Отец Пётр Кучер — духовник Боголюбского монастыря, одного из самых больших и прекрасных на Руси. Высокий, сухощавый, в чёрном подряснике, в высокой боярской шапке, отороченной мехом, с зорким орлиным взглядом, он оправдывал своё имя Пётр: он был камень веры, он был краеугольным камнем Боголюбского монастыря. Когда я исповедовался у него, и он накрывал мою голову епитрахилью, творя над моей головой крестное знамение, я чувствовал, как он крепко стучит в моё темя своими сложенными в щепоть перстами, словно вколачивал в мою неразумную голову свои наставления, свои упования.
Женский монастырь — это триста насельниц, триста монахинь, это огромный мир, в котором всё время клубятся отношения, выходящие за пределы строгого монастырского устава. Триста женщин, и у каждой свои проблемы, иногда капризы, там возникают распри, нелады. И весь этот мир приходится удерживать, гармонизировать, сочетать воедино.
Огромное монастырское хозяйство, которым управлял отец Пётр, посылая насельниц монастыря на огороды пропалывать луковые и картофельные грядки, чтобы были хорошие урожаи. Он считал, что монастырь должен всем себя обеспечивать сам, а не закупать по окрестным супермаркетам продовольствие, ибо монастырь — это остров, это ковчег среди бушующего потопного мира, и он не должен зависеть от мира. Монастырь — это нечто не от мира сего.
Он был любим, обожаем не только монахинями монастыря, но и множеством людей самого разного толка: и простолюдинами, и вельможами, и генералами, и разведчиками, и художниками. К нему приезжали с разных концов России посидеть, послушать, поисповедоваться, повыспрашивать о том, что он думает о времени, о России, о её будущем. Особыми паломниками, которые являлись сюда, были крупные военные чины: генералы, полковники, представители спецслужб. Потеряв Советский Союз, потеряв идею, многие из них оказались растерянными, опустошёнными. Они обратились к православной вере, восполняли этой верой образовавшуюся в душе пустоту. Эти неофиты приходили к отцу Петру, чтобы православная вера, новая для них, укрепилась и наполнилась духовным содержанием.
Мы приезжали к отцу Петру своим Изборским клубом. Мы, интеллектуалы, гордецы, почитающие себя знатоками всего и вся, мы сидели за столом, философствовали, проводили в архиерейских чертогах монастыря свои изборские сидения, приглашая на них отца Петра. Он являлся к нам в своей боярской шапке, внимал нашим интеллектуальным изысканным суждениям, не возражал, не перебивал, а потом говорил о России — восхитительной небесной мученице, терзаемой многими напастями.
Он был молитвенник, он считал, что впереди Россию ждут огромные труды, огромные беды. Говорил, что Россию ждёт большая война, и надо к ней готовиться не только духовно, но и материально, запасаться, как перед всякой войной, продовольствием, одеждой, а иногда и искать жилище на случай, если твой дом будет разорён бомбардировкой. Он знал, что такое война. Молодым человеком, юношей он прошёл по полям сражений почти до Австрии, был ранен, награждён орденами и медалями. Он был воистину монах-воин, знавший, что такое крест и хоругвь, а также винтовка и граната. Он обладал уникальным мировоззрением. Когда входишь в его келью, видишь на одной стене весь ряд романовских православных монархов: от первого — Михаила, до последнего — Николая, царя-мученика. А на другой — противоположной — стене висели три портрета: портрет Сталина, портрет Жукова и портрет Маринеско. Он почему-то особенно любил Маринеско, этого неуёмного, неукротимого героя подводных стихий. Быть может, он и сам себя чувствовал великим подводником, покорителем духовных штормов, духовных тайфунов.
Он принадлежал к тому направлению нашего православия, которое можно назвать «православный сталинизм». Это направление встречает неприятие высоких церковных иерархов, неприятие широких православных кругов. Отец Пётр был таков, он исповедовал эту веру, потому что сам, не раздумывая, поднимался в атаку с криком: «За Родину! За Сталина!».
Сталин в представлении отца Петра был не просто генералиссимус, не просто полководец и водитель войска. Он был осенён огромной мистической, божественной задачей: разгромить демонов, не пустить адские силы на территорию России, попрать эти адские силы ангельской мощью, светом ангелов, которые стояли тогда в рядах Красной Армии, и Сталин был архистратигом, который вёл сражения, получая свои наущения и наказы прямо из уст Божьих. Отец Пётр считал, что Сталин, разгромив ленинскую гвардию, укротил бесов, которые явились в русскую жизнь и учинили в ней огромное множество бед и смут. Сталин спас Россию от этого безжалостного бесовского племени, за что ему многие благодарны. Он называл Сталина удерживающим. Он не идеализировал Сталина, не обходил острые углы сталинского правления. Он знал, что это правление сопровождалось жёсткими, жестокими мерами. Но именно такие меры позволяли Сталину быть удерживающим — удерживающим демонические силы в той норе, куда он, Сталин, их загнал, не давая бесам выйти из этой норы.
Многие в церкви его не любили. Его порицали, мучили иные церковные иерархи, устраивали на монастырь гонения. И особенно сблизились мы с отцом Петром, когда после очередных нападок на Боголюбово я выступал на центральном телевидении и давал отпор хулителям и ненавистникам монастыря. Он принимал меня в своей келье, мы беседовали, и он рассказывал мне об афонских старцах, рассказывал об их пророчествах: что предстоит большая война России и Турции. И треть турок погибнет, треть обратится в православие, а ещё одна треть растворится в других народах. И тогда Святая София опять станет православной, и по проливам Босфор и Дарданеллы пройдут русские корабли. Этими воззрениями он был близок славянофилам, тем русским людям, которые в конце XIX века шли добровольцами на Балканы освобождать братские славянские народы от янычар.
В знак расположения к нашему Изборскому клубу он позволил всем нам подняться на монастырскую колокольню и бить в колокол. Мы взбирались по крутой каменной лестнице на высокую колокольню, откуда видны бесконечные дали владимирских просторов, среди которых маленькой лебёдушкой белела церковь Покрова на Нерли. И били в колокол, оглашая миру наши изборские мечтания, наши изборские постулаты.
Я благодарен отцу Петру за его деяние, совершённое в час моей беды, в час моего горя. Когда уходила моя супруга, уходила тяжело, в муках, он прислал мне на помощь монахиню Клавдию Сидоровну, которая после пострижения стала матерью Василисой. Эта милая маленькая пожилая женщина ходила за моей умирающей женой, помогала ей исповедоваться, дни и ночи читала над ней священные тексты, псалтырь. А когда жену увезли в больницу, мы с Клавдией Сидоровной брали образа: я — Спаса, она — Богородицы, — и ночью под луной ходили вокруг дома, совершали крестные ходы, распевали псалмы, думая, что этим мы поможем нашей умирающей любимой.
Теперь, когда отца Петра не стало в миру, он остаётся в духовном мире, и я чувствую исходящее от него тепло. Он был твёрд и крепок, как камень, ибо имя его было Пётр. Этот камень был горячий, раскалённый, как небесный метеорит. Отец Пётр принадлежал к тем православным проповедникам, которые были горячи, были огненны, несли огненное православие. Какое счастье, что он был в моей жизни, и я буду согреваться у этого огненного горячего камня. Царствия небесного тебе, отец Пётр!
