Сообщество «Круг чтения» 00:00 4 декабря 2021

Пять войн Николая Тихонова

К 125-летию автора «Баллады о гвоздях» и «Перекопа»

Есть расхожий либеральный миф о нынешнем юбиляре Николае Семёновиче Тихонове (22 ноября (4 декабря) 1896 — 8 февраля 1979), что в 1920-е годы он "начинал на уровне гениальности", но потом "постепенно страх перед властью, убивающей поэтов, выжег в нём все высокие чувства, обледенил душу. Тихонов стал писать всё хуже и хуже и скатился до графоманского уровня. И в этом тоже — преступление властей. Ведь поэтов можно убивать по-всякому. Иногда даже даря им жизнь и осыпая земными благами". И это, мол, частный случай массовой "инволюции" советских писателей и поэтов, в условиях сталинской диктатуры лишённых свободы слова и свободы творчества, а потому вынужденных "петь вполголоса" и только безопасные для власти "кремлёвского горца" песни.

Конечно, любой миф имеет под собой реальные основания. И тем потрясениям, которые пережила наша страна в ХХ веке, тяжело найти аналоги в мировой истории. Но и достижениям, выведшим её в лидеры человеческой цивилизации, тоже. Страна менялась, менялись люди, менялись ценности и смыслы. Что уж говорить о таком тонком, тончайшем умении, как литературное, поэтическое творчество? "Довлеет дневи злоба его". Сам Тихонов уже на излёте своего жизненного пути, в 1967–1969 годах (более точная дата неизвестна) написал об этом так:

Наш век пройдёт. Откроются архивы,

И всё, что было скрыто до сих пор,

Все тайные истории извивы

Покажут миру славу и позор.

Богов иных тогда померкнут лики,

И обнажится всякая беда,

Но то, что было истинно великим,

Останется великим навсегда.

За полвека до этого, в 1917 году молодой, двадцатилетний тогда поэт написал несколько стихотворений, по определению Виктора Шкловского, "в целом слабых, но где были хорошие строки". Среди них и такие:

"Не плачьте о мёртвой России

Живая Россия встаёт, —

Её не увидят слепые,

И жалкий её не поймёт…"

"Мир строится по новому масштабу.

В крови, в пыли, под пушки и набат

Возводим мы, отталкивая слабых,

Утопий град — заветных мыслей град…

И впереди мы видим град утопий,

Позор и смерть мы видим позади,

В изверившейся, немощной Европе

Мы — первые строители-вожди.

Мы — первые апостолы дерзанья,

И с нами всё: начало и конец.

Не бросим недостроенного зданья

И не дадим сгореть ему в огне…

Утопия — светило мирозданья,

Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь, —

Иль новый день в невиданном сиянье,

Иль новая, невиданная ночь!"

Так что, вопреки либеральному мифу о себе, Николай Тихонов не начинал сразу "как гений". У любого писателя, у любого поэта есть период становления. Иногда — очень быстрый, иногда — очень длительный. У Николая Тихонова этот период оказался быстрым, почти "взрывообразным". Но нигде и никогда пафосу своей молодости поэт не изменил. Хотя "дорога в град утопий" оказалась, согласно афоризму Чернышевского, совсем не похожей на Невский проспект в родной для поэта Северной столице.

Выходец из питерских "низов" (отец — парикмахер, мать — портниха), Тихонов, тем не менее, к пятнадцати годам получил (для чего "родители экономили каждую копейку") образование, достаточное, чтобы получить место писца в Главном морском хозяйственном управлении. По позднему признанию поэта, это был совсем другой мир, пропитанный как патриотическими, так и революционными идеями (лейтенант Шмидт, броненосец "Потёмкин" и крейсер "Аврора" появились не на пустом месте), оказавший на подростка, благодаря чтению уже увлечённого "дальними странами", народами и книгами о них, чрезвычайно сильное влияние.

Хороший Сагиб у Сами и умный,

Только больно дерется стеком.

Хороший Сагиб у Сами и умный,

Только Сами не считает человеком…

«Ты рожден, чтобы быть послушным:

Греть мне воду, вставая рано,

Бегать с почтой, следить за конюшней,

Я властитель твой, обезьяна!»

Оттуда у Тихонова эта поэма «Сами» 1920 года, оттуда стихи о Стивенсоне, оттуда — уникальная (погибшая в пожаре) библиотека по восточной мистике и философии. А дальше была война. Первая мировая. И первая в биографии поэта.

Юный, восемнадцатилетний Тихонов, у которого имелась "военно-морская бронь", тем не менее, записывается добровольцем, попадает в гусарский полк, проходит кавалерийскую подготовку (хорошо описанную "маршалом Победы" Г.К. Жуковым в его "Воспоминаниях и размышлениях") и уже в 1915 году — на фронте, участвует в боях в Прибалтике. Там под влиянием увиденного и пережитого его тяга к литературе окончательно переходит из читательской формы в писательскую: пишет между боями, пока для сослуживцев. После контузии в 1917 году молодой гусар демобилизуется и возвращается в Петроград. В революционный Петроград. Живёт его бурной жизнью, о чём свидетельствуют воспоминания поэта. Там начинается вторая война Николая Тихонова, Гражданская.

В 1918 году он вступает добровольцем в Красную Армию, из которой демобилизуется официально в 1922 году, но в Питер возвращается уже в 1920-м и активно включается в его литературную жизнь, в бурление постреволюционных групп и объединений — "одиноких" творцов, стремящихся уединиться в собственной "башне из слоновой кости" тогда практически не было. Даже из "новой слоновой". Своим учителем Тихонов после этого всю жизнь считал Николая Гумилёва, хотя к его "Цеху поэтов"-акмеистов так и не примкнул. Возможно, просто не успел из-за ареста и расстрела Гумилёва. Зато вошёл в группу "Серапионовы братья".

двойной клик - редактировать изображение

Участники литературной группы "Серапионовы братья". Слева направо: Серапионовы братья. Слева направо: К. Федин, М. Слонимский, Н. Тихонов, Е. Полонская, М. Зощенко, Н. Никитин, И. Груздев, В. Каверин. Фото 1921 года

Из воспоминаний Вениамина Каверина о первом появлении Николая Тихонова у "Серапионовых братьев": …после неудачного чтения своей прозы "из заднего кармана брюк он вытащил нечто вроде самодельно переплетённой узкой тетрадки. Раскрыл её — и стал читать наизусть. Не только я, все вздрогнули. В комнату, где одни жалели о потерянном вечере, другие занимались флиртом, внезапно ворвалась поэзия, заряженная током высокого напряжения. Слова, которые только что плелись, лениво отталкиваясь друг от друга, двинулись вперёд упруго и строго. Всё преобразилось, оживилось, заиграло. Неузнаваемо преобразился и сам кавалерист, выпрямившийся и подавшийся вперёд так, что под ним даже затрещало стащенное из елисеевской столовой старинное полукресло. Это было так, как будто, взмахнув шашкой и пришпорив коня, он стремительно атаковал свою неудачу. Каждой строкой он загонял её в угол, в темноту, в табачный дым, медленно выползавший через полуоткрытую дверь. Лицо его стало упрямым, почти злым. Мне показалось даже, что раза два он лязгнул зубами. Но иногда оно смягчалось, светлело. "Мы разучились нищим подавать, дышать над морем высотой солёной, встречать зарю и в лавках покупать за медный мусор золото лимонов…" — Ещё! — требовали мы. — Ещё! — И Тихонов — это был он — читал и читал…"

"Серапионовы братья" навсегда остались ему особенно близки. Впоследствии, став уже председателем Союза писателей СССР, он хлопотал об освобождении Николая Заболоцкого, которое — во многом благодаря этим хлопотам — состоялось в 1946 году, поддерживал Михаила Зощенко и Анну Ахматову, за что "удостоился" личного упоминания в известном Постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"" от 14 августа 1946 года: "ЦК устанавливает, что Правление Союза советских писателей и, в частности, его председатель т. Тихонов, не приняли никаких мер к улучшению журналов "Звезда" и "Ленинград" и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов".

В результате своего высокого поста Тихонов лишился, но это не помешало ему и дальше общаться со своими старыми друзьями и поддерживать их. А сталинская "опала" оказалась недолгой.

Из воспоминаний Константина Симонова о присуждении Сталинских премий 1948 года, когда из списка награждённых неожиданно исчезла его "Югославская тетрадь": "Товарищ Тихонов тут ни при чём. У нас нет претензий к нему за его стихи, но мы не можем дать ему за них премию, потому что в последнее время Тито плохо себя ведёт. — Сталин встал и прошёлся. Прошёлся и повторил: — Плохо себя ведёт. Очень плохо. — Потом Сталин походил ещё, не то подыскивая формулировку специально для нас, не то ещё раз взвешивая, употребить ли ту, что у него была наготове. — Я бы сказал, враждебно себя ведёт, — заключил Сталин и снова подошёл к столу. — Товарища Тихонова мы не обидим и не забудем, мы дадим ему премию в следующем году за его новое произведение".

Премию Тихонову дали в 1949 году за книгу "Грузинская весна". Тогда же он стал — до конца своей жизни — председателем Советского комитета защиты мира.

Но тогда, в начале 1920-х всё это было ещё впереди, далеко впереди. Стихи Тихонова, принесённые с его второй уже войны, гражданской, идеально "легли" на тогдашнее общество и литературу. Это были стихи героя и победителя. Популярность поэзии Тихонова в 1920-е годы была запредельной — тем более, что она — вовсе не "ходульная" и надуманная по своей психологии, по своей образной системе. Чего стоит в этом отношении хотя бы знаменитое стихотворение "Полюбила меня не любовью…" Тихонов — почти ровесник Маяковского и Есенина, но — представитель совершенно иного, послереволюционного поэтического поколения. И в этом поколении его сразу признали своим и чуть ли не главным. Эдуард Багрицкий в 1927 году не случайно написал:

«А в походной сумке —

Спички и табак,

Тихонов, Сельвинский, Пастернак...»

Впрочем, творчество поэта выходило далеко за рамки "своего" поколения.

Праздничный, весёлый, бесноватый,

С марсианской жаждою творить,

Вижу я, что небо небогато,

Но про землю стоит говорить.

Даже породниться с нею стоит,

Снова глину замешать огнём,

Каждое желание простое

Освятить неповторимым днём.

Так живу, а если жить устану,

И запросится душа в траву,

И глаза, не видя, в небо взглянут, —

Адвокатов рыжих позову.

Пусть найдут в законах трибуналов

Те параграфы и те года,

Что в земной дороге растоптала

Дней моих разгульная орда.

Разве не могло это тихоновское стихотворение того же 1920 года «с марсианской жаждою творить» из питерских литературных кругов добраться до Берлина и стать одним из импульсов для «Аэлиты» Алексея Толстого?

На мой взгляд, вершинным проявлением тихоновского творчества той поры стали даже не хрестоматийные "Баллада о гвоздях" или "Баллада о синем пакете", а "Перекоп", в котором, если присмотреться, словно в сказочном золотом яйце скатано золотое царство всей русской поэзии: от "Слова о полку Игореве" ("волкодавы крылатые бросились с гор") до будущих дней ("хлеба фунт на троих" — это и про ленинградскую блокаду тоже).

Катятся звёзды, к алмазу алмаз,

В кипарисовых рощах ветер затих,

Винтовка, подсумок, противогаз

И хлеба — фунт на троих…

"Красным полкам —

За капканом капкан…"

…Захлебнулся штык, приклад пополам,

На шее свищет аркан.

За море, за горы, за звёзды спор,

Каждый шаг — наш и не наш,

Волкодавы крылатые бросились с гор,

Живыми мостами мостят Сиваш!

Но мёртвые, прежде чем упасть,

Делают шаг вперёд —

Не гранате, не пуле сегодня власть,

И не нам отступать черёд.

За нами ведь дети без глаз, без ног,

Дети большой беды;

За нами — города на обломках дорог,

Где ни хлеба, ни огня, ни воды.

За горами же солнце, и отдых, и рай,

Пусть это мираж — всё равно!

Когда тысячи крикнули слово: "Отдай!" —

Урагана сильней оно.

И когда луна за облака

Покатилась, как рыбий глаз,

По сломанным рыжим от крови штыкам

Солнце сошло на нас.

Дельфины играли вдали,

Чаек качал простор,

И длинные серые корабли

Поворачивали на Босфор.

Мы легли под деревья, под камни, в траву,

Мы ждали, что сон придёт,

Первый раз не в крови и не наяву,

Первый раз на четвёртый год…

Нам снилось, если сто лет прожить —

Того не увидят глаза,

Но об этом нельзя ни песен сложить,

Ни просто так рассказать!

А на одном из увиденных Николаем Тихоновым "длинных серых кораблей" покидал Россию другой поэт по имени Николай, Туроверов:

"Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня.

Я с кормы всё время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Всё не веря, всё не зная,

Что прощается со мной…"

Как говорится, почувствуйте разницу — разницу хотя бы в энергетике стихов, так или иначе отражающей то, что очень приблизительно и неточно зовётся "исторической справедливостью".

Но историческая справедливость заключалась и в том, что вскоре не только поэзия — вся эпоха резко сменила свою энергетику. Когда Сталина однажды спросили, когда ему приходилось труднее всего, «отец народов» сказал, что это был период конца нэпа и начала коллективизации, то есть конца 1920-х—начала 1930-х годов. И многие, очень многие поэты «революционного призыва» столкнулись с необходимостью осваивать новую «нишу», дышать и «петь» в новой для себя атмосфере. Это действительно была трагедия, вполне сопоставимая и зеркальная той, которую переживали поэты предреволюционного «серебряного века» и в Советской России, и в эмиграции.

Николая Тихонова это коснулось в меньшей мере. Он инстинктивно или сознательно дистанцировался от литературно-политических бурь того времени и с конца 1920-х «на правах победителя» воспользовался возможностью заниматься тем, о чем мечтал с детства, — путешествовать по стране и по миру, параллельно занимаясь поэтическими переводами с "национальных" языков советской литературы. Впоследствии многие из его "подопечных" стали классиками своих национальных литератур и советской литературы. И "старый солдат", побывав, например, во Франции 1936 года, возвращается оттуда с острым ощущением новой близкой войны. Как только началась "зимняя" война 1939–1940 годов с Финляндией, он сразу же уходит в действующую армию: уже не на фронт, но в газету Ленинградского военного округа. Это была его третья война.

Из воспоминаний Михаила Дудина, одного из поэтических "крестников" Николая Тихонова тех времён: "Об этом знают немногие, но такой сверхпопулярный герой Великой Отечественной, как Вася Тёркин, возник во многом благодаря и Тихонову ещё на финской войне. Дело в том, что при редакции газеты Ленинградского военного округа именно тогда была образована литературная группа, в которую входили литераторы В. Саянов, Н. Щербаков, С. Вашенцев, Ц. Солодарь и другие. В том числе — и прикомандированный А. Твардовский. Возглавлял ту группу Тихонов. Вот он и предложил друзьям-поэтам создать серию занимательных рисунков о подвигах весёлого солдата-богатыря. Первые стихотворные пояснения к этим рисункам были коллективными. У меня есть брошюра из серии "Фронтовая библиотечка газеты "На страже Родины" за апрель 1940 года "Вася Тёркин на фронте". Открывается она стихами А. Твардовского…"

Почти без перерыва началась и четвёртая война Николая Тихонова — Великая Отечественная. В ходе которой Тихонов пишет летопись блокады Ленинграда, войны против немецко-фашистских захватчиков и Победы над ними. Не только поэтическую (включая поэму "Киров с нами"), но и публицистическую. Пишет, как очевидец и участник событий. Посмотрите на эту фотографию 1943 года, на измождённое блокадным голодом лицо подполковника Тихонова, на фигурку православного схимонаха в его рабочем кабинете — надеюсь, либеральный миф о поэте полностью опровергается одной этой фотографией. Но он продолжает существовать, и это — пятая война Николая Тихонова, которая продолжается спустя десятилетия после его смерти, и пока неизвестно, когда закончится. Будем надеяться, что завершится она новой победой замечательного русского и советского поэта.

«Лишь кошка, которую грел ребёнком,

Придёт за сердцем моим…»

Иллюстрация: Николай Тихонов во время работы в Политуправлении Ленинградского фронта. 1943 год.

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x