Смерть поэта 2.0

Гибель Михаила Юрьевича Лермонтова на дуэли с Николаем Соломоновичем Мартыновым 15 (27) июля 1841 года (далее все даты будут приведены по "старому стилю", юлианскому календарю, в XIX веке — минус 12 дней от современного григорианского) была и будет предметом различных исследований, гипотез, а также домыслов: чересчур много сходится в ней важнейших для отечественной истории и культуры фигур и отношений между ними, чересчур много разных нитей тянется от неё и в прошлое, и в будущее.

"Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаёнными средствами…" — написал об этом в 1880-х годах профессор Павел Александрович Висковатов, работая над фундаментальным изданием "М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество", вышедшим в 1891 году в издательстве В.Ф. Рихтера. И тут же назвал "главной пружиной" в смерти двух великих русских поэтов деятельность шефа корпуса жандармов и руководителя III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии графа Александра Христофоровича Бенкендорфа.

Жизнь, как говорится, богаче наших представлений о ней. Смерть, видимо, тоже. Поэтому любая версия тех или иных событий, связанных с чьей-то жизнью и смертью, особенно такого масштаба и значения, как жизнь и смерть Лермонтова, неминуемо будет грешить неполнотой и однобокостью. Ввиду вышесказанного не претендуя на "истину в последней инстанции", хотел бы провести ещё одну линию, которая, на мой взгляд, почему-то практически отсутствует во всех имеющихся версиях трагической дуэли 180-летней давности на северо-западном склоне горы Машук.

Конечно, когда 28 января 1837 года 22-летний "некий господин Лермантов, гусарский офицер" написал своё ставшее знаменитым стихотворение "Смерть поэта" — его первый 56-строчный вариант: от строк "Погиб поэт! — невольник чести…" до "…И на устах его печать", — смертельно раненый Пушкин был ещё жив. Согласно легенде, изложенной Петром Петровичем Семёновым-Тян-Шанским, Лермонтов побывал у гроба Пушкина в доме поэта на набережной Мойки (это могло случиться только 29 января 1837 года, когда известие о кончине поэта облетело всю Северную столицу. Первая редакция "Смерти поэта" была встречена благосклонно во всех слоях общества, сверху донизу, и мгновенно разошлась во множестве рукописных копий ("списков"). Хотя "в свете" гибель Пушкина восприняли очень по-разному: "партия Дантеса" оказалась чрезвычайно сильна, и в её рядах оказались многие родственники и друзья самого Михаила Лермонтова. В том числе — Николай Аркадьевич Столыпин, ровесник и двоюродный дядя Лермонтова, в ту пору — камер-юнкер, служащий Коллегии иностранных дел. Именно к этой "партии Дантеса" были обращены "дописанные" Лермонтовым к "Смерти поэта" 7 февраля 16 строк, которые почти сразу же, 11 февраля были доставлены "доброжелателями" Николаю I с припиской "Воззвание к революции":

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда — всё молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждёт;

Он не доступен звону злата,

И мысли, и дела он знает наперёд.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей чёрной кровью

Поэта праведную кровь!"

Вскоре было открыто дело "о недозволенных стихах", а 18 февраля 1837 года корнета лейб-гвардии Его Величества Гусарского полка Михаила Лермонтова арестовали и препроводили на гауптвахту. 25 февраля последовало высочайшее повеление о ссылке его на Кавказ в Нижегородский драгунский полк. Дальнейшие перипетии жизни и творческой судьбы Лермонтова достаточно хорошо исследованы, нет особой нужды все их здесь повторять. Стоит лишь обратить внимание на то, что "мятежный сочинитель" дважды: в 1838-м и в 1841-м годах возвращался с Кавказа в Санкт-Петербург. Первый раз — благодаря хлопотам своей бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, обратным переводом в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, второй раз — благодаря заслуженному после боёв отдыху и хлопотам об отставке. Оба завершились ещё более жёсткими ссылками на Кавказ. В 1840-м — из-за дуэли с сыном французского посла Эрнестом Барантом, состоявшейся 18 февраля, а также, вероятно, из-за участия в судьбе поэта императрицы Александры Фёдоровны, давшей Николаю I на прочтение только что вышедший "Герой нашего времени". Реакция монарха оказалась отрицательной: начав чтение, он отметил, что роман "хорошо написан", но, в конце концов, признал его "отвратительным" и вынес суровый вердикт: "Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать". К моментам общественно-политическим, как утверждает целый ряд исследователей досоветского, советского и постсоветского периодов, могли примешиваться и личные: к тому времени Лермонтов уже воспринимался как полноправный "преемник Пушкина", в том числе — и в женской половине царской семьи. Известно, что великая княжна Мария Николаевна, к тому времени герцогиня Лейхтенбергская, даже инициировала написание Владимиром Александровичем Соллогубом повести "Большой свет" (1840) — якобы узнав свои черты в образе княжны Мэри.

Так что вторая его кавказская ссылка, в отличие от первой, оказалась насыщенной боевыми действиями в сводном "чеченском отряде" (по сути — бригады, в составе шести с половиной батальонов пехоты, полутора тысяч казаков и 14 орудий) под началом генерал-майора Аполлона Васильевича Галафеева, где сразу был принят в команду "охотников" (в современной терминологии — спецназа), которую возглавил после ранения Руфина Ивановича Дорохова (сына знаменитого героя Отечественной войны 1812 года генерала Ивана Семёновича Дорохова). По письменному докладу Галафеева: "Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов первый подвергался выстрелам хищников и во главе отряда оказывал самоотвержение выше всякой похвалы". А вот выдержка из наградного листа от 24 декабря 1840 года на имя поручика Лермонтова, приложенного к рапорту полковника Владимира Сергеевича Голицына, командующего кавалерией в отряде Галафеева: "Во всю экспедицию в Малой Чечне с 27 октября по 6 ноября поручик Лермонтов командовал охотниками, выбранными из всей кавалерии, и командовал отлично во всех отношениях, всегда первый на коне и последний на отдыхе, этот храбрый и расторопный офицер неоднократно заслуживал одобрение высшего начальства". Лермонтов даже ни разу не был ранен в бою, "не брали его ни сабля, ни пуля", хотя часто оказывался в самой гуще схватки, в том числе — рукопашной, включая воспетую им битву на реке Валерик 11 июля 1840 года, но не брали его ни сабля, ни пуля. А на оба представления к боевым наградам Николай I не "изволил изъявить монаршего согласия".

Второй приезд с Кавказа в Петербург, предпринятый в феврале-апреле 1841 года, закончился для поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова отказом в отставке с военной службы и новой поездкой на Кавказ, которая стала для него фатальной.

В самом начале апреля 1841 года вышел из печати третий номер "Отечественных записок" (главный редактор — Андрей Александрович Краевский), в котором было опубликовано лермонтовское стихотворение "Родина" ("Люблю Отчизну я, но странною любовью…"). Опять же, ряд исследователей считают эту публикацию "спусковым крючком" новой ссылки, но, не проявляй Лермонтов светской (считай — общественной) активности, не появляйся он всё ближе к высшим придворным кругам, наверное, всё могло сложиться иначе.

11 апреля 1841 года Лермонтов был вызван к дежурному генералу Главного штаба графу Петру Андреевичу Клейнмихелю (видимо, в то время — генерал-провиантмейстер, произведён в генералы от инфантерии только через пять дней, 16 апреля 1841 года), который сообщил ему предписание в 48 часов покинуть Петербург и отправиться на Кавказ по месту службы, в Тенгинский пехотный полк. 12 апреля у Карамзиных состоялись проводы поэта, который на этом вечере впервые откровенно и долго беседовал с Натальей Николаевной Гончаровой, вдовой Александра Сергеевича Пушкина, которая была всего на два года старше Лермонтова и которой он до этого разговора чуждался. По свидетельству Александры Петровны Ланской, старшей дочери Натальи Николаевны в браке с Петром Петровичем Ланским, её мать вспоминала об этой встрече так: "Случалось в жизни, что люди поддавались мне, но я знала, что это было из-за красоты. Этот раз была победа сердца, и вот чем была она мне дорога. Даже и теперь мне радостно подумать, что он не дурное мнение обо мне унёс с собою в могилу".

Через день, утром 14 апреля Лермонтов выехал из Петербурга, 17—23 апреля провёл в Москве, откуда и выехал на Кавказ. Из Тулы Лермонтов отправился в дальнейший путь вместе со своим "ближайшим другом", капитаном Нижегородского драгунского полка Алексеем Аркадьевичем Столыпиным-"Монго", младшим братом упомянутого выше Николая Аркадьевича, и заезжал с ним к Михаилу Павловичу Глебову в его имение Мишково Мценского уезда Орловской губернии.

В Ставрополь Лермонтов и Столыпин прибыли 9 мая. Остановиться в Пятигорске — якобы для лечения — им позволил начальник штаба войск на Кавказской линии и в Черномории полковник А.С. Траскин. С 15 мая Лермонтов и Столыпин совместно жили в Пятигорске — и, видимо, получив информацию об этом, царь Николай I в письме от 30 июня 1841 года потребовал, "дабы поручик Лермантов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своём полку…" И это письмо, адресованное командиру Отдельного кавказского корпуса, участнику Бородинского сражения (командовал Фанагорийским гренадерским полком, оборонявшим Семёновские флеши), генералу от инфантерии Е.А. Головину, судя по всему, должно было успеть дойти по назначению. Фельдъегерская связь была намного быстрее, следовательно, не позднее 10-11 июля Головин должен был получить приказ от императора. И — не предпринял никаких действий, чтобы его незамедлительно исполнить, отправив Лермонтова из Пятигорска в полк? Кстати, Убыхская экспедиция августа 1841 года, в которой принял участие Тенгинский полк, была одной из самых неудачных для русских войск операций Кавказской войны: по прибытии всех батальонов на сборный пункт к укреплению Святого духа, 6 августа 1841 года, в строю насчитывалось 2 807 рядовых Тенгинского полка; по возвращении полка в Тамань в строю осталось 1 064 человека. Из 361 унтер-офицера уцелело 140 человек; из 66 обер-офицеров — 35. Остальные были или убиты, или умерли от ран, или находились в госпиталях. Но Лермонтов погиб раньше.

15 июля 1841 года, с шестого по седьмой час пополудни, в четырёх верстах от города Пятигорска, у подошвы северо-западного склона горы Машухи (Машук) собралась решить "вопрос чести" компания молодых офицеров:

Лермонтов Михаил Юрьевич, 26 полных лет, поручик Тенгинского пехотного полка, участник боя на реке Валерик, сочинитель, автор стихов "Смерть поэта", "Родина" и романа "Герой нашего времени". Убит с десяти-пятнадцати шагов выстрелом из дуэльного пистолета "кухенройтер" (Kuchenreuter).

Мартынов Николай Соломонович, 26 лет, уволенный от службы в чине майора, до февраля 1841 года — ротмистр по кавалерии, прикомандированный к Гребенскому казачьему полку, противник Лермонтова на дуэли.

Трубецкой Сергей Васильевич, 27 лет, корнет лейб-гвардии Кирасирского полка, прикомандированный к Гребенскому казачьему полку, участник боя на реке Валерик, муж фаворитки Николая I фрейлины Екатерины Петровны Мусиной-Пушкиной.

Столыпин ("Монго") Алексей Аркадьевич, 25 лет, капитан Нижегородского драгунского полка, двоюродный дядя Лермонтова, его неизменный спутник в последней поездке на Кавказ, жил в Пятигорске в одном доме с Лермонтовым.

Васильчиков Александр Илларионович, 22 года, титулярный советник, назвал себя секундантом Лермонтова на дуэли.

Глебов Михаил Павлович, 21 год, корнет лейб-гвардии Конного полка, участник боя на реке Валерик, воевал в лермонтовской команде "охотников" осенью 1840 года, проживал в одном доме с Мартыновым, назвал себя секундантом Мартынова, спутник Лермонтова по дороге на дуэль, согласно общим показаниям, "командовал" дуэлянтами.

По версии П.А.Висковатова, "кроме четырех секундантов... на месте поединка было ещё несколько лиц в качестве зрителей, спрятавшихся за кустами, — между ними и Дорохов". Упоминается и ящик шампанского, привезенного туда, чтобы отметить ожидаемое примирение участников.

Истинные обстоятельства гибельной дуэли Лермонтова 15 июля 1841 года, которую современники неизменно сопоставляли с такой же гибельной дуэлью Пушкина, до сих пор неизвестны. Прежде всего потому, что сначала 4 августа по решению императора и самодержца всероссийского Николая I дело было передано из гражданского в военное судопроизводство, которое было завершено уже 8 августа, а затем приговор военного суда: "лишить чинов и прав состояния", — был лично государем "конфирмован" таким образом, что оказался чрезвычайно мягким для проходивших по этому "дуэльному" делу Мартынова, Глебова и Васильчикова. Двух последних государь простил, в первом случае — "по уважению полученной им в сражении тяжёлой раны", а во втором — "по вниманию к заслугам его отца", Мартынову же Николай I присудил три месяца гауптвахты в Киевском гарнизоне и церковное покаяние. Трубецкой и Столыпин-"Монго" из поля зрения тогдашнего российского правосудия, как говорится, просто "выпали", поскольку, согласно их показаниям, якобы не доехали вовремя до места дуэли…

Иными словами, всё, что касалось дуэли и смерти Лермонтова, всячески "замазывали" с момента дуэли и вплоть до кончины последнего её свидетеля, князя Васильчикова, в 1881 году, то есть на протяжении сорока лет, а до смерти Николая I любые упоминания об этом событии вообще находились под запретом. Следствие же велось таким образом, что арестованные имели возможность свободно общаться между собой и с третьими лицами, изменяя свои показания в "нужном" направлении. Вплоть до того, что пару дуэльных "кухенройтеров" якобы забрал себе сам Столыпин-"Монго" "в память о Лермонтове" — с согласия коменданта Пятигорска, 69-летнего полковника Василия Ивановича Ильяшенкова, который "подменил их другими".

Мартынов, как свидетельствуют его современники и сослуживцы, стрелком был посредственным, храбростью на поле боя тоже не отличался, что сильно испортило его репутацию в русских войсках на Кавказе. Обстоятельства его выхода со службы в феврале 1841 года, когда Лермонтов был в отпуске в Петербурге, также достоверно неизвестны. Официально прошение отчислить его со службы "по домашним обстоятельствам" он подал сам, оно было удовлетворено с повышением в чине до майора, то есть обычным порядком, однако с Кавказа Мартынов так и не уехал, продолжая вращаться в местном курортном "водяном" обществе и удивляя приезжих экстравагантным "черкесским" костюмом с огромным кинжалом на поясе. Возможно, искал себе выгодную партию, но не исключено, что начал выполнять и другие функции, на что намекает известная эпиграмма, написанная Лермонтовым как раз летом 1841 года, незадолго до роковой дуэли:

Скинь бешмет свой, друг Мартыш,

Распояшься, сбрось кинжалы,

Вздень броню, возьми бердыш

И блюди нас, как хожалый!

Придраться вроде бы не к чему, дружеская шутка, не более того, но "хожалый" — это ведь служитель при полицейском участке, а "блюсти" — значит наблюдать. Кстати, практически одновременно с последним выездом Лермонтова из Санкт-Петербурга на Кавказ, который состоялся утром 14 апреля 1841 года, тем же маршрутом 18 апреля отправился подполковник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (Корпуса жандармов), офицер по особым поручениям Александр Николаевич Кушинников (1799 г.р.), командированный в Пятигорск для секретного "надзора за посетителями минеральных вод". Кушинников прибыл на место раньше своего главного подопечного, поскольку не делал в пути остановок и отклонений от маршрута (вроде упомянутого выше визита Лермонтова и Столыпина-"Монго" в тульское имение Глебова).

Видимо, поэт полагал, что быстро разобрался в новой для себя ситуации и новой роли "друга Мартыша", но против него, похоже, "сыграла" не только и не столько жандармерия во главе с А.Х. Бенкендорфом. Похоже, к "делу Лермонтова" подключилась куда более серьёзная структура, главой которой был князь Александр Иванович Чернышёв. Герой Зарубежного похода русской армии после Отечественной войны, третий в роду Чернышёвых военный министр Российской империи (в источниках называются разные годы начала его пребывания в этой должности: 1827, 1828 и даже 1829 годы, ушёл в отставку по состоянию здоровья в 1852 году, 66 лет отроду). Личность незаурядная даже по тем легендарным временам, настоящий "Джеймс Бонд XIX века". Будучи послан военным атташе в Париж, сумел войти в доверие к Наполеону после того, как на руках вынес в 1810 году из горящего дома австрийского посланника двух сестёр императора Франции: Полину Боргезе и Каролину Мюрат. "Он вёл в Париже, казалось, бесконечную великосветскую жизнь, пользовался большим успехом у женщин и, отвлекая всем этим от себя внимание французской полиции, умудрялся иметь почти ежедневные тайные свидания с офицерами и чиновниками французского военного министерства, подкупил некоторых из них и в результате успел вывезти из Парижа в конце февраля 1812 года, то есть за несколько недель до начала Отечественной войны, толстый портфель, содержащий подробные планы развертывания Великой армии Наполеона", — так писал о Чернышёве в своих мемуарах "Пятьдесят лет в строю" Алексей Алексеевич Игнатьев.

Как этот выдающийся государственный деятель и прирождённый разведчик, доверенное лицо Александра I, военный министр и своего рода "дядька" при Николае I, мог в 1841 году воспринимать опального поручика Лермонтова? Вариантов много, но ясно, что даже полное признание литературных, поэтических и прочих заслуг Михаила Юрьевича (весьма проблематичное в глазах Александра Ивановича) не было и не могло быть какой-то "охранной грамотой" — особенно если дело касалось государственных интересов, интересов императорской семьи или чего-то иного, более личного.

Кстати, мало кто обращает внимание на то обстоятельство, что генерал Пётр Ланской, в 1844 году ставший вторым мужем вдовы Пушкина Натальи Гончаровой, и Александр Чернышёв были троюродными братьями, то есть достаточно близкими родственниками. Так или иначе, тот факт, что эта "линия Чернышёва" вообще не изучалась в связи с дуэлью Лермонтова, по-своему удивителен. Хотя соответствующих документов наверняка не было и быть не могло.

Впрочем, доверенное лицо Чернышёва, флигель-адъютант Александр Семёнович Траскин, служил с 1837 года начальником штаба Отдельного Кавказского корпуса и с 6 июля непосредственно находился в Пятигорске, не исключено — управляя многими событиями последующих дней, вплоть до гибели Лермонтова. Если так, то становится понятно, почему "дружеская ссора" и ставшая следствием её дуэль, которую все участники вроде бы не воспринимали (или, напротив, делали вид, что не воспринимали) всерьёз, завершилась столь трагически…

Загл. илл. Рисунок М.Ю. Лермонтова "Дуэль", 1832–1834 гг.