Думаю, что Виталий Аверьянов, способный презентовать на одном мероприятии диск песен, книгу стихов и книгу философской публицистики, постоянно находится под перекрёстным огнём дружеских советов. Академические учёные ему, доктору философских наук, говорят: «Ну что ты тратишь время на эти стихотворные шалости! Твоё дело - серьёзные монографии, глубокие исследования, новая методология». А творческий цех в свою очередь возражает: «К чему эта учёная схоластика, аптекарский язык! Ты поэт, создавай образы, улавливай божественные глаголы».
Кто здесь прав? Прав сам Аверьянов, выбравший срединный путь, узкую тропу между обезъязычевшей философией и обессмыслевшей поэзией. По одну сторону «тихая лирика», что уже долгие годы идёт на «звезду полей», что превращает рубцовскую традицию в «рубцовщину», вливает в ветхие мехи старое вино. Она не ищет новых форм, новых смыслов. Она, думая, что инерции патриархальной традиции в поэзии хватит ещё надолго, перестаёт быть убедительной, вдохновляющей. Она, повторяющая привычные слова и интонации, уже не учащает сердцебиения читателя. Оборвалась, никем не подхваченная, тропа Юрия Кузнецова, а ведь он, пожалуй, единственный, кто на нашем веку отыскал в поэзии золотую жилу надмирных смыслов, кто вдохнул в традицию новую жизнь, кто превратил образ в символ, предчувствие в прозрение, когда родилась баллада "Четыреста" или поэма о Христе. Слышится в песнях Аверьянова что-то от Кузнецова, традиция в авангарде, динамический консерватизм – это по-кузнецовски.
По другую сторону аверьяновского пути – философия, что свелась к истории философии, к интерпретации чужих систем, к «запискам на полях Платона», к созданию учебников и пособий. Мысль покинула философию, ушла к политологии, социологии, экономике. Но мысли тесно в прогнозах, аналитике, статистике, в статьях, подчиненных газетной быстротечности событий. Мысли нужны небо и горизонт, небо над небом и горизонт за горизонтом.
Путь Аверьянова – это путь обретения языка и смысла, путь их сопряжения. Русская культура давно не ходила этим путём, теперь он зарос, его предстоит торить заново. Это путь, проложенный Серебряным веком, где символисты встретились с религиозными философами, где поэтические "Симфонии" Андрея Белого сложились в целое мировоззрение, где Флоренский написал "Столп и утверждение Истины", по отдельным фрагментам которого можно поставить лирический радиоспектакль. Путь сопряжения языка и слова – это путь Бахтина, способного так поэтично сказать о хронотопе: «время вливается в пространство и течёт по нему».
Аверьянов, подобно этим предшественникам, влечёт за собой поэзию и философию, соединяет поэтические и философские пазлы в единую картину. Он создаёт не категории, не идеологемы, а метафоры, утверждает в реальности не чёрствый термин, а живой символ. Так из цивилизации Потопа выплывает цивилизация Ковчега: «У нас остаётся надежда, что это всё-таки не последние времена и что есть вероятность и шанс не просто построить Ковчег. Само это состояние Потопа можно отодвинуть исторически, ибо в мире ещё есть силы, и они велики, которые в это состояние не опрокинулись, не провалились».
В каждой песне, в каждом аверьяновском стихотворении поиск корня слова становится поиском корня бытия. Отсюда особая любовь к Хлебникову. Но корнесловие Аверьянова не только языческое, фольклорное, но и церковнославянское, эллинско-византийское. Оттого, может быть, иной читатель или слушатель заглянет в словарь, услышав сочетание «апофатическая Русь», но несмотря на это, поэтический смысл будет ясен, чист, лазурен:
И день придёт, он недалек –
Займется всюду наша песня.
И на короткий малый срок
Мир содрогнётся и воскреснет.
Сей мир боится наших грез,
Трепещет перед нами, бренный,
Когда в раскатах черных гроз
Кати́тся мир иной, безбрежный.
Этот новый мир уже грядёт срединным путём, шаги его порой тверды, громки, раскатисты, а порой едва различимы, как тихое скольжение Ковчега по водам.
