Два неразрывно связанных между собой юбилея – 160-летие со дня, когда император Александр Второй своим манифестом отменил крепостное право в России, и 140-летие со дня его убийства революционными террористами – заставляют задуматься о многом. Истекшие полтора века были настолько преисполнены роковых событий, берущих начало в феврале 1861 года, что многие оценки, глубоким слоем ила затянувшие наше сознание, прямо-таки взывают к пересмотру.
Повод к этому мне подала очередная коллекция расхожих штампов, опубликованная «ЛГ» в виде статьи писателя и экономиста Владимира Казарезова «Разрыв цепи» (№ 6-7, 2011, с. 3). Казарезов в своей оценке реформ солидаризировался с главным революционером того времени Александром Герценом, написавшим об Александре Втором: «Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут… Мы приветствуем его именем Освободителя». А также с «прогрессивным» профессором-историком Василием Ключевским: «В продолжение столетий, предшествоваших 19 февраля 1861 г., у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта столь важного, который бы до такой степени определил собою направление самых разнообразных сфер нашей жизни». Таков, кстати, лейтмотив всех откликов на Великую Реформу.
Так-то оно так, трудно не согласиться: да, Александр Второй именно ради человеческих прав и сострадания, руководствуясь абстрактным гуманизмом[1], сломил все преграды и издал акт, определивший дальнейшую историю России. Это правда о царе лично.
Но где же тут объективная оценка самого акта, его последствий? Какой результат он возымел, к чему привел? В каком именно направлении развития толкнул царь Россию? Какие плоды мы пожали (и пожинаем до сих пор)?
Вообще, почему нужно было ломать устои, статус кво?
Казарезов пишет как о чем-то само собой разумеющемся: «подневольное положение формировало в крепостном нежелание трудиться в полную силу», «крепостное право сдерживало развитие промышленности», «последствием крепостного права стала “порча” народа», «страна тяжело болела, и имя болезни – крепостное право», поражение в Крымской войне обнажило язвы крепостничества, «сохранять исторический анахронизм, каковым являлось крепостное право, значило погубить Россию»…
Все это настолько знакомо, настолько въелось в наше сознание со школьной скамьи, что даже как бы не требует серьезных доводов, а потому Казарезов их и не приводит. Зачем, если все и так самоочевидно? А раз нет доводов, то и спорить не с чем.
И вдруг я спотыкаюсь об один-единственный аргумент Казарезова, проскочивший, как видно, по недосмотру. Аргумент тоже не новый, принадлежащий не кому-нибудь, а самому Александру Второму. Который, выступая перед московским дворянством по случаю своего восшествия на престол, заявил: «Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу». И вот Казарезов итожит свой экскурс в историю выводом-эхом: «И он его уничтожил. Не произойди этого, Россию ждал бунт пострашнее пугачевского».
– Но, позвольте! Все ведь случилось как раз наоборот! – подумалось мне. Ведь именно в результате ускоренного развития капитализма в деревне, развязанного реформой 1861 года, Россию через полвека взорвал такой бунт, рядом с которым пресловутая пугачевщина кажется верхом осмысленности и милосердия! Реформа именно и привела к крестьянскому бунту, к революции, гражданской войне, гибели исторической России…
Чего ж тут хорошего?!
Пора, мне кажется, перестать механически следовать обветшалым, заезженным оценкам и взглянуть на судьбоносную реформу с высоты сегодняшнего знания и понимания отечественной истории. Надо понять, что же произошло в феврале 1861 года и чем обернулось для нас.
* * *
Хотел ли народ Реформу?
– Какой странный вопрос! – скажут все наши современники, учившиеся по одним учебникам. – Конечно, хотел весь народ! Мечтал о земле и воле…
Ничего подобного. Реформа Александра была народу не нужна, не понятна, о ней он царя не просил и, более того, воспринял ее в штыки во всех смыслах.
Большую часть русских крестьян проблема личной свободы вообще не волновала. Согласно 10-й ревизии (1858 год), независимые «государственные крестьяне» представляли 9 345 342 души мужского пола, т.е. 45,2% земледельческого населения Европейской России. А более половины крепостных, помещичьих крестьян находились в залоге у того же государства и де-юре помещикам уже не принадлежала.
Но и реальным крепостным реформа не принесла чаемого.
Глядя сегодня на весьма далекий роковой 1861 год из совершенно иного времени, мы судим отвлеченно и неверно, как если бы находились далеко от России. Нужно придвинуться к обстоятельствам как можно ближе, увидеть все глазами участников.
Оправдывая реформу, царь говорил об опасности народных бунтов. Такие основания у него, конечно, были: если в годы царствования его отца произошло свыше 500 случаев крупных крестьянских выступлений, то непосредственно в 1858-1860 гг., т.е. за три года до Манифеста, – 284 волнения (48% всех крестьянских волнений за последнее десятилетие). Но это пустячок по сравнению с тем, что сразу же, немедленно покатилось по стране после обнародования Манифеста 19 февраля. Ту самую пугачевщину, которой так опасались «наверху», едва-едва не спровоцировала Реформа, предназначенная для ее упреждения.
Лучше всего причины и механизм отторжения Великой Реформы русским народом выясняется на примере т.н. Бездненского дела в Казанской губернии и Кандеевского дела в Пензенской губернии.
Когда власти стали по деревням и селам зачитывать Манифест 19 февраля, большинство крестьян необъятной России, по словам историка С.М. Соловьева, «приняли дело спокойно, хладнокровно, тупо, как принимается массою всякая мера, исходящая сверху и не касающаяся ближайших интересов – Бога и хлеба». Но когда до них стало доходить, что обретение воли может быть чревато отрезкой земли и/или ее выкупом, везде стали раздаваться голоса: «Нет, уже лучше по-прежнему! Кому нужна воля – на тебе воля. Спросили бы сперва нас... Мы бы сказали: бери ее, кто хочет, а нам не надо».
Но среди более сотни проектов освобождения крестьян, поступивших в Секретный комитет по крестьянскому вопросу, не было, как известно, ни одного, написанного крестьянами. Народ спросить «забыли». Или побоялись, представляя себе, чего он хочет на самом деле.
А и вправду, чего?
На этот вопрос лишь спустя 56 лет исчерпывающе ответил забытый ныне документ, рожденный Февральской Революцией 1917 г. Это т.н. «Примерный наказ», составленный на основе 242 сельских и волостных наказов 1-му Всероссийскому съезду Советов крестьянских депутатов в мае этого года. Итоговое требование крестьян выглядело так: «Право частной собственности на землю отменяется навсегда... Вся земля... отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней... Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать. Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися... по трудовой или потребительной норме...»[2].
«Взять всё – и поделить!» – в этой бессмертной формуле, вложенной гениальным писателем в уста своего трагикомического персонажа с собачьим сердцем, как видим, не было ни грана вымысла или сатиры, а лишь квинтэссенция народного идеала, направленного в равной мере и против феодальных, и против капиталистических отношений.
В точности так понимали дело и не писавшие никаких наказов, но нутром чуявшие подвох русские крепостные крестьяне, попавшие под каток «воли» (она же «несчастье», по словам чеховского Фирса).
В апреле 1861 в селе Бездна возник мощный центр крестьянского сопротивления Реформе. Молодой, но грамотный крестьянин Антон Петров, изучив Положения, зачем-то объявил, однако, своим односельчанам, что нашёл «настоящую волю». Какую же? А вот какую: он призвал крестьян не ходить на барщину и не вносить оброк помещикам, не подписывать «уставных грамот», определявших размеры надела и повинностей, а также забирать из помещичьих амбаров хлеб. В Бездну немедленно потянулись взбудораженные крестьяне из всех ближайших сел, но затем агитация пошла вширь. Волнениями были охвачены более 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний.
12 апреля 1861 безоружная четырехтысячная толпа крестьян, сгрудившаяся вокруг дома Петрова и отказавшаяся его выдать, была расстреляна войсками под командованием генерала А.С. Апраксина. Только по официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, были убиты и умерли от ран 91 человек, более 350 человек были ранены. А ровно через два месяца после опубликования Манифеста, 19 апреля 1861, по приговору военно-полевого суда был расстрелян и сам Антон Петров, перетолковавший его на крестьянский лад.
Антон Петров прямо соврал селянам, обманул их, выдав желаемое за действительное. Зачем он это сделал – непонятно. За его обман жестоко, в том числе своими жизнями, расплатились и поверившие ему крестьяне, и он сам. Но, видно, настолько хотелось невозможного, что и сам Петров пошел на сознательный обман, и крестьяне безоглядно этому обману поверили. Обман тут не отделить от самообмана: бог весть почему Петров даже на следствии перед расстрелом уверял, что «вся земля принадлежит крестьянам, а помещикам остается только одна треть»…
Несколько раньше, с 1 апреля 1861 года аналогичное выступление крестьян против реформы произошло в селах Чембарского и Керенского уезда Пензенской губернии, Моршанского и Кирсановскоro уезда Тамбовской губернии. Все началось с отказа работать на помещиков в селах Черногай и Студенки. Следом в том же уезде крестьяне села Высокого заявили, что от них скрывают подлинное содержание Положений, по которым крестьянам якобы передавалась без выкупа вся помещичья земля. Снова, как видим, налицо «своеобразное прочтение» царского Манифеста, злостный подлог, за который пришлось платить кровью.
Вскоре волнения охватили 26 сел и деревень, а 10 апреля крестьяне Черногая, вооружившись косами и самодельными пиками, пошли в атаку на роту солдат и заставили ее отступить. Центром восстания стало село Кандеевка Керенского уезда, во главе встали отставные солдаты. 18 апреля 10-тыс. толпу в Кандеевке обстреляли войска. Было убито 19 крестьян. Судом было осуждено 174 участника выступления, 114 из них сосланы на каторгу и поселение в Сибирь.
Весной – летом 1861 г. в России почти не было губернии, в которой крестьяне не протестовали бы против «освобождения», а всего в том году произошло 1860 крестьянских волнений! К осени 1861 г. правительству войсками и жестокими полицейскими мерами, грандиозными массовыми порками удалось предотвратить большую крестьянскую войну. Но когда весной 1862 г. началось введение в действие уставных грамот, по всей империи поднялась новая волна крестьянских бунтов…
Народ русский хотел вовсе не Великую Реформу от гуманного императора, рассчитанную на большой срок и сулившую непредсказуемые последствия.
Народ наш, как обычно, хотел совсем другого: всего и сразу. Луну с неба…
Не получил. Тысячи крестьян, не так понявших освобождение, были отправлены на каторгу.
Скоро народ осознал всю беспочвенность своих притязаний и спустился на землю в прямом и переносном смысле слова, занялся обустройством своего быта по новым правилам. Уже в 1864 году общее количество крестьянских выступлений сократилось, дойдя до небывало низкого уровня за многие годы.
Но это не значит, что народ (крестьянство) признал эти новые правила.
Интересен такой факт. Согласно данной царем инструкции, высшие чиновники на местах должны были постоянно осведомлять его о результатах внедрения реформ, дабы «Его Величество мог всегда видеть настоящее положение предпринимаемого преобразования и успех мер, правительством указанных». Донесения, обследованные некогда историком А. Попельницким, свидетельствуют:
крестьянство нигде не приняло воли.
* * *
Кто же хотел Реформу?
Во-первых, реформу хотел царь и наиболее умные, современно мыслящие дворяне, понимавшие выгоды наемного труда сравнительно с подневольным. Россия к тому времени стала терять свои позиции на мировом рынке зерна, теснимая свободными фермерами Северной Америки, и это вызвало понятную озабоченность помещиков и правительства. С другой стороны, свободные артели сельскохозяйственных рабочих уже повсеместно доказали в России свои экономические преимущества.
К тому же, перспектива получить от казны деньги (сразу!) за земли, переданные крестьянам, была для множества землевладельцев поистине спасительной. К 1855 г. обнищавшими, разоряющимися помещиками уже было заложено 65% крепостных крестьян страны, а долг помещиков государству при этом равнялся нескольким годовым бюджетам России. Реформа позволяла разорвать долговую петлю. Неудивительно, что на реформе настаивали, главным образом, люди из высших кругов дворянства, к примеру, великий князь Константин Николаевич, его жена Елена Павловна, целый ряд видных аристократов.
Однако в массе своей дворянство не хотело реформы, противилось ей, предчувствуя свою гибель[3]. Оно-таки погибло в результате: вначале экономически, промотав свои земли и захирев уже к концу XIX века; затем политически, сгорев в огне революций. А на сегодня уже и физически, вымерев и выродившись, кто – в эмиграции, а кто – в стране рабочих и крестьян.
Накануне Реформы по 45 губерниям Европейской России на каждого помещика в среднем приходилось 673 десятины, а на крестьянскую ревизскую душу – 3,6 десятин. Эта картина радикально изменилась за полвека. Если поначалу помещичьи хозяйства, обрабатываемые наемными артелями, приносили прибыль, то вскоре они как массовое явление утеряли хозяйственную значимость. В 1916 году уже не дворяне, а крестьяне засевали 89,3% всех земель на правах собственников и арендаторов и владели 94% сельскохозяйственных животных.
Как общественно-экономический класс русское дворянство сошло с исторческой сцены.
Во-вторых, в реформе были объективно заинтересованы промышленники, поскольку на рынок труда сразу хлынула дешевая рабочая сила – потерявшие свои наделы крестьяне, беднота, не умевшая прокормить себя в деревне. Реформа, по мнению ряда серьезных историков, разорила большинство крестьян, пустила по миру коренную Россию. Началось обезлюживание центральных губерний. К этому времени (с 1825 по 1860 гг.) в российской обрабатывающей промышленности число крупных предприятий и рабочих уже возросло в три раза, а использование иностранных машин и прочих технических установок возросло в масштабах страны – в 86 раз. Потребности в рабочих профессиях росли день ото дня, и реформа позволяла их удовлетворить.
Но, сказать по правде, промышленники не влияли на принятие решений по крестьянскому вопросу. Мешало ли крепостное право развитию капитализма в России? Требовали ли купцы и промышленники его отмены? Но ведь накануне Реформы примерно три четверти крестьянства и так уже были государственными… Капитализм в дореформенной России и без того активно развивался, равно как и рынок свободного труда.
В-третьих, реформ требовала либеральная интеллигенция, стремившаяся к участию в управлении Россией и вещавшая от имени народа. Явный провал Великой Реформы, несоответствие ее результатов идеальным представлениям привели к быстрой революционизации интеллигенции, взявшей на себя роль борца за народное счастье ввиду неумения и полного нежелания народа делать это самостоятельно.
* * *
Цареубийцы – дети Реформы
Утверждение революционной демократии в России – это одно из самых важных последствий Реформы. В условиях, когда интеллигенция не смогла справиться с властью своими силами (декабристы), а опереться на пролетариат еще не могла ввиду его малочисленности и неорганизованности, вся ставка была сделана на крестьянское восстание. Но крестьянство продолжало верить в «доброго царя», а революционная интеллигенция хотела поскорее изменить образ правления и социальный строй. Ее разочарование в «союзнике» было полным, тактика хождения в народ провалилась. И тогда на сцену вышел террор – последний козырь отчаявшихся.
Не случайно именно весной 1861 г., когда расстреливались спровоцированные Реформой на бунт крестьяне, свет увидала известная прокламация Н.В. Шелгунова «К молодому поколению!», с которой берет свой отсчет история революционной демократии. Шелгунов не был по рождению крестьянином (как и вообще почти все известные деятели РД), но в обращении главный акцент был: «Государь обманул чаяния народа – дал ему волю ненастоящую». Шелгунов требовал уничтожения переходного состояния «освобожденных» крестьян и «немедленного выкупа всей личной собственности», а при этом угрожал: «Мы бы не хотели, чтобы дело доходило до насильственного переворота. Но если нельзя иначе, мы не только не отказываемся от него, но мы зовем охотно революцию на помощь к народу». И – совсем уж круто: «Если же для осуществления наших стремлений – для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого».
Дальше – больше; за прокламацией Шелгунова последовала прокламация П.Г. Заичневского «Молодая Россия», в которой провозглашалось: «Мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48-го года, но и великих террористов 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходиться пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах».
Так в умах молодежи, разночинной по преимуществу, утверждалась идея террора.
В том же роковом для России 1861 году в Петербурге под влиянием идей Герцена и Чернышевского на базе разрозненных конспиративных кружков и групп была создана организация «Земля и воля», поставившая своей главной задачей организацию крестьянской революции. Организация представляла собой объединение интеллигентских кружков, располагавшихся в 13-14 городах, из которых самыми крупными были московский и петербургский; она охватывала до 3 тыс. членов. Герцен и Огарев оказывали ей всяческую помощь как в своих печатных изданиях, так и сбором средств. Однако мощное крестьянское восстание, которого землевольцы чаяли в 1863 году, не состоялось и в помине, а полицейские меры (арест Чернышевского, Серно-Соловьевича, Писарева и др.) были действенны, и организация развалилась сама собой.
Спрашивается, кто же выдумал пресловутый лозунг «Земля и Воля», кто вбросил его в сознание людей? Уж не сами ли крестьяне, искавшие в городских студентах и интеллигентах себе заступников? Да нет, конечно же!
Дело в том, что программным документом новой организации стала опубликованная в «Колоколе» 1 июля 1861 г. статья Николая Огарева «Что нужно народу?», затем преобразованная в прокламацию. На поставленный в заглавии вопрос Огарев отвечал: «Очень просто, народу нужна земля и воля». Этот лозунг проработал вплоть до Октября 1917 года и воскрес в конце 1980-х. Друг Герцена, ничем особо не примечательный на его фоне, заслужил, однако, себе место в истории удачно найденным словосочетанием.
Ядовитые семена, посеянные «Землей и Волей», взошли вскоре. Первым кружком, воспитавшим цареубийц, был Кружок ишутинцев (1863-1866), названный по имени разночинца из Пензенской губернии (где, как мы помним, расстреляли восставших кандеевцев) Николая Ишутина. Вновь подчеркну: крестьян среди этих радетелей и мстителей за крестьянское дело не было: большей частью студенты или лица, недавно закончившие университет. Вскоре они преобразовались в «Организацию»; а те, кто сделал ставку на террор – создали еще и внутренний кружок под красноречивым названием «Ад». Мистификация, но удачная: «Ад», на который возлагалась задача убийства Александра II, был сформирован по указанию якобы существовавшей международной революционной организации «Революционный европейский комитет». Член кружка Дмитрий Каракозов, в соответствии с этим, 4-го апреля 1866 года стрелял в царя, но безуспешно.
С тех пор цареубийство стало неотъемлемой частью программы любой уважающей себя революционной организации, своего рода национальным спортом. Александр Второй, а за ним его сын и внук превратились в объект жестокой и непрерывной охоты.
Данное обстоятельство сказалось на социальном и национальном составе революционеров-террористов. Метод террора, охота на самодержца были категорически неприемлемы для основных классов русского общества – как для дворян, наученных горьким опытом декабризма, так и, тем более, для крестьян, настроенных в то время монархически. Для абсолютного большинства русского народа вообще была непостижима логика террористов, к тому же сознательно жертвовавших собой. Этим определился тот факт, что в революционеры массово шли, во-первых, лишь разночинцы, а во-вторых – инородцы, особенно евреи. В отдельные годы процент евреев, скажем, среди народовольцев доходил до 27-30 %, как поведал нам историк Эрик Хаберер в фундаментальном исследовании «Евреи и революция в России XIX века» (Кэмбридж, 1995).
Дальнейшее было предрешено.
Снова и снова спросим себя: отдалил или приблизил Александр Второй пугачевщину, проведя свою Великую Реформу?
Свою личную судьбу он, во всяком случае, определил этим трагически.
* * *
Бегом от земли и воли
Писатель Казарезов сам же отмечает: «В значительной своей части крестьяне… не могли понять царского манифеста о своем освобождении». Он наивно объясняет этот факт «забитостью мужика».
Но народ не был ни глуп, ни забит настолько, чтобы не понимать, в чем его жизнь и благо, а в чем – опасность и гибель. Что же получил он в результате реформ?
Прежде всего – капиталистическое расслоение в деревне на немногих кулаков, некоторое количество середняков и массу бедноты. В общей сложности из 13500 тыс. крестьянских домохозяйств выделилось из общины и получило землю в единоличную собственность 1436 тыс. (10,6 %). Это и была сельская буржуазия.
Но главное – началось тотальное разрушение устоев, налаженного быта и типа хозяйствования, а как следствие – скорое и неудержимое раскрестьянивание России. За годы от Реформы до Революции городское население России выросло примерно в три раза, достигнув примерно 14%. В городах стал стремительно накапливаться пролетариат и люмпен-пролетариат.
Давно замечено, что раскрестьянивание – сложный и могущественный процесс, контроль над которым сулит государству мощь, славу и исторический взлет, а утрата контроля – слабость, срам и падение. Российской империи выпало второе. Освободив крестьян и предоставив деревенскому капитализму свободно и самостоятельно развиваться, власть выпустила на волю огромную силищу, справиться с которой не смогла – и даже не поняла, что происходит, когда была этой силой сметена.
О развитии капитализма в России вообще и в деревне в частности написано очень много. А вот тема раскрестьянивания обделена. Возможно потому, что апогей этого процесса пришелся уже на послереволюционное, советское время. Но начался-то он до революции.
Вот что писал высококлассный журналист «Нового Времени» Михаил Меньшиков на этот счёт: «…Страшный факт, который указывался Глебом Успенским и другими бытописателями. Народ тронулся с земли, народ побежал, народ не хочет сидеть на земле. Что-то такое удивительное совершилось, что деревня перестала интересовать мужика. Он тянется в города, хотя бы на самый бессмысленный труд, он добивается “тереть помадку” у Гурме, набивать сосиски, ходить с факелом. Великорусская деревня во многих губерниях брошена на баб и стариков, на детей и калек. Вся молодая, сильная, жаждущая жизни Русь устремилась вон из древней идиллии, из рая, где прошло все детство нашей расы. Чего-то хочется, что-то нравится в городах. Не противна даже такая работа, как перетирать стаканы в трактирах или ходить “шестеркой”. Латыши, евреи, поляки, немцы завладевают русской деревней, коренной мужик-богатырь бежит из нее. Те же, что остаются в деревне, пускаются в разгул. Чем объяснить это почти повальное пьянство по деревням, праздничанье, умышленные потравы, обломовскую лень мужика? В деревне труд в страду каторжный, но, в общем, в городах мужик работает гораздо больше, чем в деревне, и больше и веселее»[4].
Вопреки тезису Казарезова, крестьянин, избавившись от «подневольного положения» вовсе не устремился «трудиться в полную мощь» на земле.
Что открывается за этими картинами, какая общественно-историческая тенденция?
Во-первых, стремительная люмпенизация деревни, рост деревенского люмпен-пролетариата, т.н. бедняков. Ведь очень скоро выяснилось, что для оптимального землепользования такого количества работников стране вовсе не нужно. Между тем, быстрый демографический рост русского народа во второй половине XIX века вел к дроблению крестьянских хозяйств, их измельчанию и неизбежному захирению.
Во-вторых, стремительная люмпенизация городского плебса, пополняющегося все более день ото дня вчерашним крестьянством. В рабочие шла лишь некоторая часть, остальные – материал для гниения, брожения. Города стали стремительно переполняться человеческим материалом, не нужным ни деревне, ни городу. Аналогичный процесс когда-то привел в Англии к массовым казням нищих бродяг (по Голиншеду, только при Генрихе VIII было казнено 72 тысячи человек), но в России их не казнили, а всех сберегли… для революции. Попытка Столыпина распихать сей горючий материал по имперским пустошам не смогла радикально противостоять взрыву.
Правда, реформы Александра Второго широко открыли двери в университеты в надежде отчасти решить эту проблему. Вузы, действительно, быстро разбухли от нахлынувших вчерашних крестьян. К примеру, перед революцией в технических вузах 56 % студенчества – это деревенская молодежь. Как хорошо! – воскликнет поборник оных реформ. Хорошо, да не совсем, поскольку возник еще один критический для общества фактор. Дело в том, что уровень индустриализации России не соответствовал бурному росту интеллигенции, страна не могла трудоустроить такое количество образованных людей, начался жестокий и разрушительный кризис перепроизводства интеллигенции. Об этом убедительно поведала С.И. Хасанова в диссертации «Правительственная политика в области высшего образования и формирования интеллигенции в России (60-90-е гг. XIX в.)». Впечатляют приведенные ею отчаянные крики о помощи, публикуемые отделами объявлений тогдашних газет, когда люди с дипломами умоляют о любой работе. Знаменитые горьковские «босяки», характерная примета российского общества начала ХХ века, тем и симпатичны, что в них через неприглядную оболочку сквозит еще что-то от «приличного», хоть и опустившегося человека. В целом можно сказать, что Реформа создала не только люмпен-крестьянство и люмпен-пролетариат, но и люмпен-интеллигенцию.
Такой кризис перепроизводства естественным образом превратил всю быстро обесцененную интеллигенцию во врага самодержавия. Понять, что собственное скверное положение есть прямое следствие тех самых знаменитых реформ, которые только и ставились в заслугу властям, интеллигенты не могли: короткая историческая дистанция не позволяла. Искренне благословляя Реформу, они искренне же проклинали царизм. Парадокс…
* * *
Крестьянская война – предтеча революций
Капиталистическое расслоение деревни, обезземеливание и раскрестьянивание гигантских крестьянских масс, кризис перепроизводства интеллигенции, накопление городского люмпена – все это естественный результат Реформы. Могла ли Россия таким путем уберечь себя от новой пугачевщины? Ясно, что нет. Совсем даже наоборот: рост революционных настроений в таких условиях был неизбежен.
Согласно Положениям 1861 года, землю крестьянам отдавали на выкуп с рассрочкой в 49 лет. К 1905 году правительство аннулировало остатки долгов. И что? Страна к тому времени наполнилась миллионами всем довольных и счастливых собственников? Как бы не так! В течение XIX века население России выросло более чем вдвое, и пахотной земли крестьянам на исторических русских землях стало сильно не хватать.
Уже с 1902 года в России началась необъявленная крестьянская война, которая как раз к 1906 году дала огромный всплеск поджогов и погромов усадеб, убийств помещиков и т.д., деликатно именуемых «волнениями». (Об этом советую прочесть блистательную работу Виктора Данилова «Крестьянская революция в России, 1902-1922 гг.».) В одном только июне 1906 года произошло 527 инцидентов, отмеченных в записях полиции; «волнения» охватили около половины уездов. На всех сборищах крестьян всегда слышались одни и те же возгласы: «У нас нет хлеба, нет земли…».
Самое непонятное и самое обидное для миллионов и миллионов сельских «лузеров» (говоря сегодняшним языком), образовавшихся в считанные пореформенные десятилетия, состояло в том, что процессы носили совершенно естественный характер. Не на кого было жаловаться. Свобода! Кругом беда – а кто виноват, непонятно.
В народе стал копиться чудовищный заряд злобы, который при умении можно было адресовать куда следует. Умельцы были налицо, и пропаганда не стояла на месте.
Первыми адресатами оказались доживавшие свой век в обеднелых, ветшающих усадьбах дворяне, остаточные землевладельцы. Они давным-давно уже не представляли никакой опасной, враждебной силы для крестьян, не являлись эксплуататорами (эта роль благополучно перешла к кулакам-«мироедам»). Но пропаганда социалистов всех мастей указывала перстом на врага: помещики и самодержавие. Да и лозунг «грабь награбленное» не большевики придумали.
С Великой Реформой народ так и не смирился до конца. Она не только не уберегла Россию от новой пугачевщины, но прямо и однозначно породила крестьянскую войну и крестьянскую революцию, которая, на мой взгляд, окончилась полным поражением крестьян не в 1922 году (тут я не согласен с Данилиным), а в 1929, в год «великого перелома» и уничтожения кулачества как класса.
Ленин был совершенно прав, когда писал: «1861 год породил 1905». Можно смело добавить: и 1917 тоже. Для Ленина была вполне самоочевидной мысль о том, что Великая Реформа создала новые классовые противоречия и тем самым породила с годами Великую Революцию. Думаю, ему было виднее, чем многим из наших современников.
Кстати, для западной историографии эта идея тоже давно стала аксиомой.
Пора бы и нашим казарезовым призадуматься.
* * *
Социальная диалектика наших революций
По своей основной движущей силе т.н. Великая Октябрьская социалистическая революция была, как всем хорошо известно, крестьянской. И другой, в стране с 86-процентным крестьянским населением, быть не могла. Пять миллионов человек в Красной Армии, не считая махновцев, григорьевцев, сибирских и приамурских красных партизан и прочих (имя им легион), были, в основном, из крестьян. Крестьяне, скажем, составляли свыше 70 % в Первой Конной армии Буденного. И т.д.
Против кого и чего была направлена эта революция? Против царизма? Нет, самодержавие уже было прикончено, во-первых, отречением Николая Второго и, во-вторых, Февральской революцией.
Против дворянства, против пережитков феодального строя? Нет, с ними покончили те самые реформы Александра Второго, к 1917 году дворяне никакой реальной политической силой не были, никаким реальным классовым ресурсом не обладали, кроме своих физических сил и жизней (что и показала наглядно Гражданская война). Кроме того, большинство дворян в предреволюционной России имели уже не родовое, а жалованное, выслуженное дворянство, были выходцами из народа, из тех же крестьян зачастую, как мой прадед. Ничего «антинародного» в них не было. Дворяне занимали высокие места в армии, полиции, администрации, но эти места всегда ведь кто-то занимает, и на всех желающих мест не хватает. Хотя и тут крестьяне умудрились «подвинуть» дворян. К примеру, в результате выборов 1906 г. почти 54-55 % губернских выборщиков по первой курии составили преимущественно дворяне, однако уже 30 % — крестьяне.
Дворяне массово поддерживали монархию и лично царя. Но ведь и крестьяне, между прочим, – тоже, пока сам царь не отрекся от трона и своего народа…
Конечно, с дворянами революция покончила решительно, но не как с защитниками феодального строя, какового уже и не было в помине. Напомню, что сами-то дворяне в целом, не говоря об отдельных лицах, вовсе не ставили таких политических целей: вернуться к феодальному строю, реставрировать монархию. Дворяне, включая самих Романовых, были среди заговорщиков, приведших Николая Второго к отречению, дворяне были активными деятелями Февральской революции, которая была буржуазно-демократической. Дворяне не саботировали службу при Временном правительстве (как потом при большевиках). Они ратовали за прогрессивное, то есть буржуазное развитие России, а в Гражданскую шли в бой за Учредительное собрание и парламентскую республику – вполне буржуазные институты.
А вот крестьяне-то, как раз, повели себя очень антибуржуазно: воспользовавшись тем, что Временное правительство ни в малой степени не контролировало ситуацию в деревне, они немедленно после Февраля начали не только захват последних помещичьих земель и разорение усадеб (их уже и оставалось-то не так много), но и – что самое главное! – дележку частновладельческих земель зажиточных, «обуржуазившихся» крестьян. К концу 1917 года большинство земель, ранее закрепленных в собственность, было переделено между крестьянами по уравнительному принципу.
Так что приходится признать непреложное: феодальная реакция на буржуазно-демократическую Февральскую революцию исходила вовсе не от бывших феодалов. Она исходила снизу, от того самого «народа» (читай: крестьянства), освобожденного от крепостного права, но столкнувшегося лицом к лицу с капитализмом, испугавшегося и возненавидевшего его. И возмечтавшего развернуть обратно ход истории.
Потому что для крестьян феодализм, при котором они ели досыта и нормально плодились, не думая о том, что будут есть завтра, был на самом деле более сродным общественным строем, чем безжалостно уничтожавший их капитализм.
Октябрьскую революцию 1917 года следует называть правильно: Великая Октябрьская феодальная контрреволюция. Потому что она:
– во-первых, была направлена вообще против буржуазных преобразований в России, против больших, но непрочных завоеваний капитализма, и не остановилась, пока не истребила дотла деревенскую буржуазию – кулака;
– во-вторых, явилась явной и полной контроверзой конкретно и непосредственно Февральской буржуазно-демократической революции, феодальной реакцией на нее;
– в-третьих, установила жесточайшее табу на любые проявления «буржуазности» не только во всей экономике, но и в образе жизни;
– в четвертых, победно завершилась реставрацией феодализма в деревне и новым закрепощением «социалистического» крестьянства в обмен на «барскую заботу» ЦК КПСС; заодно были закрепощены и рабочие с интеллигенцией, но это уж издержки общего процесса…
Вот каким на деле был результат реформ, начатых Александром Вторым в 1861 году. В первую очередь – «Великой крестьянской реформы».
Антифеодальная «революция сверху», совершенная личной волей прекраснодушного, но недалекого умом самодержца, которому очень хотелось обрести имидж просвещенного европейского правителя, обернулась в итоге феодальной «контрреволюцией снизу».
Точку в истории с крестьянской феодальной контрреволюцией поставила коллективизация, уничтожившая без остатка сельский капитализм.
Такая вот диалектика.
Итак, социальное расслоение, раскрестьянивание и голод в деревне, тотальная люмпенизация всех слоев населения: дворян, интеллигенции, крестьян и рабочих…
Но это еще не все. Вот еще пара штрихов к оценке реформ Александра Второго.
Во-первых, произошла чудовищная духовно-нравственная деградация народа. За каких-то сто лет падение ужасное, катастрофическое: от сказок, былин и песен Арины Родионовны – до анекдота, непристойной сказки и похабной частушки эпохи Первой мировой. Это тоже результат «освобождения»: всё стало можно.
Во-вторых, в результате военной реформы мы профессиональную армию (бравшую Туркестан и побеждавшую на Балканах) потеряли, а призывная себя показала сразу в Русско-японской войне с худшей стороны, а в Германскую и вовсе обратила штыки против своего правительства.
Как тут не подумаешь, что прекраснодушные, гуманные и романтические правители куда хуже, страшнее, опаснее для народа и страны, чем циничные прагматики.
Это я к тому, что третий юбилей, пришедшийся на эти дни, – 90-летие Горбачева, который тоже, если ему верить, действовал из лучших побуждений…
* * *
От благодарных подданных
Закон кармы не поддается ни осмыслению, ни отмене.
Счет благодеяниям Александра Второго не исчерпывается широко известными социальными реформами. Прекраснодушие императора отметилось и в национальном секторе политики. Оно не раз крайне дорого обходилось русским людям.
Можно вспомнить Русско-турецкие войны, в результате которых христианнейший народ Болгарии, за свободу которого мы пролили море русской крови, получил суверенитет и собственного монарха, после чего немедленно «лёг» под Гогенцоллернов и воевал против нас и в Первую, и во Вторую мировую войну. Аналогичным образом в ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг. обрела независимость Румыния, но… и это королевство возглавил принц из дома Гогенцоллернов-Зигмарингенов. Берлинский конгресс 1878 года, утвердивший итоги названной войны, предоставил также независимость Сербии и Черногории. Политическая доктрина независимой Сербии предполагала покровительство в отношении «турецких славян» (в том числе болгар) с целью вывести их из-под русского влияния. Сербы той поры мечтали о широком объединении всех южных славян и были готовы к объединению еще и с чехами, словенцами, словаками и даже украинцами, но… в рамках монархии Габсбургов, проповедовали программу «австрославизма». Такую вот благодарность получила Россия и лично Алекандр Второй от южных славян.
Как ни крути, а выходит, что нашими штыками и нашей кровью на Балканах творилась немецкая политика.
Но есть пример и поближе, и полюбопытнее.
Император Александр Второй осыпал благодеяниями российских евреев. Он дозволил им проживать в Москве повсеместно. (К началу 1890-х годов, т.е. за какие-то 35 лет, в Москву вселилось свыше 70 тыс. евреев.) С 1856 года прекратился призыв еврейских детей в российскую армию. В 1859 году евреям-купцам первой гильдии было предоставлено право жить и торговать по всей России. В эти же годы были открыты для евреев такие города, как Николаев, Севастополь, Киев. В 1861 году уже все евреи – дипломированные специалисты получили право жить вне черты оседлости, и они же допускались на государственную службу. В 1865 году разрешено было принимать на военно-медицинскую службу евреев-врачей, а также был открыт «временный доступ» во внутренние губернии евреям-механикам, пивоварам, ремесленникам и мастеровым... Но практически этим правом смогли воспользоваться почти все евреи, кто хотел.
Как известно, царь был убит революционерами.
Идея цареубийства на этот раз возникла в комитете подпольной партии «Народная воля», куда вошли два поляка (Кобылянский и Квятковский), два еврея (Гольденберг и Зунделевич) и один русский (Михайлов). Первым подал мысль убить императора и предложил для этого свои услуги именно Гольденберг, как стало известно позднее по его собственным показаниям, опубликованным в «Историческом вестнике» за 1910 год. Однако было сочтено неуместным передавать дело убийства русского царя непосредственно в руки еврея. Покушение удалось 1 марта 1881 года, Александру была брошена бомба под ноги. Хотя бомбистами были русский Рысаков и поляк Гриневицкий, но история подготовки этого чудовищного преступления пестрит еврейскими именами террористов: Натансон, Шлейснер, Дейч, Айзик, Арончик, Аптекман, Девель, Бух, Гельфман, Фриденсон, Цукерман, Лубкин, Гартман и др. Как мы помним, их процент среди народовольцев вообще был высок.
В связи с сказанным – странный анекдот из реальности наших дней.
Как легко может заметить любой прохожий, в пространстве, отведенном храму Христа Спасителя, нашлось место для великолепного памятника Александру Второму Освободителю работы выдающегося скульптора наших дней Александра Рукавишникова. Внушительный и симпатичный монумент отлично вписывается в городской пейзаж Москвы.
Каково же было мое изумление, когда, обходя со вниманием сей памятник, я обнаружил из соответствующей надписи, что он сотворен попечением (и даже отчасти иждивением) не самых больших друзей русского народа – Бориса Немцова и Альфреда Коха. Известных, скорее, как пара русофобствующих плейбоев из еврейской политической тусовки недоброй памяти ельцинской поры.
Я задумался над этой загадкой: такие люди – и вдруг воздвигают бронзового колосса в честь «освободителя русского народа»? Как? Почему? С какой стати?
Немного разобравшись в ситуации, я успокоился, всё встало на свои места.
Дело в том, что до революции, при первоначальном, настоящем храме Христа Спасителя, на том же самом месте тоже стоял памятник российскому самодержцу, и тоже Александру. Только не Второму, а Третьему, его сыну – чьи заслуги перед русским народом, пожалуй, побольше. Но вот с евреями у него всё вышло не так, как у отца.
Взошедши на престол, сын убитого царя начал широкомасштабное преследование террористов и революционеров вообще. Кроме того, отчасти осознав недобрую роль евреев на трагическом опыте своего отца и развития революции, он попытался восстановить черту оседлости, стал возвращать обратно в ее пределы представителей «избранного народа», распространившихся по всей России. Понятно, что это едва ли было уже выполнимо даже для такого умного и волевого богатыря.
Особенное значение царь придавал избавлению от евреев Москвы. 29 марта 1891 года министр внутренних дел представил императору доклад о постепенном выселении евреев из Москвы и Московской губернии. Александр III написал на документе кратко: «Исполнить». Выселение еврейского населения было рассчитано на год. Эта задача была возложена на директора департамента полиции, товарища министра внутренних дел фон Плеве и на генерал-губернатора Москвы, брата царя – великого князя Сергея Александровича. Они во многом справились с задачей (не до конца), но отныне оба оказались обречены революционерами на казнь. За их гибелью от рук террористов стоит зловещая фигура Евно Фишелевича Азефа, возглавлявшего боевую организацию эсеров и направлявшего удар.
Не раз покушались и на самого Александра Третьего. Среди террористов оказался Александр Ульянов, старший внук Израиля Бланка. Его поймали и казнили. Узнав о его смерти, его младший брат Владимир Ульянов (будущий Ленин) поклялся страшно отомстить дому Романовых. Эту клятву личной мести он, как известно, сдержал до конца. Понятно, что памятник Александру Третьему, стоявший у храма Христа Спасителя, тоже был безжалостно разрушен большевиками.
Сообразив все названные обстоятельства, я разгадал загадку монумента. Воздвигнуть памятник царю-отцу, мирволившему евреям, но от них же и пострадавшему, вместо бывшего памятника царю-сыну, явившему во всем этом пример обратного, – это, конечно, тонкий символичный ход, остроумный реванш. Надо отдать Немцову и Коху должное: ребята ничего не делают просто так, не подумавши.
И ведь не придерёшься! Крестьян этот царь освободил? Освободил. Памятник заслужил? Заслужил. Так понимает дело каждый рядовой обыватель.
[1] Как стало недавно известно из опубликованного письма Александра Второго одному из своих выскородных немецких родственников, главным побудительным толчком к проведению реформ стало прочтение царем «Записок охотника» писателя Ивана Тургенева. Вот такой мотив… Когда б мы знали, из какого сора!..
[2] Бердинских В.А. Крестьянская цивилизация в России. – М., Аграф, 2001. – С.143.
[3] В дворянских губернских комитетах в изобилии раздавались помещичьи протесты против нарушения «священной дворянской собственности». Правительству направлялись предложения об изменениях реформы в пользу дворян, большинство из которых считало, что их интересы попраны и преданы.
[4] Меньшиков М.О. Выше свободы. – М., 1998. – Статья «Отчего бегут из рая».
