Как бы ни характеризовались в России специалисты умственного труда, интеллектуалами или интеллигенцией (спор об этом идёт в России и на Западе уже несколько поколений), ясно одно – именно это сословие является дрожжами, закваской или движущей силой любых общественных революций.
Если принять разделение на интеллектуалов и интеллигенцию, то можно сказать, что им свойственно обострённое нравственное чувство, способность формировать личное системное мировоззрение под влиянием рассудка, а не эмоций, независимость и самостоятельность суждений и понимание места и пределов моральных компромиссов.
Разделение на интеллектуалов и интеллигентов условное и существующее лишь русской культуре. Запад не знает слова «интеллигенция» применительно к своему креативному классу. Многие русские интеллектуалы искренне оскорбились бы, узнав, что кто-то их называет интеллигентами. Но почти все русские интеллигенты верят, что они интеллектуалы, не вдаваясь в детализацию этих понятий.
Русская интеллигенция вышла из третьего сословия и из среды разночинцев перешла в нигилисты и революционеры. Интеллигенция всегда симпатизировала революции. Это важно отметить как главный родовой признак интеллигенции: любой уездный статистик или провинциальный врач считал нравственным долгом поддерживать самые радикальные революционные движения, типа бомбистов-эсеров.
Первым русским интеллигентом считается А. Радищев с его «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала». Тургенев по этой шкале – это интеллектуал, а его Базаров – интеллигент. Достоевский – интеллектуал, а его Ставрогин интеллигент. Пушкина и Толстого, Бердяева и Чехова, Бунина и Булгакова называть интеллигентами считается непрофессиональным. А народовольцы, Чернышевский, Бакунин, Писарев, Добролюбов, Горький – это уже интеллигенция с её жертвенностью, нравственным максимализмом и глубочайшим нонконформизмом.
Марксизм классифицирует интеллигенцию как межклассовую прослойку. Она не имеет своего классового сознания и примыкает к революции с обеих лагерей, как со стороны революции, так и со стороны реакции. Интеллигенция не едина, но пассионарна. Она служит референтным образцом для конформистов, «юношей, обдумывающих житьё, решающих, делать бы жизнь с кого». Воодушевляет, условно говоря, монархистов, белых и красных. Коммунизм и либерализм – это вотчина интеллигентов. С этой точки зрения Г. Зюганов и Е. Альбац – интеллигенты, а Маркс и Хайдеггер – интеллектуалы.
«Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтожения! И в разрушении Отчизны видеть Всемирную десницу возрождения!» – эти строки русского интеллигента В. Печерина знают все интеллигенты. Печерин – искренний и идейный моралист, живший по велению совести, так, как он это понимал. Ещё Радищев характеризовал российское государство как «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Печерин следовал этой духовной традиции.
Русские интеллигенты-нонконформисты независимо от национальности во все века живут в мучительном идейном конфликте с любым собственным государством. Они считают его оплотом зла, косности и реакции на всё прогрессивное. Прогресс они видят на Западе.
Печерин не был либералом, он был христианином, консерватором, прошедшим путь от профессора Московского Императорского Университета до священника-монаха католического ордена редемпционистов в Дублине, Ирландия. Его никогда не преследовали, Россию он покинул по интересной причине: «не может жить среди людей, на челе которых напрасно было бы искать отпечатка их Создателя». Так что сообщество русофобов как людей с прекрасными лицами – не находка нашего времени.
Печерин искренне искал Христа в католицизме. Драма Печерина в том, что он, прожив полжизни на Западе, так и не смог этого добиться. «Я не могу с ними молиться», – признавался Печерин, оставаясь в мучительном нравственном и духовном расколе.
Советская интеллигенция – это такой же расколотый, особый социальный слой, выросший из русской интеллигенции и унаследовавший от неё аскетизм, предельную нравственную накаленность, мессианство (потому среди пассионарной атеистической советской интеллигенции так много этнических евреев) и стремление формировать своё мировоззрение на основе позитивной науки.
Выросшие из движения энциклопедистов, советские интеллигенты считали правильным иметь широкий кругозор, личную скромность, бескорыстие и системность в образовании. Главной характеристикой человека был его круг чтения. Он говорил о человеке порой больше, чем его поступки, которые можно было имитировать.
В своей аксиологии (учении о ценностях) советская интеллигенция исходила из материализма в нравственной оболочке, превращаясь в некое христианства без Христа. Советский интеллигентский атеистический гуманизм был намного более христианским, чем нынешний либеральный гуманизм.
Нравственная максима приводила интеллигенцию к ожесточённой внутренней войне. Она раскололась по отношению к теме патриотизма и революции. Одна часть шла по пути первых диссидентов Радищева и Печерина, встав на позиции нравственного оправдания антигосударственного нигилизма и революционного насилия. На этой позиции стояла как просоветская, так и антисоветская интеллигенция.
Другая часть интеллигенции придерживалась позиций охранительства. Если первая группа считала безнравственным поддерживать и защищать своё государство, то вторая группа считала безнравственным это государство разрушать и подрывать.
Первая группа стоит на позициях «Патриотизм – последнее прибежище негодяев», вырывая фразу из контекста и превращая её в формулу репрессий любого патриотизма как явления позорного. Здесь поклоняются личной свободе, присягают будущему с государством без территории, постпатриотизму и постгосударственности, индивидуализму как основе нравственной морали, а охранительство третируют как узость кругозора, дефект совести и сделку с Левиафаном-государством. Это иностранцы в собственной стране.
Вторая группа – это коллективисты, стоящие на уваровской формуле «Православие-Самодержавие-Народность», а в её советском варианте на формуле «Раньше думай о Родине, а потом о себе». До революции это были славянофилы, при СССР – писатели-деревенщики, сейчас – патриоты-государственники. Индивидуалисты-свободники (западники) для них еретики и предатели Отечества, аморалы и сатанисты. Они идут на сделку с Левиафаном чужого государства и стоящего за ним надгосударственного Голема, отрицая собственное государство и демонстрируя тем самым дефект совести.
Отношение к суверенитету и патриотизму со времён хрущёвской оттепели и до нашего времени – это линия фронта между двумя лагерями российской интеллигенции. Её мощное мещанское крыло получило хлёсткое название «интеллигентщины» – этакого сословия Ubi bene ibi patria (где хорошо, там и отечество).
Со своей страной у них «брак по расчёту, культ комфорта и торгово-прагматического отношения» к своему государству. Оно для них не Родина-мать, а «эта страна». Три волны эмиграции в позднем СССР состояли именно из этих людей и породили хлёсткую фразу «Отстань, Родина!». Довлатов и Солженицын – представители двух лагерей этой интеллигентщины, выразившие её взгляды наиболее отчётливо.
Самым многочисленным и незаметным был костяк технической и гуманитарной интеллигенции СССР уровня учителей, врачей, библиотекарей, инженеров промышленности, учёных отраслевых НИИ и опытно-конструкторских производств, литературоведов, журналистов, бардов, писателей.
Они каждый день сеяли разумное, доброе, вечное, не стяжая ни денег, ни лавров. Бессребреники, но предельно щепетильные в вопросах совести и морали. Тот проеденный и непроеденный научно-технический потенциал бывшего СССР – это их детище. Нынешние учителя, врачи, офицеры, министры, рабочие, учёные – их ученики. Плохие или хорошие, состоявшиеся или несостоявшиеся, прямые или кривые, но их. Других просто нет.
Интеллигенция ранена проблемой реформ и жертвой, которую надо за них принести на алтарь прогресса. Одни возвеличивают российских реформаторов, другие пугают ими детей и анафематствуют, но суть в том, что все реформы – это масштаб личности реформатора. Соотношение порушенного и созданного, цель и средства – ничто без личного фактора реформатора. Сравните Петра и Горбачёва – и всё станет ясным.
Кто-то понимает реформы как разрушение до основанья, а затем. Такой политический буддизм: прежде чем наполнить чашку, вылей прежнее содержимое. Отряхни его прах с наших ног.
Наш опыт показал, что реформы реформам рознь. Реформа – это не разрушение, а эволюция, поэтапное созидание нового. Здесь традиционная революционная интеллигенция оказывается не при делах. Жизнь без разрушения и без жертвы – это надругательство над интеллигентской сакральностью. Получается, что надо принимать государство, принимая ответственность за его здоровье. Государство для них – чужое дитя. Выросло плохим – не наша вина.
Ответственность – вот та черта, что разделяет нигилистов-революционеров и патриотов-охранителей. У нигилистов ответственность не на них. Их лозунг: «Я сказал и тем спас свою душу».
Охранители отвечают за всё лично. И за государство, и за его здоровье. Их лозунги: «Хочешь сделать хорошо – сделай сам» и «Делай, что должно – и будь, что будет». Для них государство – их ребёнок, а они его родители. Как позаботятся, таким и вырастет. Вырос плохим – плохо заботились.
Судьба русской интеллигенции – это мучительная борьба вокруг тезиса «цель оправдывает средства». Этот лозунг иезуитов (Запада) отразился на судьбе Печерина (России). Разница между душевным и духовным – вечный соблазн русской интеллигенции. Она борется с ним изо всех сил, где-то побеждая, где-то проигрывая.
Интеллигентщина как образ отщепенства и интеллигенция как образ служения – это разные полюса одного сословия. Кем они станут, пророками в своём Отечестве или чужими детьми, станет видно по делам их.
Вечные вопросы, на которые нет ответов, мужество быть, символ веры, добро и зло, объект служения – это путь интеллигенции. Она первая делает выбор, болеет нравственными болезнями, заражая других, и первая находит путь к исцелению, показывая его другим. И жертвуя собой ради судеб Отечества. Другие характеристики интеллигенции второстепенны и носят отвлечённый характер.
