По мысли святителя Филарета, Помазанником Божиим может быть назван не только тот, кто законным образом получил благодатные дары Духа в таинстве Святого Миропомазания при венчании на царство, но и тот, кто недомыслимым Промыслом Божиим предназначен к выполнению некоей важной миссии, к решению некоей судьбоносной задачи, к достижению некоей великой цели.
Таким Помазанником, таким грозным орудием Промысла Божия в Русской судьбе, если и не "возвратившим пленение" русских людей, то уж, во всяком случае, предначавшим сей благодатный процесс, безусловно, был Иосиф Сталин. С этой точки зрения житие его напоминает биографии некоторых византийских императоров, поднимавшихся к вершинам власти из самых низов.
Начав жизнь бедным и безвестным, Сталин закончил её в зените могущества и славы, во главе огромной Империи, победившей всех своих врагов на полях страшной и кровавой Мировой войны. Православная Церковь, в начале его правления беспощадно гонимая и уничтожаемая местечковыми богоборцами, к моменту сталинской смерти возродила многие тысячи разгромленных приходов, вновь открыла уничтоженные семинарии и академии, соборно избрала патриарха и провела при поддержке государства беспрецедентное Всеправославное совещание, подтвердившее её неоспоримое лидерство в православном мире…
Именно такого "Красного Императора", такого Помазанника отпевал в 1953-м году патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский). И перед отпеванием сказал: "Великого вождя нашего народа Иосифа Виссарионовича Сталина не стало. Упразднилась сила, великая, общественная сила, в которой наш народ ощущал собственную силу, которою он руководился в своих созидательных трудах и предприятиях, которою он утешался в течение многих лет. Нет области, куда бы не проникал взор великого Вождя… Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума".
Верю, что Святейший был вполне искренним в этот скорбный момент.
Скажем и мы: Боже Вседержителю, Царь царствующих и Господь господствующих! В руку Твоею крепость и власть! Как не хватает нам сегодня такой "великой силы", олицетворённой могучим и несгибаемым Русским Державным Вождём…
Прошлое принадлежит Богу". Эти слова, когда-то брошенные Сталиным Черчиллю, следует помнить каждому, кто сегодня пытается дерзко проникнуть во внутренний мир давно почившего Генералиссимуса.
И всё же — попробуем, помолясь. Благослови, Господи!..
Судя по всему, молодой Сосо утратил веру ещё в семинарии. И, как минимум, до начала Великой Отечественной войны оставался убеждённым атеистом. Хотя духовное училище он окончил на "отлично". Да и в семинарии прошёл полный курс, прекрасно успевая по всем предметам. Только вот на выпускные экзамены 29 мая 1899 года Иосиф Джугашвили не пришёл "по неизвестной причине", за что и был отчислен без аттестата.
Сталин совершенно искренне ушел из семинарии в революцию. Дивно ли, что Иосиф Джугашвили поддался господствующему настроению?
Но вера, похоже, всё-таки не окончательно покинула сердце молодого Сосо… О внутренних устремлениях Иосифа Джугашвили красноречиво говорят его стихи, печатавшиеся в грузинских литературных сборниках тех лет:
Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда -
Божественная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень
Вздымался выше дерев.
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
Сказали ему: "Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!"
Впоследствии Сталин всегда помнил о своих православных корнях. Например, просматривая макет второго издания своей биографии (1947 г.), он во фразе "поступил в том же году в Тифлисскую духовную семинарию" — собственноручно вписал: "православную". Но при этом, на мой взгляд, было бы несомненным заблуждением принимать желаемое за действительное и видеть в Сталине того "покровителя Православия", которого так хотят видеть в нём некоторые современные сталинисты.
В первые послереволюционные годы Сталин безоговорочно поддержал общий курс большевиков на уничтожение Церкви и духовенства, сформулированный Лениным и Троцким в их знаменитой секретной директиве от 1 мая 1919 года: "В соответствии с решением В.Ц.И.К. и Сов. Нар. Комиссаров, необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады".
Из обнародованных уже после распада СССР документов видно, что Сталин вместе с Лениным и Троцким голосовал на заседаниях Политбюро против отмены приговоров о расстреле "попов". А в беседе с американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 года он и вовсе заявил: "Подавили ли мы реакционное духовенство? Да, подавили. Беда только в том, что оно не вполне ещё ликвидировано". Беседа эта, кстати, включена в десятый том сочинений Сталина, вышедший в 1949 году, то есть уже в то время, когда его отношение к духовенству, по версии "православных сталинистов", резко изменилось. Кроме того, по свидетельству Молотова, именно Сталин одобрил снос храма Христа Спасителя и замену его Дворцом Советов.
Хотя, конечно, не всё в сталинском отношении к Церкви было так просто и однозначно. Непримиримым богоборцем Сталин не был даже в это жестокое время. Более того, уже 6 августа 1923 года (т.е. ещё при жизни Ленина!) он подписывает постановление ЦК, которое, по сути, отменяет расстрельную ленинскую директиву 1919 года.
Некоторую конъюнктурность этому милосердному сталинскому жесту придаёт тот факт, что постановление это вышло сразу же после заявления патриарха Тихона о лояльности Церкви к советской власти и могло быть своего рода "компенсацией" Первосвятителю за его готовность к сотрудничеству. А вот окончательно Сталин отменит страшную ленинскую антицерковную директиву только 11 ноября 1939 года, оформив эту отмену решением Политбюро, адресованным лично руководителю НКВД Лаврентию Берии.
При этом объяснить такое смягчение богоборческой ленинской политики какой-то сиюминутной политической выгодой в 1939 году уже невозможно. Общая линия на смягчение антицерковных репрессий просматривается в сталинской политике и в более ранний период. Так, 12 сентября 1933 года выходит секретное постановление ЦК № 1037/19, в котором говорится:
"В период с 1920 до 1930 годов в Москве и на территории прилегающих районов полностью уничтожено 150 храмов. 300 из них (оставшихся) переоборудованы в заводские цеха, клубы, общежития, тюрьмы, изоляторы и колонии для подростков и беспризорников. Планы архитектурных застроек предусматривают снос более чем 500 оставшихся строений храмов и церквей.
На основании изложенного ЦК считает невозможным проектирование застроек за счет разрушения храмов и церквей, что следует считать памятниками архитектуры древнего русского зодчества. Органы Советской власти и рабоче-крестьянской милиции ОГПУ обязаны принимать меры (вплоть до дисциплинарной и партийной ответственности) по охране памятников архитектуры древнего русского зодчества".
Как утверждал один из ближайших сталинских соратников, Вячеслав Молотов, "Сталин не был воинствующим безбожником". Современным историкам хорошо известна собственноручная записка Вождя, в которой он даёт указание своим помощникам не присылать ему в личную библиотеку "никакой атеистической макулатуры". Незадолго перед смертью Молотов вспоминал: "Мы все трое были певчими в Церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин — в Тбилиси, Ворошилов — в Луганске, я — в своем Нолинске. Сталин неплохо пел. Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое и пели "Да исправится молитва моя…" ‑ и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное".
Впрочем, переоценивать сталинскую "православность", исходя из этого факта, не стоит. Тот же Молотов говорил: "У Сталина был приятный голос… Церковные песни мы иногда пели. После обеда. Бывало, и белогвардейские пели". Но значит ли это, что Сталин симпатизировал и белогвардейцам тоже?..
И всё же надо признать, что на склоне лет отношение Сталина к религии изменилось. Начало таких перемен связано с широко ныне известной встречей Вождя с тремя митрополитами Русской Церкви, состоявшейся в Кремле 4 сентября 1943 года. В ходе этой встречи Сталин неоднократно подчеркивал, что "Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с ее организационным укреплением и развитием внутри СССР". А в конце беседы, взяв митрополита Сергия (Страгородского) под руку, Сталин лично свел его по лестнице вниз и сказал на прощание: "Владыка! Это все, что я в настоящее время могу для Вас сделать".
Спустя год, в 1944-м, Сталин принял делегацию Грузинской православной церкви. Позже иерархи вспоминали, что "ожидали найти его твердокаменным, суровым воплощением воли, а на самом деле они нашли раздвоенного человека, внезапно обнажившего перед ними душу и желавшего сделать для них все возможное". Кто знает, может, именно в этот момент внешним наблюдателям открылись сокровенные тайники сталинской души…
"Многие годы образования под влиянием Церкви, — говорил уже позднее, в 1985 году, Светлане Аллилуевой Патриарх Грузии Илия ІІ (Шиолошвили), — не проходят даром. А он оставил Бога и Церковь, растившую его для служения почти пятнадцать лет. Глубоко в душе живет тоска по Богу. И я глубоко верю, что последними проблесками сознания он звал Бога… Грешник, большой грешник. Но я вижу его часто во сне, потому что думаю о нем, о таких, как он. Я вижу его потому, что молюсь о нем… Я видел его, осеняющего себя крестным знамением".
Митрополит Вениамин (Федченков), в годы Гражданской войны возглавлявший церковную иерархию в белой армии барона Врангеля, проживший вдали от России, в эмиграции, 27 лет, писал в своём дневнике: "Много раз вспоминал с добрым чувством сов. власть и, в частности, Сталина. Прикладываю здесь даже его портрет из календаря. На обороте мне понравилась его "речь" — из 10 словечек. Открытая душа, любящая народ, рабочих. Теплом на меня повеяло от этих слов"… Позже, уже вернувшись на Родину, он записал: "Я поминаю (и на проскомидии) и Иосифа Сталина, и Георгия Карпова, и нашего уполномоченного Никиту Смирнова, как заповедал апостол и как требует этого сердце мое".
А вот мнение о Сталине патриарха Александрийского Христофора: "Маршал Сталин является одним из величайших людей нашей эпохи, питает доверие к Церкви и благосклонно к ней относится…".
Конечно, при желании можно подобрать цитаты совсем иного свойства. Только стоит ли? Даже враги генералиссимуса признавали таинственную, мистическую сложность его внутреннего мира. "Признаться, я не знаю, как все это непротиворечиво объяснить", ‑ пишет профессор Илизаров, пытавшийся понять Вождя, исследуя его многочисленные пометки на полях книг из личной сталинской библиотеки.
А читал Сталин много и жадно. Объем его книжных интересов поражает. По собственному признанию в беседе с Шепиловым, он ежедневно читал до пятисот страниц! Память у Вождя с детства была великолепной. Ещё Максим Горький удивлялся, как, прочитав текст один раз, Сталин умел запомнить его наизусть!
Тематика сталинских книг широка и разнообразна. В его личной библиотеке значатся историки Геродот, Ксенофонт, П. Виноградов, И. Бельяминов, Д. Иловайский ("Ха-ха-ха! Дурак Иловайский" ‑ помета Сталина на полях), К. Иванов, Н. Кареев, 12 томов "Истории" Карамзина, многотомная "История России с древнейших времен" С. Соловьева. Три книги Виппера: "Древняя Европа и Восток", "История Греции в классическую эпоху" и "Очерки истории Римской империи" буквально исчерканы пометами Вождя. Значатся в списке "История русской армии и флота", "Мемуары князя Бисмарка", дореволюционное издание книги А. Богданова "Краткий очерк экономической науки", многочисленные ленинские работы и, конечно, "Капитал" Маркса. (Хотя это сочинение, судя по всему, давалось Вождю с трудом — пометки есть только во вступлении к "Капиталу" и в конце, в выводах).
Весьма показательно отношение Сталина к Достоевскому. Однажды Милован Джилас, молодой югославский коммунист, заговорил со Сталиным о Достоевском, страстным поклонником которого он был. Ответ Сталина его поразил: "Великий писатель и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий".
В сталинской библиотеке находились четыре книги из собрания сочинений Фёдора Михайловича: два тома "Дневников писателя" и два — "Братьев Карамазовых". Все сорок сталинских помет сосредоточены в одном томе — в "Братьях Карамазовых".
Ненавистники Сталина, возможно, будут разочарованы, но интересовали Вождя не Великий Инквизитор и не криминальные страсти запутавшихся братьев. Всё его внимание сосредоточилось на двух православных образах. На старце Зосиме и старце Паисии. Отчеркнуты, например, слова Зосимы, обращенные к зловещему Федору Карамазову: "Главное, не стыдитесь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит". И чуть дальше — опять: "Главное самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, стало быть, входит в неуважение и к себе, и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы, не имея любви, занять себя… доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям, и себе самому. И ведь знает человек, что никто не обидел его и что он сам себе навыдумывал и налгал для красы, сам преувеличил, чтоб картину создать, и из горошинки сделал гору — знает сам это, а все-таки сам первый обижается… и тем самым доходит и до вражды истинной…"
Но самое важное и интересное — дальше.
Старец Зосима учит: "Любовь деятельная сравнительно с мечтательной есть дело жестокое и устрашающее". И Сталин это место жирно подчеркивает. И еще подчеркивает: "Любовь деятельная — это работа и выдержка". Чуть дальше отмечает ещё: "Все праведники, все святые… были все счастливые".
Почему именно эти слова привлекли внимание Вождя? Тайна!.. Хотя…
Жестокость и устрашающий характер сталинской "деятельной любви" несомненны. Так же, как и её искренность, её отчётливо религиозный — хотя и социалистический тоже — мессианский характер. Но вот праведность… Счастье… Один Бог знает, что думал и чувствовал Сталин, подчёркивая в книге "реакционера" Достоевского духовные поучения православного старца. Другие пометки в книгах личной библиотеки Вождя говорят, что он до последних дней оставался приверженцем марксистских тезисов о священной борьбе с "эксплуатацией человека человеком" и неминуемом "торжестве социализма". Но социализм для Сталин был, несомненно, много большим, чем просто политическое учение.
Любопытно сравнить: на чистых листах книги Ленина "Материализм и эмпириокритицизм" Сталин записывает:
"1) слабость, 2) лень, 3) глупость — единственное, что может быть названо пороком. Все остальное — при отсутствии вышесказанного — составляет, несомненно, добродетель.
NB! Если человек силен (духовно), деятелен, умен (или способен) — то он хороший, независимо от любых пороков".
Да уж… Куда тут Достоевскому с его психологическим драматизмом и нравственными переживаниями!
Читая многое и духовно питаясь многим, сам Сталин, похоже, точно знал только одно: вся его жизнь — это бесконечная борьба, непрестанная война с врагами тех идей, с противниками тех грандиозных планов, которые составляют единственный смысл его, сталинской, жизни. И эту религиозную жажду борьбы, эту повседневную готовность к смертельной схватке разделяли все его ближайшие сподвижники.
Упоминавшийся выше югославский коммунист Милован Джилас, пользовавшийся в 40-х годах особой симпатией и доверием Сталина, вспоминает: "Мир, в котором жили советские вожди, постепенно начинал представать предо мною в новом виде: ужасная, не прекращающаяся борьба на всех направлениях. И меня, исполненного восхищения, охватывало головокружительное изумление при виде воли и бдительности, не покидавших их ни на мгновение. Это был мир, где не было иного выбора, кроме победы или смерти".
Джилас не раз бывал на знаменитых сталинских ужинах, продолжавшихся всю ночь напролёт и заканчивавшихся лишь под утро. Туда Вождь приглашал только самых близких, самых верных. Тем интереснее для нас наблюдения молодого югослава:
"В просторной, без украшений, но отделанной со вкусом столовой на передней половине длинного стола были расставлены разнообразные блюда в подогретых и покрытых крышками тяжелых серебряных мисках, а также напитки, тарелки и другая посуда. Каждый обслуживал себя сам и садился куда хотел вокруг свободной половины стола. Сталин никогда не сидел во главе, но всегда садился на один и тот же стул: первый слева от главы стола.
Выбор еды и напитков был огромным — преобладали мясные блюда и разные сорта водки. Но все остальное было простым, без претензии. Никто из прислуги не появлялся, если Сталин не звонил, а понадобилось это только один раз, когда я захотел пива. Войти в столовую мог только дежурный офицер. Каждый ел что хотел и сколько хотел, предлагали и понуждали только пить — просто так и под здравицы. Бывать на этих ужинах считалось особой честью.
Такой ужин обычно длился по шести и более часов — от десяти вечера до четырех-пяти утра. Ели и пили не спеша, под непринужденный разговор, который от шуток и анекдотов переходил на самые серьезные политические и даже философские темы.
На этих ужинах в неофициальной обстановке приобретала свой подлинный облик значительная часть советской политики, они же были и единственной роскошью в однообразной жизни Сталина".
Тот Сталин, которого увидел на этих застольях допущенный в "ближний круг" Джилас, оказался весьма далёк от традиционного образа, канонизированного советской пропагандой.
"Он мало или вовсе ничего не говорил о партиях, о коммунизме, о марксизме, но очень много о славянах, о народах, о связях русских с южными славянами и о геройстве, страданиях и самопожертвовании Красной Армии. Слушая всё это, я был потрясен и оглушен…
Однажды Сталин без подробных обоснований изложил суть своей панславистской политики: "Если славяне будут объединены и солидарны — никто в будущем и пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет!" — повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем. В какой-то момент он встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе или кулачному бою, и почти в упоении воскликнул: "Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!"
Что-то жуткое было в его словах: ведь ужасная мировая война ещё шла…".
Но вернемся к Достоевскому. Не меньше поучений старца Зосимы Сталина волновали мысли другого религиозного персонажа из "Братьев Карамазовых", отца Паисия. Особенно его рассуждения о соотношении государства и церкви. Сталин подчёркивает: "По русскому пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственной лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди". Мысль эта не просто подчеркнута Вождём, она помечена инициалами ‑ "Ф. Д.". А так Сталин делал, лишь когда что-то казалось ему очень важным. И ещё раз подчеркнул он слова отца Паисия: "Не церковь обращается к государству, поймите вы это. То Рим и мечта и его… А напротив, государство обращается в церковь, исходит от церкви и становится церковью на всей земле… От Востока звезда сия воссияет".
Этой сияющей восточной звездой Сталин, видимо, считал свою Империю, которую он строил трудолюбиво и безоглядно, и которая, в окончательном своём развитии должна была, по мысли Вождя, соединить в себе преимущества идеального Государства и Святой Церкви…
Впрочем, что именно чувствовал, о чём думал Сталин, читая Достоевского и делая в его книгах свои таинственные пометы — Бог весть. Одно несомненно. Человек, так (!) читающий "Братьев Карамазовых", ни в коем случае не укладывается в расхожие антисталинские мифы о "злобном тиране" и "патологическом диктаторе".
Бог Всемогущий, Долготерпеливый, Человеколюбивый, Многомилостивый и Истинный да простит всем нам, недостойным, бесчисленные согрешения и грехопадения наши.
Упокой, Господи, душу усопшего Помазанника Твоего Иосифа. Аминь.
