Районная больница в Подмосковье. Вечер. Давно идёт ремонт. Привычные узбеки, как обычно, стоят на лесах, штукатурят фасад. В ворота въезжают машины со стройматериалами, машины "Скорой помощи" — сегодня их много — больница дежурная.
В приёмном отделении — очередь. На стуле — молодая мама, на коленях у неё девочка лет шести, мужественно терпит: каталась на велосипеде, налетела на бордюр.
— И сколько мне здесь сидеть? Тут что, — очереди нет? — это возмущается какая-то толстая тетка, она уже всем рассказала, что её избил муж, и что давно по этому "гаду" тюрьма плачет. Её не слушают, у каждого своя боль.
— Вы сначала к медсестре подойдите, а потом вас позовут, — объясняют ей.
— Ну, вот же мужчина подошел, а он после меня! — тетка не успокаивалась.
Мужчину в строительной форме, ошалелого, ничего не понимающего, под руки вводят в перевязочную: получил зарплату на всю бригаду, миллион рублей, а когда вышел от заказчика и стал садиться в машину — избили: ударили по голове бейсбольной битой, деньги отняли.
Тётка злится. Медсестра позвала её. Тётку записали, она успокоилась, сидела, бубнила что-то — была пьяна.
Двери распахиваются, вбегает бригада "Скорой помощи", на каталке — что-то похожее на человека, двое везут каталку, один держит стойку с капельницей, капельница воткнута во что-то, похожее на руку. Две санитарки торопливо, привычно вытирают с пола капающую с каталки кровь. Авария: парень на скорости влетел в трактор, трактор перевернулся на машину. За каталкой в приёмное заводят тракториста.
— Вы это, меня тоже посмотрите, — извиняется тракторист, — я это, руку себе, это, — прижал.
Бегом из отделения спустились врачи — каталку с парнем в лифт и в операционную.
Кровь на полу заставила тётку заткнуться, в отделении стало тихо.
Уже через час и пьяная, избитая мужем тётка, и девочка, налетевшая на велосипеде на бордюр, и ограбленный бригадир лежали в своих койках в заставленном кроватями коридоре — в больнице ведь ремонт. Палаты, коридор — всё заставлено кроватями.
Травматологическое отделение. Дети, старики, мужчины, женщины — избитые, поломанные, сбитые машинами, упавшие с балконов, споткнувшиеся на ровном месте — все лежат рядом. Под кроватями "утки", на тумбочках апельсины и минеральная вода. В коридоре сквозняк — лежачим разрешено курить. Кто не спит, у кого свободны, не загипсованы руки, держат ноутбуки — в отделении есть wi-fi.
Не отрываясь от монитора, молодой парнишка болезненно, с помощью матери чуть поворачивается — мать вытаскивает из-под него "утку". У парнишки переломан таз, и обе ноги на растяжке — автокатастрофа.
Пока в отделении спокойно — вечер. Пьяные еще слишком пьяны — почти все спят. Их почти треть пациентов. "Веселье" начнется утром. Утром они проснуться раньше всех и начнётся.
Большой обрюзгший парень, в костюме, насквозь пропитанном мочой, в белой рубашке, со следами ночной жизнедеятельности, — его забрали от ресторана: напившись до беспамятства, он развалился на тротуаре. Полиции такой тюлень не нужен, работники "Скорой помощи" погрузили героя в машину и привезли в травматологическое отделение. Его белая рубашка разорвана и в крови — падая, он стесал себе плечо. Перелома нет. Плечо обработали и уложили героя на койку. За ночь он обмочил матрас, заблевал себя, койку, пол. Теперь он, выспавшийся, ходил по коридору и материл медсестер, требуя, чтоб ему дали закурить, опохмелится, и вызвали такси. Иначе он тут всем устроит!
Дежурный врач спал после ночной операции. Медсестры по-женски ласково, шутливо уговаривали парня успокоиться и не будить больных.
Парень оказался упертым. Все закончилось привычно: проснулся врач, вызвали наряд полиции, и выспавшегося героя отвезли уже в другое отделение — дело привычное.
Если травма серьёзная, буяна привязывают к койке, пока в себя не придёт, потом отвязывают. Если царапина — хама забирает полиция, и начинается другая история. Бывало, что особо ретивых, но травмированных, полиция забирала на пару часов в отделение, проводила с больным профилактическую беседу и, убедив товарища вести себя культурно, возвращала больного в больницу — это крайняя, но всегда действенная мера. Из отделения полиции буяны и дебоширы возвращались другими — вежливыми и культурными людьми.
Медсестры раздражаются: "Тут больного после аварии привезли, а ты отмывай, суши после этих пьяных уродов матрасы. И ведь это каждый день. И ведь как пьют — точно в последний раз перед смертью напиваются. И ведь молодые парни. Не бомжи какие-нибудь. Все в костюмах, с телефонами. И слова им не скажи — все грамотные. Все свои права знают. Всю койку за ночь испортит, матом покроет, уйдёт утром, а к обеду уже с адвокатом возвращается — видите ли, здесь нарушили его человеческое достоинство. Да он свое достоинство давно в кабаке пропил! Сволота! Раньше хоть медвытрезвители работали. А сегодня их всех в травму! Всех: хоть царапинка у него малюсенькая, а его, сволочь, — в травматологию! И ведь придумали такое — права человека! Ты за ним, за этим "человеком", ходи, его права соблюдай, а он тебе, вместо "спасибо", — матюгов в три этажа, а то и с кулаками бросается! Мы что, не люди? У нас, что прав нет?! И не в наркологию его везут, конечно, — там койко-место пять тысяч стоит, а к нам. Его тут и прокапают, и откачают, все права его соблюдут, а он… говорить противно.
— Алкаши, это понятно, — откровенничает уже другая медсестра. — Вот две бабушки — полгода уже здесь живут. А дети у них есть. Они просто бросили своих родителей. Пытались домой привезти — вот эту. Ее уже вылечили, а выписывать некуда. Больница сама хотела ее домой доставить, а дети ее не берут — она, мать, им, детям, не нужна. Их-то дома нет, то они дверь не открывают. Месяц уже не знаем, что с ней делать. Получается, что жить будет она у нас, в больнице, пока не помрет. Потому что — куда вот её?
— На кого здесь можно жаловаться, сетовать… — делится заместитель главного врача Николай Владимирович Ефременков. — Речь ведь идет об особенном состоянии души нашего человека. И как с этим бороться — трудно сказать. Прискорбно на это смотреть: приемное отделение, работа кипит, все, сидя, ждут своей очереди, врач осматривает новоприбывших. И тут привозят на "скорой", этого так сказать, пациента. От него и пахнет. У него нет травм нашего профиля, нет ушибов, он, по-сути и не нуждается в нашей профильной помощи, но его привезли, с ним надо что-то решать — на улицу же его не выбросишь. Наркология работает, но и у нее возможности ограничены. Получается замкнутый круг. Пациент остается в травматологии, да, не по профилю, но другого решения нет — он лежит, его обследуют, хотя, конечно, он занимает место. Настоящего пациента, поступившего с травмой. Да, это осложняет нашу работу. Как с этим бороться — не знаю. Раньше работали медвытрезвители — было легче. Восстановление работы медвытрезвителей — намного бы улучшило ситуацию, по крайней мере, для травматологии.
Медвытрезвители закрыли, так как они нарушали права человека. Нам от этого стало не легче. Еще семь лет назад было очень много бомжей — их привозили в больницу, мы их обслуживали. Обычным пациентам все это приносило дополнительные трудности — мало того, что человек после аварии, рядом с ним кладут пьяного смердящего бомжа. Но сегодня бомжей уже нет. Старые все умерли, а новые — не знаю, может в Москву уехали, но в нашем городе бомжей практически не осталось. По крайней мере, такого наплыва, как было еще семь лет назад, сегодня нет. Пьяных, да, стало больше, а бомжи исчезли.
С пьяными много проблем. Но вызываем полицию, с гражданином проводится профилактическая беседа, если не понимает — его под белые руки — и в обезьянник. Но — сегодня соблюдаются права человека, поэтому отношение к пьяным стало другое, сегодня в каждом обезьяннике стоит видео-регистратор, который записывает происходящее, так что, сегодня все по-другому. Даже если человек с серьезной травмой, но не видит никаких рамок и своим поведением угрожает здоровью других пациентов, — его увозят в полицию, а после — обратно в больницу.
Что касается брошенных бабушек. Я не хочу ничего говорить о социальной службе, но такая проблема есть. Больница, конечно, не должна этим заниматься — если пациент прошел курс лечения, мы выписали его, а дома его родственники не принимают — не открывают дверь, прячутся. И мы ничего не можем сделать — везём пациента обратно в больницу. Юридически мы здесь бессильны. Но вам лучше поговорить с главврачом, у него своё видение проблемы.
— Да, мы сегодня соблюдаем права человека, — рассказывает главный врач Серпуховской районной больницы им. Семашко Александр Михайлович Медведев, — но медвытрезвители и раньше никогда не решали проблему с пьяными пациентами.
Это в Москве, в больших областных центрах, при больницах существует специализированное отделение — "пьяная травма", в маленьких районных больницах оно не предусмотрено. И никогда не было предусмотрено. И в советское время мы работали в том же режиме. В медвытрезвители забирали просто пьяных, но если у пьяного есть хоть малейшая царапина, его всегда везли в травматологию — и в советское время тоже. Пьяный не может сам определить — насколько серьезна его травма. Кажется, что царапина, а у него сотрясение мозга, всё это диагностируется уже в больнице. А то, что он занимает чье-то место — так койки в больнице рассчитываются на количество населения в городе, никто ничье место не занимает. Штатных коек у нас столько, сколько положено, поэтому каждый житель, вне зависимости от своего состояния: пьяный он или нет, — может попасть в нашу больницу. А поскольку он тоже платит страховые взносы, имеет страховой полис, то у него есть все права, как и у трезвого гражданина. Не оказав ему помощи, мы нарушим права человека. По нашим законам, имея какую-то травму, человек имеет право на квалифицированную медицинскую помощь. Так было всегда.
А что касается оставленных в больнице пожилых людей, это действительно сегодня проблема. Нужно развивать хосписы. В Серпухове есть только один частный хоспис — месячное пребывание в нем обходится в 40 тысяч рублей. Для одинокого российского пенсионера это неподъемные деньги. Говорить здесь что-то о социальной службе нет смысла… Они же не могут забрать этих бабушек к себе домой. Больным необходим уход, лечение. Да, они одиноки, да, получается, они живут в больнице. Но другого выхода пока нет. Дома за ними ухаживать некому. Сами о себе они не могут позаботиться. Государственных хосписов у нас нет. Единственное место, где они могут получить помощь, — это больница. Соцработник может прийти раз-два в день на дом к такому больному, но постоянного ухода он ему не обеспечит.
Так что сегодня наши районные больницы исполняют роль и медвытрезвителей, и хосписов — это проблема всех районных больниц России. А для хирургической службы, по сути, ничего не изменилось. С отменой медвытрезвителей изменилась ситуация для терапевтической службы — если пьяного человека раньше везли в медвытрезвитель, то сегодня — в терапевтическое отделение. Так что у них нагрузка возросла.
А мы, хирургия, давно ко всему привыкли: привыкли таких людей обслуживать, лечить, каким-то образом усмирять, терпеть. Одним словом, бороться за счастье и здоровье каждого гражданина...
