Что можно сказать, когда так скоропостижно уходит из жизни человек, с которым ты общался и совместно работал на протяжении почти четверти века, — причём не от случая к случаю, не время от времени, а почти непрерывно, в режиме "горячего цеха" (по-другому в нашем небольшом редакционном коллективе просто не получалось)?
Конечно, сразу неизбежно приходят на ум строки прекрасного армянского поэта Паруйра Севака:
И только,
когда дерево спилено,
мы видим
его настоящий охват…
"Настоящий охват" Александра Алексеевича Нагорного не видел, наверное, никто. Даже он сам, поскольку "взгляд изнутри" и "взгляд снаружи" — это два совершенно разных взгляда, которые, как параллельные прямые в евклидовой геометрии, не могут пересекаться, а тем более — сливаться между собой. К тому же, "взгляд изнутри" неизбежно ограничен сроками нашей земной жизни, представляя собой даже не бесконечную прямую, а своего рода отрезок, с вполне определёнными точками "входа" в наше пространство и время, а также "выхода" из него. А "взгляд снаружи", по сравнению со "взглядом изнутри" — куда более протяжён и длителен. Поэтому:
Так, за мельканьем беглых дат,
под слоем календарной пыли,
нам не дано предугадать,
чему свидетели мы были…
И — не только свидетелями, но — со-участниками, со-творцами происходящих вокруг нас и внутри нас событий… Про Александра Нагорного с уверенностью можно сказать только одно: его работа в газете "Завтра" и в Изборском клубе была всего лишь открытой для нас частью его чрезвычайно многогранной и плодотворной деятельности.
Помню, кто-то из побывших "с ночёвкой" гостем "фамильного шале" Александра Алексеевича под Мытищами с восхищённым ужасом говорил: "Представляете, ему с шести утра начинают звонить со всего мира: США, Япония, Китай, Германия, Швейцария, Израиль, вплоть до Новой Зеландии и чуть ли не острова Пасхи! И он со всеми разговаривает: по-английски, по-китайски, по-японски…"
А на том самом участке земли, много лет назад купленном его отцом, известным писателем и киносценаристом Алексеем Петровичем Нагорным, лауреатом Государственной премии СССР 1978 года в области литературы и искусства (за фильм "Рождённая революцией"), помимо двух десятков вековых сосен, шумевших над головами, стояли сразу три дома. Первый, крохотный "пятистенок", построенный ещё бывшими владельцами этого участка. Второй, добротный, выстроенный руками отца. И третий — то самое просторное трёхэтажное, с внутренним лифтом, шале в "альпийском" стиле, где можно было при нужде разместить, кажется, роту солдат и держать круговую оборону, — плод трудов уже самого Александра Алексеевича.
двойной клик - редактировать изображение
Вот в такой небольшой и, казалось бы, совершенно обыденной, бытовой детали — весь Нагорный, с его трепетным отношением к "связи времён", которую он просто физически не мог перекраивать и перешивать под нужды и "тренды" текущей конъюнктуры. Он ничего не разрушал, но постоянно стремился встроить "старое" в "новое", сохранить "старое" в "новом" во всей возможной полноте и во всём возможном развитии, полностью следуя пушкинскому завету (из написанного по-французски письма П.Я.Чаадаеву от 19 октября 1836 года): "Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблён, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал".
Можно сказать, что сам Нагорный был человеком пушкинского склада: всем своим существом любящим жизнь, прекрасно образованным (английским языком он владел так же свободно, как Пушкин — французским), и при этом — искренним, истинным патриотом России, желавшим своей Родине всегда оставаться на "переднем краю" человеческой цивилизации, быть не только "самой читающей", но и "самой мыслящей", "самой изобретательной", "самой работящей", "самой продуктивной" и "самой справедливой" страной современного мира, которую считают образцом, с которой стремятся дружить и сотрудничать все остальные государства и народы.
Конечно, максимальным приближением к этому идеалу он считал Советский Союз, Советскую Россию. И уничтожение СССР в 1991 году не просто считал "главной катастрофой ХХ века" — это была его личная трагедия, преодолеть которую и сделать с восстановленных позиций новый шаг вперёд, похоже, стало главным делом его жизни. В этом смысле Александра Алексеевича Нагорного и можно назвать "рождённым революцией". Потому что без революции 1917 года, по его глубокому и, на мой взгляд, совершенно оправданному убеждению, не было бы ни России, ни Победы 1945 года, ни первого спутника, ни полёта Юрия Гагарина — ничего из того, что освободило и многократно усилило творческий потенциал нашего народа, вывело Советскую Россию в авангард человечества ХХ столетия.
В 2017 году, к его 70-летию, мне довелось делать с Нагорным "юбилейное" интервью. Проговорили мы тогда больше трёх часов и, разумеется, далеко не всё из этой беседы вошло в газетную публикацию. Сейчас, наверное, самое время обратиться к той записи и воссоздать более полный её текст. Но тогда, помню, поразило, как глубоко и полно знает Александр Алексеевич свои наследственные корни, историю своего рода. Причём это не было результатом каких-то специальных генеалогических изысканий, а просто — частью его памяти, вложенной ещё в детстве. Где на самом деле не было никакого разделения на "красных" и "белых", на "русских" и "нерусских". Все, кто вносил, вносит и стремится внести свою лепту в созидание и защиту России, независимо от их национальности, конфессии и политических убеждений, были для него безусловно "своими". Поэтому он мог плодотворно общаться и сотрудничать хоть с монархистами, хоть с коммунистами, хоть с православными иерархами, хоть с исламскими муллами, хоть с раввинами, хоть с буддистскими ламами.
двойной клик - редактировать изображение
Но одну цитату из опубликованного больше двух лет назад текста здесь, на мой взгляд, можно и нужно привести.
"— По своему влиянию на общество работы вашего отца, наверное, можно считать сопоставимыми со знаменитым сериалом "Семнадцать мгновений весны" по роману Юлиана Семёнова. Они были знакомы между собой? Как ваш отец оценивал творчество Семёнова?
— Конечно, они пересекались между собой, но интересы и цели у них были очень далеки друг от друга. К тому же, Семёнов входил в "андроповский" круг творческой интеллигенции, который очень последовательно и тонко, с иезуитским коварством, проводил курс на "конвергенцию двух общественно-политических систем". Не случайно в годы "перестройки" и "рыночных реформ" вся эта "агентура влияния" сыграла против интересов России и нашего народа.
— Может быть, этой "наследственностью" и объясняется тот факт, что вы оказались не среди сторонников Горбачёва и Ельцина?
— Понимаете, для меня и "красные", и "белые" были, прежде всего, русскими, одинаково родными и понятными. Они хотели жить в своей стране, растить своих детей, трудиться и служить на благо Родине, а не быть чьими-то рабами, пусть даже с золотым ошейником. И, надо сказать, я достаточно быстро пришёл к выводу, что "красная" доктрина, несмотря на все свои недостатки и издержки, является наиболее эффективной для развития русской среды, русской культуры и русской цивилизации. Это убеждение не связано с какими-то политическими структурами типа коммунистической партии, это такой идейный "православный коммунизм", подтверждаемый нашей историей ХХ и ХХI веков.
Сейчас у нас отсутствует какая-то более-менее ясно очерченная идеология, мы ничего никому не предлагаем для совместного движения вперёд, кроме самого принципа такого совместного движения, а поэтому проигрываем многие внутренние и внешние конфликты.
Я хорошо помню похороны Сталина — меня водили в детский сад на улицу Маяковского и каждый день забирали оттуда. А жили мы тогда в служебной части гостиницы "Националь". В тот день вся Тверская оказалась перегорожена машинами, и мы с бабушкой, которая меня забирала, как-то пролезали под этими машинами, чтобы попасть домой… А потом отец трижды водил меня в Колонный зал, где стоял гроб с телом Сталина, чтобы я запомнил, какое важное событие произошло.
В школьные годы я увлекался отечественной историей и литературой, а после получения аттестата зрелости в 1965 году для меня даже не было вопроса, куда идти — я поступил, разумеется, в тот же институт, где учились и встретили друг друга мои родители. Тогда он уже назывался Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза. И там мне предложили, наряду с английским языком, изучать китайский. Конечно, это было неожиданное предложение, но я его принял, и данное обстоятельство во многом определило мой дальнейший жизненный путь".
Жизненный путь Александра Алексеевича по внешнему контуру был типичным жизненным путём многих представителей советской «золотой молодёжи» брежневской эпохи: престижный вуз, работа в ТАСС, аспирантура в Институте США и Канады АН СССР, успешно защищённая в 1978 году диссертация по сотрудничеству США и КНР, академическая карьера, заграничные командировки и стажировки, широчайший круг знакомств по всей стране и за рубежом…
Казалось бы, ничто не мешало ему, как подавляющему большинству позднесоветской номенклатуры "колебаться вместе с линией партии", приняв сначала горбачёвскую «перестройку», а затем ельцинские "рыночные реформы" и последующий расстрел Верховного Совета в "чёрном октябре" 1993 года, занять высокое положение в системе власти "новой демократической России" — во всяком случае, для этого у него были все возможности: и уровень подготовки, и опыт, и связи, и многое-многое другое... Дело оставалось за малым — ради собственного благополучия вовремя предать те идеи, которые воплощал, и те цели, к которым стремился Советский Союз.
А вот этого у Александра Алексеевича не получилось. Не по стечению внешних обстоятельств — по внутренним убеждениям, хотя к советским порядкам того времени он относился более чем критически. Поэтому уже в 1989 году Нагорный оказывается «чужим» в ИСКане, где проработал почти 12 лет, и переходит в Институт Востоковедения АН СССР, в отдел Японии. В 1990 году становится советником председателя комитета Верховного Совета РСФСР по международным делам и внешнеэкономическим связям Владимира Лукина (да, того самого, который впоследствии стал послом России в США и сооснователем партии "ЯБЛоко" (Явлинский—Болдырев—Лукин). Там и встречает август 1991 года.
События ГКЧП он описывал так: "Вскоре в комнате (здания Верховного Совета РСФСР. — В.В.) собралась целая группа депутатов: Амбарцумов, Гуревич, Михайлов и другие… Амбарцумов, до своего депутатства — сотрудник института Латинской Америки АН СССР, грустно сообщил, что сегодня у него день рождения и можно было бы отметить это событие в преддверии «длительного периода реакции и репрессий». Ответ Лукина последовал тут же: "Они не продержатся больше трёх месяцев". Я возразил: "Это и трёх дней не продлится", — а на вопросительные взгляды присутствующих просто показал на телефоны: "Вся связь работает, так перевороты не делаются". Затем все мы перешли в зал заседаний, где стали собираться первые лица российского парламента другие республиканские руководители — все, кроме Ельцина. Первым на стену прошел бледный как смерть, с трясущимися губами предсовмина Силаев, затем — не менее встревоженный Хасбулатов. Насколько я помню, их высказывания в адрес ГКЧП были достаточно мирными. Но тут появился Ельцин и повёл себя совершенно иначе. "Преступники и узурпаторы" — самое мягкое, что прозвучало из его уст в отношении ГКЧП. Находившаяся в зале немногочисленная аудитория с удивлением внимала российскому президенту. Он же говорил чётко и уверенно, будто опирался на точное знание обстановки и на поддерживающие его дивизии. Впрочем, впоследствии так оно и оказалось".
Нет ничего удивительного в том, что в 1993 году Нагорный был на стороне защитников "Дома Советов", а затем перешёл с государственной службы на "вольные хлеба" — и не в какую-нибудь олигархическую структуру, типа "Моста" Гусинского или в "естественную монополию", типа "Газпрома" Черномырдина—Вяхирева, или в политическую партию типа КПРФ или того же "Яблока". Его выбор оказался принципиально иным.
В газету "Завтра" мы пришли с Александром Алексеевичем, кажется, одновременно. Тогда, в 1997 году, редакцию покидали, отправляясь в самостоятельное политическое плавание, заместитель главного редактора Шамиль Загитович Султанов и его помощник Александр Борисович Прокудин, на которых лежал немалый объём работы по освещению политических и экономических проблем. Случилось так, что заменить Султанова пригласили Нагорного, а "участок" Прокудина предложили "закрыть" мне.
Так и началось, постепенно расширяясь и укрепляясь, не без частых конфликтов и споров, наше многолетнее сотрудничество. Конечно, в нём Нагорный долгое время — первые лет десять-пятнадцать точно — выступал в роли наставника, кем-то вроде отца-командира и старшего брата одновременно. Всё-таки мы, образно выражаясь, "сидели в одном окопе", защищая нашу Родину и нашу историю от непрерывных атак превосходящих сил "демократов" ельцинского разлива, которые затем, уже при Путине, переименовали себя в "либералов", так что каждый "штык" был на счету (да он и сегодня на счету). "Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо", — некогда написал Владимир Маяковский. Сейчас, в современном "онлайнмире" это желание уже стало анахронизмом: любое перо является штыком, наносящим удары по противнику.
Перо Александра Алексеевича было штыком мощнейшей пробивной силы. Вернее — целой сотней штыков. В этом отношении он, как солдат Сухов из легендарной киноленты "Белое солнце пустыни", стоил целого взвода или даже роты. Вернее даже — был своего рода "медиа-спецназовцем", который мог и умел сделать то, что было бы не под силу целым дивизиям и армиям. За долгие годы работы в газете "Завтра", а затем и в Изборском клубе Нагорный написал сам и инициировал, по самым скромным подсчётам, более двух тысяч публикаций. И это были далеко не "проходные", а, как правило, программные и целевые материалы, которые задавали тон идеологическим и политическим сражениям на "русском фронте".
Полагаю, что идейное и творческое наследие Нагорного является в значительной мере недооценённым, а потому заслуживает очень пристального внимания и тщательного изучения. Но даже если таковое будет отсутствовать, всё равно его влияние на ситуацию в нашей стране является очень мощным и, парадоксальным образом, намного выходящим за рамки той формальной позиции, которую он занимал.
Есть "люди власти", которые в той или иной мере управляют той или иной сферой общественных отношений. Есть "люди силы", которые в той или иной мере обеспечивают и по-своему управляют тем или иным уровнем системы власти («Винтовка рождает власть», Мао Цзэдун). И есть "люди господства", которые задают направление действий и людей силы, и — уже через них — людей власти («Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами», В.И.Ленин). "Люди господства" — очень редкое и не очень заметное явление. Нагорный, несомненно, принадлежал к их числу. Кому многое дано, с того многое и спрашивается. Иногда — внезапно.
Буквально за три дня до смерти Александра Алексеевича мы говорили с ним в последний раз — он позвонил, интересовался работой над номерами журнала "Изборский клуб", докладами о Сталине и о коронавирусной пандемии, которые готовились под его руководством. Продолжался этот разговор минуты три. "Извини, мне трудно говорить, я перезвоню", — сказал он. Посланный ему, с учётом всех замечаний, текст доклада остался невизированным…
