Грозовая речь, наполненная болью за свой язык, за униженность своего народа – речь, вскипающая поэтической энергией той силы, что определяет вхождение владеющего её в ряды классиков:
Эй, старики! Вы видели немало
На берегах у времени реки.
Как наша речь чувашская страдала,
Вы не забыли это, старики?
Боялось пня лесное наше племя,
В нём каждый опускать глаза привык.
Как робкий всадник, потерявший стремя, –
Таким тогда казался наш язык.
(пер. Ю. Щербакова)
М. Сеспиль – словесный светоч своего народа – познавшего жизнь оного сполна: вот он – корпит переписчиком в волостном управление; изломы Первой мировой рассекают реальность; Сеспиль, завербованный в царскую армию, служит писарем в штабе полка; потом в санитарном поезде, катится он, громыхая суставами…
…мирной жизни картины поэт рисует с той мерой плотности, какая позволяет ощутить их предельно; вместе – языковой поток словно лёгок, сам несёт поэта:
Синий сон был сладок пред рассветом,
Снился солнца пышный каравай.
Трудно хлеборобу стать поэтом,
Коль отец командует: «Вставай!»
За окном пастух – рассвет весенний –
Гонит облака на водопой.
Смыл и я остатки сонной лени
Синей родниковою водой.
(пер. Ю. Щербакова)
Он учится в Москве, на курсах агитаторов и пропагандистов: красную весть почитая основой грядущего бытия, и, считая, что быт и жизнь истового коммуниста должны быть аскетичны, наживает врагов себе – но после уже, ставши председателем ревтрибунала Чувашской автономной области.
Партноменклатура всегда реальна, увы: материальное манит, сохранять вектор идейной чистоты – сине-стального сабельного высверка – ох, как не просто.
Труд туг – сочная гроздь его знакома солнцу в не меньшей мере, чем человеку: поэтому:
Трудяга-солнце, глянь, рассвета плуг
Выносит, не спеша, на небосвод.
И Новый День – земли родимой друг –
В чувашском поле борозду ведёт.
Пласты столетий перепашет он,
Им снова плодородие даря.
И алым светом будущих времён
Горит на плуге юная заря!
(пер. Ю. Щербакова)
Символично связывая плуг, казавшийся вечным, и зарю нови, красной нови, Сеспиль демонстрирует онтологический оптимизм: без которого – и менять-то что-то не стоит пробовать.
Новую экономическую политику не мог принять: считал, что расслоение общества и пошлость жизни ради материальной мишуры приведут к возобновлению капитализма, взаимоотношения внутри которого трудно посчитать благом.
Фактически был новатором чувашской поэзии, установив нормы ударения, и введя наиболее соответствующее чувашскому языку силлабо-тоническое стихосложение.
Он писал на чувашском и русском.
Он будил соотечественников, словно бил в колокол, неистовствуя, раздражённый тупым и покорным бытованием на земле соплеменников:
Чуваш! Чуваш! Чуваш! Чуваш!
Смиренный сон твоих полей
И кротких сёл твоих пейзаж
Трудно любить душе моей.
Когда в дверях – грядущий день,
Покорность – трусости сродни!
Дремоту с кротких деревень,
Как наваждение, стряхни!
(пер. Ю. Щербакова)
Всё казалось возможным: и быстрое преобразование жизни тоже.
Но и – нечто запредельное рождается в сердце поэта, очевидно волнуя его тайной своею, диктуя созвучия мелодичной нежности, словно окутанные туманом неведомого:
Когда в реке без берегов –
Утонет день в ночной волне,
И вереницы странных слов
Бредут в сердечной глубине,
То миражи былых веков
Тогда рождаются во мне.
(пер. Ю. Щербакова)
Жуток жизненный финал Сеспиля: проявленное сострадание стоило ему жизни…
Конфликт с начальником своим Н. Савченко завязался тугим узлом: основою послужила самовольная выдача поэтом 8 пудов ржи двум семьям беженцев.
Недруги мстят избыточно – Сеспиля находят повешенным.
Бодрые и мелодичные, задумчивые и новые мелодии его продолжают работать в мире.
