Продолжение. Начало — в № 48 (1149)
Я уже немного рассказал о ситуации, предшествующей написанию "Шатунов", описал внешнюю обстановку, но главное — это рассказать о том, что, собственно, сподвигло меня написать такой роман, что повернуло мою мысль и моё сознание в глубь такой бездны.
Импульсом послужила мировая ситуация XX века, чего греха таить, у многих, по крайней мере у нас в Москве, сложилось впечатление, что с человеком как с духовным существом в этом мире покончено, что религия капитулировала перед смрадом современного мира, в котором мы видели только войны, только насилие и постепенное отступление религии или насильственным путём, или путём её превращения в пародию, в карикатуру на религию, когда она настолько политизируется, что уже теряет все признаки религии. На Западе нам рассказывали, что священники в тамошних христианских церквах учат, что-де религия — это только мораль; никаких углублений в дух, никаких попыток созерцания света Божественного — того, что издревле практиковалось в христианской религии, — всё это должно быть отброшено. Ощущение было такое, что духовная традиция прошлого отступила, и наступила совершенно новая эра. И мы брошены Богом на такое испытание, Он желает проверить, как мы поведём себя в этом дремучем лесу, на грани такой бездны, отрезанные от всего. Но зато мы были свободны и ощущали, что нужно снова переоткрывать то, что было "открыто", но уже своим глазом.
Роман "Шатуны" не был книгой отчаяния. Но в нём содержалось указание на то, что даже в самой экстремальной человеческой ситуации необходимо, с одной стороны, дойти до дна, до глубокого, сюрреалистического падения и, с другой стороны, обнаружить в этой тьме возможность каких-то необычайных духовных прорывов. Это был поиск Бога в аду. Ведь в аду все человеческие критерии — как душевные, так и духовные — сдвигаются, и образуется некое новое мировоззрение. Этим адом мы, представители неконформистского мира, считали жизнь в XX веке. Мы полагали, что так живёт весь мир. Мы, конечно, не касались восточных цивилизаций, не знали, что за жизнь там; трудно было судить, скажем, о том, как живут мусульмане, но то, что творилось на пространстве христианских религий, на пространстве так называемого "белого человека", мы видели воочию — через книги и иную информацию. И не обязательно было посещать каждую страну, чтобы понять общий дух цивилизации, — с этим всё было ясно как день.
Нас интересовала судьба духовной сути человека — жива ли она, и что значит поиск бессмертия в духовном аду. Этот духовный ад имел своеобразные черты, и в соответствии с этим герои "Шатунов" разбились на две категории. Одиноко стояла только загадочная фигура самого Фёдора Соннова: это был иррациональный импульс, бросок в бездну — и вот появился такой герой. Основная группа персонажей — разумные люди, бродячая интеллигенция, не официальная и не диссидентская, конечно, но… ищущая. Духовные прорывы этих людей были сродни погружению в бездну. Они хотят прорваться или в абсолютную истину или (если первое недоступно), по крайней мере, туда, где ещё не бывал человек. И поэтому они немного "сдвигаются". Но это не монстры, а обычные люди, которые просто слишком далеко зашли в своих духовных исканиях. У некоторых из них существуют прототипы; яркий тому пример — Анна Барская, прототипом которой была Лариса Пятницкая. Немного от таинственного Алексея Смирнова есть в образе Анатолия Падова. Но главное заключалось в творении образов из скрытых движений человеческой души, из броска этих людей в неведомое — это всё равно что броситься со скалы в неведомый океан, и вот они бросились со скалы современного мира, чтобы уйти от ада и обрести духовное золото в этом неведомом броске.
Что касается второй группы героев, то это люди действительно уже сдвинутые; это те, кто не смог устоять, и их объяло "экзистенциальное сумасшествие". Пример — Куротруп — человек, сошедший с ума от страха перед смертью. Сошёл он с ума потому, что хотя он и был, возможно, в какой-то степени верующим, но всё-таки в основе своей эта "вера" представляла собой сплошное сомнение и терзание, что и послужило причиной столь жуткого перерождения.
Однако все эти персонажи, какими бы яркими они ни были, второстепенны по сравнению с Фёдором Сонновым. Они, ещё не войдя в океан Духа и не начав духовное исследование, потеряли рассудок; их поглотил мрак XX века. Конечно, имеется в виду духовный мрак, хотя и физического тоже было достаточно. Поэтому "Шатуны" — это всё же не роман о человечестве. Он и не о России. Это роман об исключительных людях. Их желания, их прорывы — редкость. Они онтологически характерны для этого времени, и поэтому этот роман — бросок в океан неведомого, это повествование о людях, исключительность которых является определённым знаком состояния души в духовном аду.
Эту книгу я писал летом 1966 года, а закончил в 1968-м, потому что 1967 год был годом некоей прострации и провисания, которые "притормозили" мой стремительный полёт в бездну. И в результате, когда я начал читать "Шатунов" людям своего круга, они, конечно, были ошеломлены. Впрочем, впоследствии было уже достаточно других ошеломляющих впечатлений от этого романа.
Продолжение следует
