литературе томе третьего, последнего советского издания «Детской энциклопедии» Хемингуэю — единственному из современных зарубежных писателей — достался портрет на всю страницу. То есть в негласной отечественной иерархии общественно-литературных приоритетов (или мод) в конце 50-х, все 60-е и даже в начале 70-х «старина Хем» стоял чрезвычайно высоко. И действительно питал надежды юношей, которые с тех пор успели постареть или даже уйти в мир иной, но так и не выросли, хотя очень хотели быть бесстрашными, мужественными, способными преодолевать любые препятствия — не ради какой-то определённой официально одобренной цели, типа «строительства коммунизма» или, тем более, «пятилетки в четыре года», а просто «по жизни». Если в довоенные годы произведения Хемингуэя восторженно принимались прежде всего верхушкой творческой интеллигенции СССР, а для широкой аудитории он выглядел непонятным и «мелкобуржуазным» индивидуалистом, «зацикленным» на проблемах личной свободы и последствий её реализации, то уже к концу 1950-х уровень образованности советской аудитории существенно вырос, а «классовых инстинктов» — снизился, так что и литературный подтекст, и культурный контекст творчества Хемингуэя, чьи книги в течение 16 лет (1939–1955), после «личного сталинского» запрета на публикацию уже готового перевода романа «По ком звонит колокол», в СССР не издавались, стали более понятными и «своими» для советского читателя. В его лице Америку в нашей стране и стали массово «догонять» — что, собственно, было реальным содержанием реанимированного Хрущёвым в форме «Догнать и перегнать Америку! (по производству мяса и молока)» известного ленинского лозунга «Догнать и перегнать! (передовые капиталистические страны)».
В данном отношении не стоит упускать из виду, что годы творчества Хемингуэя пришлись на эпоху становления и укрепления его страны, США в статусе ведущей мировой державы на фоне общего научно-технологического рывка человеческой цивилизации, это практически непрерывная восходящая линия в их истории, даже с провалом Великой Депрессии конца 1920-х—начала 1930-х годов. Всего за год до рождения будущего писателя, в 1898 году, Соединённые Штаты после трёх с половиной месяцев боевых действий успешно завершили свою первую «настоящую» империалистическую войну — против Испании, в итоге получив Гуам, Пуэрто-Рико и Филиппинские острова, а также безраздельный контроль над Кубой. В Испании эта война, ставшая символом национального позора, породила «поколение 1898 года», череду социальных конфликтов, кульминацией и завершением которых стала гражданская война 1936-1939 годов. Так что, можно сказать, с Испанией и Кубой жизнь и творчество Эрнеста Хемингуэя связаны вовсе не случайно. Мало того, что эта восходящая линия постоянно чувствуется в произведениях писателя — сами эти произведения являются неотъемлемой культурной составляющей её. Герои писателя — безусловно, хозяева своей жизни, но при этом оказываются «потерянным поколением» и, как отметил ещё в начале 30-х один из первых отечественных переводчиков произведений Хемингуэя Иван Кашкин, «живут, стиснув зубы». При этом «в романах Хемингуэя никогда не встретишь капиталиста, наделённого положительными чертами» (Джозеф Норт).
До выхода в свет первых своих художественных произведений Хемингуэй, помимо участия добровольцем на итальянском фронте Первой мировой войны, работал журналистом, в том числе зарубежным корреспондентом, в изданиях США и Канады. Опыт этой работы во многом определил «телеграфный стиль» прозы Хемингуэя, с её «принципом айсберга», когда читателю предлагается «додумать» бóльшую часть смыслового объёма произведения по создаваемой писателем для чтения «верхушке» его текста. Тем самым, как и полагается в рамках модернизма, создаётся некая загадка, которую необходимо разгадать, восстановив отсутствующие или разрушенные причинно-следственные связи. Но вот чего в творчестве Хемингуэя нет, так это мистики, сверхъестественного, всё возможные намёки на его присутствие поглощены тем самым подтекстом, находятся ниже ватерлинии создаваемых им «айсбергов» — в данном отношении достаточно сопоставить повесть «Старик и море» (1952) с романом Германа Мелвилла «Моби Дик» (1851). Мир Хемингуэя полон неожиданностей и различных «подводных камней», но по сути своей он рационален и познаваем, это мир, который принципиально может и должен быть «нашим», «своим» для каждого человека. Чем неизменно привлекал и привлекает читателей. Возможно, самая лучшая экранизация его произведений — мультфильм Александра Петрова «Старик и море» (1999), сияющий всеми красками и отражениями этого мира. Но, согласно христианской традиции, «какая польза человеку, если он весь мир приобретёт, а душе своей повредит?»
И здесь судьба всемирно известного писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе 1954 года, его миф и легенда поворачиваются к нам не то, чтобы изнанкой, но своей обратной и по-своему неожиданной, хотя вполне предсказуемой стороной. Речь идёт о последних годах жизни Эрнеста Хемингуэя, оборванной самоубийственными выстрелами 2 июля 1961 года (вопреки словам писателя о том, что «мир — прекрасное место, за которое стоит бороться, и мне очень не хочется покидать его»), о депрессии и паранойе (маниакально-депрессивном психозе), якобы ставших его постоянными спутниками. Но, поскольку сам Хемингуэй, минимум со времён гражданской войны в Испании, где близко взаимодействовал с Михаилом Кольцовым (Фридляндом) и Андре Марти, хорошо знакомый (вплоть до личного участия) с методами работы специальных служб (в самих США официально они появились уже в 1908 году, когда было создано Бюро расследований, будущее ФБР), как выяснилось, не слишком ошибался насчёт слежки ФБР за собой, то, возможно, и его депрессия имела под собой некие объективные основания? А уж насчёт избранной врачами, при согласии и активном, хотя отрицаемом содействии со стороны его четвёртой жены, методики лечения электрошоками (всего в декабре 1960 года было проведено 11 сеансов), вопросов вообще более чем достаточно. Но не секрет, что в 1941-1949 годах Хемингуэй значился в документах НКВД под кодовым именем «Арго», и это не было каким-то исключением из правил его жизни и творчества — «старина Хем» всю жизнь не чурался общения с «рыцарями плаща и кинжала» разных стран и народов, это было неотъемлемой частью его, заядлого спортсмена, болельщика, гуляки, охотника и рыбака, любви к риску и опасности. Опять же, хорошо известно, что автор «самой кубинской» повести «Старик и море» полностью поддержал революцию на Острове Свободы, более того, по личному приглашению Хемингуэя Фидель Кастро и «тёзка» писателя Эрнесто Че Гевара 15 мая 1960 года приняли участие в учреждённом писателем за десять лет до того ежегодном международном турнире по рыбной ловле (и Кастро занял второе место, поймав голубого марлина весом в 25 кг). Соответствующие заявления нобелевского лауреата звучали на весь мир, причём гораздо громче и с большим эффуктом, чем его же недавние заявления в поддержку Бориса Пастернака, а сам Хемингуэй становился всё более неудобным американским властям. Не факт, что вследствие этого (но и полностью исключать подобное никаких оснований нет), в октябре 1960 года с ним в мадридском ресторане и случилась вроде бы спонтанная манифестация психоза, после чего цепь событий привела к самоубийству писателя (другие версии официально не изучались и даже не предполагались, тем более — «наследственность», его отец и впоследствии младший брат ушли из жизни аналогичным образом, а младшая сестра и дочь отравились). Ни на полёт Гагарина (а первый человек в космосе был читателем и почитателем произведений «Хэма»), ни на организованное ЦРУ вторжение в бухте Кочинос он уже не был в состоянии откликнуться. Но, как представляется, всё-таки к многочисленным «загадкам шестидесятых» стоит отнести и гибель Эрнеста Хемингуэя, который, несомненно, останется в числе самых ярких и выдающихся писателей ХХ века.
*лицо, выполняющее функции иностранного агента
