Шекспир охотно редактировал старинные сюжеты. Он понимал, что зрителю гораздо интереснее современные ситуации и узнаваемые персонажи. Так приятнее выпить несколько кружек пива во время спектакля.
Создатели нового британского сериала «Шерлок» сильно отредактировали образы героев Конан Дойля. Например, невозмутимый обладатель чистого интеллекта, Холмс-младший, стал проницательным, но истеричным и вздорным социопатом. Какая невозмутимость в XXI веке, какой интеллект?!
И только русский язык остается прежним со времен ранних большевиков. Да и они почти не расчистили «авгиевы конюшни». В «великом и могучем» накопилось много всякого хлама. Например, жутковато шипящие причастия и деепричастия или слякотные «сяканья» на концах глаголов и глагольных форм.
Слово «учащийся» не только напоминает разъяренную змею, но и является по формальным признакам синонимом слова «самоучка», от которого далеко по смыслу. Длинные предложения, особенно сложноподчиненные, затрудняют понимание. То есть речь идет не только и не столько о соответствии духу времени и благозвучии, сколько о возращении ясности смысла произносимых и читаемых слов.
Русский язык нуждается в радикальной реформе. Говоря языком пользователей современных гаджетов, нужно очистить кэш. Чтобы не показаться мечтателем или теоретиком, привожу оригинал и свою редактуру короткого рассказа позднего Ивана Бунина «В Альпах».
Влажная, теплая, темная ночь поздней осенью. Поздний час. Селенье в Верхних Альпах, мертвое, давно спящее.
Автомобиль набирает скорость с горизонтально устремленными вперед дымчато-белесыми столбами. Освещаемые ими, мелькают вдоль шоссе кучки щебня, металлически-меловая хвоя чахлого ельника, потом какие-то заброшенные каменные хижины, за ними одинокий фонарь на маленькой площади, самоцветные глаза бессонной кошки, соскочившей с дороги, – и черная фигура размашисто шагающего, развевая подол рясы, молодого кюре в больших грубых башмаках... Шагает, длинный, слегка гнутый, склонив голову, одиноко не спящий во всей этой дикой горной глуши в столь поздний час, обреченный прожить в ней всю свою жизнь, – шагает куда, зачем?
Площадь, фонтан, грустный фонарь, словно единственный во всем мире и неизвестно для чего светящий всю долгую осеннюю ночь. Фасад каменной церковки. Старое обнаженное дерево возле фонтана, ворох опавшей, почерневшей, мокрой листвы под ним... За площадью опять тьма. Дорога мимо убогого кладбища, кресты которого точно ловят раскинутыми руками бегущие световые полосы автомобиля.
Отредактированная версия
Влажная, теплая и темная ночь. Поздняя осень. Поздний час. Мертвое селение в Верхних Альпах давно спит.
Автомобиль набирает скорость. Дымчато-белесые столбы горизонтально устремлены вперед. В их свете мелькают вдоль шоссе кучки щебня, металлически-меловая хвоя чахлого ельника, потом какие-то заброшенные каменные хижины. За ними – одинокий фонарь на маленькой площади, самоцветные глаза бессонной кошки – она соскочила с дороги. Черная фигура молодого кюре в больших грубых башмаках размашисто шагает. Ветер развевает подол рясы. Длинный и слегка сутулый, кюре склоняет голову и не спит один во всей этой дикой горной глуши в столь поздний час. Он обречен прожить в ней всю свою жизнь. Куда он шагает, зачем?
Площадь, фонтан. Грустный фонарь, словно единственный во всем мире. Неизвестно для чего он светит всю долгую осеннюю ночь. Фасад каменной церковки. Старое обнаженное дерево возле фонтана. Ворох опалой, почернелой и мокрой листвы под ним. За площадью – опять тьма. Дорога идет мимо убогого кладбища. Световые полосы автомобиля бегут, а кресты точно ловят их раскинутыми руками.
