Настоящей публикацией я начинаю серию произведений Сергея Сокурова, которые уже знакомы читателям, но за давностью лет на ветру перемен уже стёрлись из памяти. При этом, по моему мнению, эти произведения не потеряли своей актуальности.
Обращаю внимание читателей сего, что я получил доступ в архив автора текстов и облечён доверием распоряжаться ими по своему усмотрению, вплоть до редактирования.
Итак, предлагаю первый материал, который, согласитесь, актуален сегодня.
Алексис Палеолог
Сергей Сокуров о половецких плясках современного украинства
В заголовке настоящего сочинения каждое слово обдуманно. Начну со второго, приберегая первое на десерт. Ритмические подскоки толпы под кричалку «хто нэ скачэ, той москаль» стали озвученной, живой картинкой украинства. К слову, именно украинства, не украинцев. Первое отличается от вторых в такой же степени общих признаков, как группа охваченных опасным психопатическим недугом от здоровой части общества. Но стремительный рост инфицированных вызывает обеспокоенность. Эпидемия налицо в стране многолюдной и обширной, с неофициальным пока названием Евроукраина. Противники переименования опасаются, что новое имя будет воспринято, как «окраина Европы» (знов «з краю»!), и предлагают вариант - «Цэевропа».
Наконец перейдём к нашим половцам. Они мной не с потолка взяты. Половцы (тюркский степной этнос и родственные ему печенеги, торки, берендеи, др.), по Л. Н. Гумилёву, принимали длительное и результативное участие в этногенезе коренных насельников Южной Руси, впоследствии названных украинцами. Влияние на русов Поднепровья степных соседей оказалось много большим, чем золотоордынцев на окско-волжскую, московскую Русь. Вот доказательство: невзирая на «250-летнее иго», в русский язык проникло в 4-5 раз меньше(!) тюркских слов, чем в украинскую мову без «ига», и среди них такие родные, как «кохана» (любимая) и «ненька» (маменька). Ну, а слово «майдан» стало международным. Даже своего любимого (т. е. «коханого») поэта украинцы нарекли Кобзарём – по названию половецкого струнного инструмента.
Только одно языковое влияние – не столь существенно на изменение ментальности народа. В современной украинской мове до 3000 слов польского происхождения (каждое второе общеупотребительное), тем не менее, среднестатистический украинец и поляк не одно и то же. Отличается потомок легендарных укров, несомненно, и от русского, великоросса (к этому отличию я ещё вернусь). Так значит, это и есть оригинальный естественный украинец - безумно скачущий представитель общерусского корня? Не имея живых примеров для сравнения, мы с этим соглашаемся. Но каждый, кто знаком по исторической литературе с «половецким типом», может убедиться, что тот «тип» не вымер. Он сохранился в поколениях украинства, а в нынешнем - возродился в наибольшем приближении к изначальному образцу.
Внедрение «половецкого типа» в предков нынешнего украинства ускорилось после правления Владимира Мономаха, за 100 лет до нашествия Батыя. Тогда происходил массовый исход населения южной (поднепровской) Руси, терзаемой половецкими ордами, на безопасный север, за Оку, в плодородное Ополье, где было достаточно пахотной земли и строевого леса, обильного промысловым зверем, мёдом, воском, пенькой. Там брали начало полноводные рыбные реки, стекающие к Балтийскому, Белому, Чёрному морям, к Азову и Каспию, являя собой летом и зимой надёжные дороги. Они укоротили путь из Балтики в Персию и Индию. Владимир-на-Клязьме, при правлении Всеволода Большое Гнездо, задолго до Москвы сделал решительную заявку на собирание русских земель, растерянных Киевом. Это великое княжество защищали от сильных врагов не оборонительные сооружения, а расстояния и внутренний добротный каркас. В мирной тишине, в добром единстве власти и народа процветали ремёсла, каменное строительство. Полезные ископаемые, рудные и другие, удовлетворяли хозяйственные потребности. Здесь были редки губительные для юга засухи. Хлеба выращивалось столько, что и 300 лет спустя, когда число жителей Окско-Волжского междуречья удесятерилось, иностранцы изумлялись скирдам зерновых, которые не успевали обмолачивать. Для всякого, кто бежал с опасных «оукраин» от смерти и невзгод, Северо-Восточная Русь представлялась землёй обетованной. Позднее «свидомоё украинство», с лёгкой руки полонофила Франтишека Духинского, станет описывать её, как угрюмый, голодный край лесных чащ и болот, населённый дикими финнами. Известно, зависть – удел нищих душ.
Пришлые двигались с полуденной стороны волнами после каждого крупного поражения от половецких ханов недружных между собой Рюриковичей. Вскоре переселенцев стало больше, чем местных славян (вятичей и кривичей, в основном). Вместе они в 200-300 раз превосходили количественно туземцев финского происхождения. Те, будучи охотниками и рыболовами, уходили от землепашцев всё глубже в заболоченные леса северо-востока. Поэтому генный анализ, проведённый лет двадцать тому назад англо-эстонско-российской экспедицией, не выявил ни малейшего финского следа у коренных жителей Центральной России (исключение составили поморы). Наоборот (по заключению экспедиции), жители Московско-Смоленской, Валдайской и Среднерусской возвышенностей, Поднепровья, Подолии, белорусы, часть литовцев и поляков представляют собой единый восточноевропейский антропологический тип. А тюркского в них не больше, чем у германцев (у тех – от Аттилы). Общего «украинского антропологического типа» вообще не существует. У галичан, например, кельтского больше, чем славянского, что объясняет и поведенческую особенность украинских «западэнцив». Ведь ни одному кельтскому этносу (будь то галлы, галисийцы, гэллы, «наши родные» галичане) не удалось создать в Европе сколь-либо стабильного государственного образования. Всюду они «присасывались» и, «присосавшись», в новой среде, изменяя её своей ментальностью, «рассасывались». Так, в далёком прошлом, галлы стали французами; так сегодня галичане, пожирая изнутри русскую душу исторической области Украины, под чужим именем, чужими руками, из чужого материала создают своё, враждебное Русскому миру государство.
Конечно, лёгкость, с которой этот процесс вершится, и обеспечивается также политикой современной России. Но и сам «материал», попавший в руки «западэнцив», оказался податлив, лишённый такого важного признака русскости, как предпочтение государственного интереса всем иным, общего – над частным. Это один из заметных отличительных признаков русского человека от украинца. Вообще, Кучма прав: Украина – не Россия. Некто верно подметил «окраинность украинской ментальности». Она оторвана от власти. Украинец надеется на самого себя, мечтает не о справедливости во всем мире, а о мире «в садку вышнэвому коло хаты». Он часто прикидывается простачком и добряком, и всегда готов решать проблемы по-хорошему, не готов идти до конца и умирать за какие-то идеалы. Русский человек хочет заставить украинца летать, в то время как тому неплохо и на земле. Русский живет завтрашним светлым днем, а украинцу хорошо в сегодняшнем, какой есть. Русская идея упирается в справедливого царя, идея украинца упирается в большой огород. Так иронически рассуждает неизвестный автор. И ещё (без иронии): на востоке Украины главная проблема между людьми - зависть и стадность; «феноменальная оболваненность пропагандой говорит скорее об отсутствии подлинных духовных ценностей, исторических императивов. Суррогаты легко заполняют вакуум, но этот вакуум состоялся и по вине России. Россия не умеет пропагандировать. Россия может только воцерковлять». Вот так!
Видимо, выработка своеобразного украинского менталитета началась в ослабленном физически и духовно населении южных княжествах – Киевском, Переяславском, в порубежных с Диким (половецким) полем частях других феодальных владений при «великом исходе» во второй половине XII века. Ведь кто снялся с насиженного места и двинулся на север, вверившись неизвестности? – Люди неординарные, инициативные, способные сопротивляться неблагоприятным обстоятельствам, непокорные и решительные, страстные, энергичные, верящие в свои силы подняться на пустоши. Пешие и конные, на волах, тысячные толпы землепашцев и ремесленников, с пожитками, орудиями труда, с женами и детьми, со священниками своих приходов, с книгами уходили в мирные края от половецких стрел и арканов. Достигнув намеченной цели, переселенцы бок о бок со старожилами, начинали распахивать лесную целину, строить веси и города, которым давали дорогие сердцу названия, принесенные с юга: Киево, Галич, Звенигород, Вышгород, Стародуб; безымянным водотокам - Лыбедь, Почайна, Ирпень, Киевка. Что знаменательно: буквально вся древнерусская литература, включая «Слово о полку Игореве», богатырские былины, запетые на юге, сохранились только к северу от Оки, за 55-й параллелью. Настолько сильным оказался духовный упадок тех, кто остался жить на Днепре и его притоках, в верховьях Южного Буга и Днестра, в постоянном страхе перед степняками. Страх этот достиг такой степени деморализации, что ещё Владимир Мономах замыслил пополнять гарнизоны пограничных укреплений «непугаными северянами».
Странным может показаться, что, собираясь в дорогу, куда глаза глядят, «древние украинцы» (как называют новые украинцы своих предполагаемых предков) забыли прихватить с собой… украинский язык. Да, говоры пришельцев с юга оказали влияния на говоры северян, но даже следов отдельного языка переселенцев нет ни в литературном и канцелярском языке заокской (московской) Руси, ни в одном устном или письменном произведении, созданном на днепровском юге, на Киевщине. И не менее удивителен факт полного забытья произведений на местах их создания. Даже в фольклоре украинцев не осталось ни отрывка, ни строчки из поэм, подобных «Слову», из богатырских былин.
Так в чём причина? Первая, умозрительная, – в самих украинцах, о которых тогда (между нами говоря) не было ни слуху, ни духу. Следовательно, не было украинского языка, и местное население разговаривало на южнорусском наречии, понятном и на берегах Белого моря. Вторая причина (реальная) - в половцах же! До середины XIII века они были тормозом хозяйственного и культурного развития южных княжеств Рюриковичей, Божьим бичом православных. Нашествие Батыя, вовлекло половцев в монголо-татарский поток. Они стали его основной силой и практически обезлюдили степное Причерноморье до границы лесов. Папский нунций Карпини, проезжая в Каракорум через разрушенный в 1240 году Киев, видел вокруг только горы скелетов и запустение. На сотни миль ни дыма, ни других признаков жилья. Уцелевшие от погромов таились в норах речных обрывов, в лозняке водных низин, в балках и рощах; бежали преимущественно на Запад, под защиту польского короля, ибо и Заокскую Русь наследники Чингисхана превратили в сплошное пожарище.
Когда потомки беглецов стали постепенно возвращаться с тощих суглинков перенаселённого Запада на тучные чернозёмы прародины, они находили там легендарный Киев, превращённый в заштатный городишко, и редкие селения вокруг. Их жители по-прежнему разговаривали на южнорусском наречии, а возвращенцы «мувили» на подобии польского «янзыка». При общении тех и других постепенно вырабатывалась речь, которую впоследствии назовут украинской мовой. И хотя хранители древних знаний и мудрости в Киево-Печерской лавре продолжали говорить и писать так, как Нестор-летописец и автор «Слова», не они, ввиду своей малочисленности и оторванности от масс, стали просветителями народа, попавшего в вассальную зависимость от польской и литовской корон. Народ жадно внимал бродячим певцам, которые под звуки кобзы исполняли «думы», сочиняемые ими не на общерусском книжном языке, а на понятной всем разговорной мове. Этими думами и зачали «окремую» от общерусской, украинскую литературу, начисто забыв всё, созданное за предшествовавшие века. Кто такие былинный богатырь Илья Муромец и Ярославна, чей плач когда-то разносился по Руси со стены Путивля-града! И былины и «Слово» теперь надо переводить на мову. «Мэшканцям» киевского Подола, под Литовским замком, тот язык стал чужим, его понимают «москали» и новгородцы, жители далёкого беломорья. А здесь, под южным солнцем, появились свои народные герои – казаки, степные «лыцари» Мамай, Байда, Голота. Их воспевают понятными на Днепре словами. Они вызваны к жизни самим временем.
Действительно, и для Поднепровской Руси, для Подолии наступило время пассионариев. Ни Вильнюс, ни Краков с Варшавой, разделившие между собой большую часть киевского наследства, не смогли оградить свои южные владения от опустошительных набегов половцев, сначала как золотоордынской составляющей, затем совместно с крымскими татарами. А может, не хотели, посчитав, что дешевле лишиться части православных подданных, чем строить вдоль границы со степью оборонительные линии и заводить полевую артиллерию, как это сделал Иван Грозный, когда в сражении с крымчаками при Молоди московские «пушки решили всё» (цитата из европейской хроники).
Земледельческое сообщество Поднепровья, фактически брошенное католическими хозяевами на произвол судьбы, стихийно ответило на смертельный вызов Дикого поля. И, как теперь говорят, адекватно. Оно противопоставило половецкой орде орду же (лишь по крестикам на шеях православную), воспитываемую в духе половецкого исторического опыта, по-половецки организованную. Образ жизни, приёмы поведения – всё заимствовалось у степняков. Эта славянско-православная (по происхождению) орда самоназвалась запорозькими козаками (запорожскими казаками) по месту постоянного нахождения. Здесь отмечена наибольшая концентрация слов из тюркского лексикона: тот же козак, отаман, куринь, кош, майдан, килым, кавун, казан, бугай, байрак, могарыч и сотни других. Отсюда ростки ментальности современного украинства.
Если бы Запорожское казачество, приняв образ оборотней, зачистило Дикое поле от кочевников и, выполнив миссию защитников православного люда, вернулось к прежнему образу жизни, свойственному славянам – христианам восточного обряда, то пребывание казаков среди агарян можно было бы оправдать стратегическим манёвром. Но в том то и дело, что они не столько преуспели в замирении Дикого поля и Крыма, уже как иррегулярное войско русских царей, сколько в перевоспитании малороссов-украинцев по образу своему и подобию, то есть в половцев. Начав с себя самих, запорожцы не ограничились ролью защитников родной земли. Всё чаще стали действовать как неразборчивые добытчики и как наёмники то польского короля против царя, то наоборот; или вместе с тем и тем против басурман. Нередко в союзе с Бахчисараем грабили земли католиков и православных, униатов-галичан. Доходило до того, что, оказываясь в должниках у татар, позволяли им грабить и уводить в плен на невольничьи рынки своих же, мирных малороссов. В конце концов казачья старшина убедила Варшаву вписать отборных (а вернее, отобранных ими) казаков в особый служебный реестр. Так был сделан первый шаг «степного лыцарства», теперь особой военной касты Речи Посполитой, к сближению с шляхетством. Но гоноровая шляхта ревниво держала дистанцию между собой и «беспорточной голытьбой», чем была между грабежами разночинная вольница, оставлявшая трофеи в шинках. Для неё стало идеей фикс добиться дворянских привилегий. Ждали только благоприятного момента.
Занять особое положение в сознании жителей Южной Руси запорожское казачество смогло не только в силу своей исключительности, как живое воплощение всем желанной воли, как гарант безопасности. Богдану Хмельницкому удалось «оказачить» всю Малороссию ещё до Переяславской Рады. Гетман и не помышлял о всенародном восстании. Оно началось стихийно в 1648 году, когда чудовищное польское крепостничество довело малороссийский народ до взрывообразного бунта. Реестровые вдохновились: настало для них время добыть вожделенные привилегии саблей. Разумеется, восставшее простонародье признало своим авангардом и командирами проверенных в боях запорожцев. Те за годы освободительной войны решительно ликвидировали, куда только дотянулась мстительная рука, польскую администрацию. Паны полковники, сотники, есаулы, другие казацкие начальники заменили изгнанных чиновников Речи Посполитой. Над всеми в освобождённом крае стал гетман Войска Запорожского с Войсковой канцелярией, управляя на местах через старшину. Малороссия со всеми сословиями, городами и сёлами превратилась в эдакое Большое Запорожье, разделённое наподобие комендатур. Дух половецкого поля окутал Левобережье. До учреждения «Малороссийской коллегии» в 1722 году царская администрация допускалась сюда с большими трудностями. Во времена смут и гетманских измен её вообще не было. Московское правительство довольствовалось номинальным пребыванием Левобережья в составе Российского Государства. Местные налоги шли в гетманскую казну, которую разворовывали высшие чины канцелярии. Особенно одарённым и ловким казнокрадом оказался гетман Мазепа (он же великорусский помещик, владелец недвижимости в Первопрестольной, до поры, до времени любимец Петра) – икона нынешней Украины. И образ украинства, к слову. Если Москва пыталась сдерживать казацкую верхушку от своеволия и воровства, свободолюбивое панство истерически призывало на помощь татар или поляков. Здесь уместно отметить, что ни царь Алексей Романов, ни его сын Пётр Великий также не пошли навстречу реестровым в их мечте о шляхетстве. И тем самым получили массу проблем, труднейшей из которых стала Руина. А вот Екатерина II (немецкая голова!) быстро разобралась в природе запорожской фронды и, приравняв казацкую старшину к российскому дворянству, понизила почти до нуля градус недовольства – до ворчания по углам. Правда, новые аристократы, в отличие от старого благородного сословия империи, служению отчеству предпочитали все те же «садки вышнэви» (теперь «коло панськых маеткив») и ради «прыбутку» выжимали все соки из крепостных – потомков тех самых, которых степные «лыцари» гетмана Богдана освобождали от польского ярма.
Когда не стало ни запорожцев, ни гетманов, в просвещённом малороссийском обществе, вновь сильно ополяченном присоединением Правобережья и Царства Польского к Российской империи, появилась написанная прекрасным русским языком фальшивка «История Русов». Она всколыхнула малороссийскую ностальгию по золотым временам казацкой вольности. С векового расстояния различались лишь романтические штрихи скачущего на степном скакуне чубатого всадника с кривой саблей – то ли казака, то ли половца… Да какая разница?!
Половецкая ментальность, как вирусы, найдя благоприятную среду, с изначальной выразительностью проявилась в воинствах Махно и Петлюры. Нигде на территории Гражданской войны 1918-21 годов не отмечено столько изощрённой жестокости, сколько на Украине. Половецкие «скачки» под известную кричалку кажутся смешными, пока не переходят в сожжение живьём инакомыслящих, как это случилось в Одессе 2 мая 2014 года. Пока из танков Порошенко, якобы планово перемещаемых на новые рубежи обороны, не ведётся «развлекательный» огонь по домам мирных жителей. Пока снаряды, предназначенные «сепаратистам» не накрывают детей, принимающих ванну…
Такое поведение украинства объясняется врождённым ему «чувством зрады», описанным мной в статье «Зрада заради зради» (укр: Измена ради измены). Публицист С. Ветров отметил «объединяющее украинство начало»: как бы повыгоднее продать себя. Это начало проявилось в самой героической фигуре Малороссии. Руководствуясь не идеей «незалежности», но идеей перехода из одного подданства в другое, гетман Хмельницкий до конца своих дней так и не стал приверженцем окончательного выбора. Присягая царю перед святым Евангелием в 1654 году, он тайно для Москвы становился двоеданником, ибо четырьмя годами ранее принял от Стамбула «штуку златоглавую» и кафтан с плеча наместника Пророка на земле. Защитник православных «возложил на себя» эти мусульманские регалии, как «верный данник» султана. Тот кафтан был на нём спустя 4 года, на исторической Раде, под московскими соболями… «Царь турский в золоте и аксамите нас водить будет», - мечтала старшина и пугала подчинённых перспективой переобувания в москальские лапти. Видимо, чтобы не выглядеть двоедушным, гетман одновременно проявил «троедушие» - до конца продолжал тайные переговоры с польским королём (католиком!) о возвращении под его испытанную, милостивую руку. Заодно предводитель запорожцев заигрывал с королём Швеции, помогая его лютеранам(!) захватывать польские города, за которые кроваво билась Россия, вступив в тяжёлую, не ко времени, войну с Польшей, дабы спасти Хмельницкого от неминуемого краха, что показали последние поражения повстанцев.
Перенесёмся в годы «незалежности», начиная с 1991 года.
Проблемой из проблем для свидомого украинства стал свалившийся на голову «сувэрэнытэт». Ведь как изначально повелось на Сечи? Сначала изменить одному партнёру, затем отдаться другому. А тут привычная цепочка нарушилась: некому вроде бы изменять! А так хочется – внутренний голос из половецкой ментальности соблазняет. Незалежность (с чем её едят?) со всех сторон обступила, не даёт сыграть традиционное действо по полной программе. Но недаром бытует выражение «хитрый хохол». Нашли-таки выход – изменить самим себе: своей русской природе, исторической памяти, предкам, оставшимся в общей Руси, когда столицей был Отец Городов Русских. И Руси Малой, вырванной по кускам всем русским миром у иноземных владельцев. Изменить всем добровольным и умелым строителям империи и СССР, их доблестным защитникам, Православному Богу и собственной совести. Вопрос же, кому отдаться, не стоит. «Водить будет» в натовских сапогах (решили на Днепре) самый нынче сильный, самый богатый… Догадайтесь, кто!.. А дальше что? На что надеется украинство? Отдельного государства половцы так и не создали: не по Сеньке Шапка Мономаха! Вся их энергия была направлена на то, чтобы разваливать, ослаблять соседей. Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй. Вереница украинских президента за 30 лет развалили до основания самую крепкую экономику в СНГ, подготовили гражданскую войну, свели армию до уровня ватаги уличных драчунов, потеряли часть территории и много вдобавок свершили удивительного. А для чего? Чтобы всякие "обамы" накладывали санкции на Россию. Такая вот «выгода».
Перечитав эту статью, я вдруг засомневался в сугубо половецкой природе украинства. Какой-то малости не хватает, чтобы утверждать «на все 100». Хозяевам причерноморских степей была присуща одна особенность, подмеченная византийским историком Львом Диаконом. Якобы в голодные годы половцы (печенеги, др. тюрки) поедали даже вшей, наподобие того как это делают приматы, совершая туалет своих сородичей. Не знаю, допустят ли нынешние власти такой крайности на Евроукраине (да и Запад, знать, «печенек» подбросит). Тем более, что сейчас тенденция абсолютно обратная: окопные вши поедают героев Украины (слава им!) в привычных «котлах»,
Так что если я что-то неверно представляю, то поправляйте, опровергайте, дополняйте. Вот вам моё стило, как находчиво выразился лучший поэт советской эпохи.
