ПУСТЫНЬ — уединенное место, где живет отшельник, позже — монастырь, возникший в безлюдной местности. Удалиться в пустынь.
Толковый словарь Д.Н.Ушакова.
В монографиях об истории русской православной церкви говорится, что пустынный монастырь воспитывал в братии особое настроение. Ведь основатель его некогда ушёл в лес, чтобы пребывать там в полном безмолвном уединении. Он совершал этот шаг из убеждения, что в миру, среди суеты и многолюдья, спастись будет невозможно. С течением времени к нему стекались такие же отшельники. Потом слава подвигов пустынножителей привлекала сюда богомольцев, вкладчиков и крестьян, которые селились вокруг богатевшей обители как религиозной и хозяйственной опоры. Они рубили окрестный лес, ставили дома, расчищали нивы. Таким образом, монастырская колонизация объединялась с крестьянской и служила ей путеводительницей. Так, вокруг одинокой избушки отшельника вырастал мощный, богатый и густонаселенный центр.
"Тогда среди братии нередко оказывался ученик основателя, тяготившийся шумом и роскошью, и верный духу и преданию своего учителя, он с его же благословения уходил от него в нетронутую пустыню, и там тем же порядком возникала новая лесная обитель. Иногда сам основатель бросал свой монастырь, чтобы в новом лесу повторить свой прежний опыт. Так из одиночных разобщенных местных явлений складывалось широкое движение, которое исходя из нескольких центров, в продолжение четырех столетий проникало в самые неприступные медвежьи углы и усеивало монастырями обширные лесные дебри России"
Именно в таких дебрях вдалеке от крупных трасс находится Свято-Смоленская Зосимова пустынь, основанная в конце XVII века схимонахом Зосимой.
В начале ХХ века то была крупная процветающая обитель, ныне же на всех сохранившихся ее строениях лежит отпечаток усталости и ветхости. В 1923 году монастырь был разогнан, а после семидесятилетнего перерыва был восстановлен, но уже не в том виде, в каком его видела Великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Зосимова пустынь не похожа ныне на сказочный городок, притаившийся в лесной чаще, сияющий десятками золоченых главок, чей радостный блеск манит, отвлекает, режет глаза и никак не дает рассмотреть как следует окрестную жизнь.
Сейчас эта простая, низовая, неброская жизнь проявлена здесь предельно отчетливо. Она течет перед твоими глазами во всей своей таинственной обыденности, непритязательности. Пожухший огород начинается прямо за стенами храма. Ветхий скотный двор, в котором дремлют философические коровы, осыпавшиеся кирпичные стены жилых и хозяйственных построек. И над всей этой обветшалостью, неустроенностью, граничащей с бедностью, — льется великий свет. Какое высокое небо! Чем скучнее и скромнее земные учреждения, тем выше и больше небо. Небо, наполненное звоном и светом.
Здесь, на границе трех областей: Владимирской, Московской и Ярославской, — в плену царственной русской природы живут монахи. Они пасут скот, выпекают хлеба и молятся о нас, грешных. И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом.
Заросший пруд и древний источник святителя Зосимы, чьи мощи покоятся в монастырской церкви. Большое хозяйство созидается из последних сил, единственная монастырская техника — старенький трактор о чьем здравии, по ироничному замечанию отца эконома, молится вся братия. Нет здесь ни блеска, ни роскоши, ни комфорта, только особая жизнь, явленная в духовном измерении.
Уклад монастыря для многих светских людей необъясним и непонятен. Они не догадываются, в чем её высший смысл и предназначение. Об особенностях и закономерностях монастырской жизни рассказывает настоятель Зосимовой Пустыни игумен Серафим (Семилетов).
За бытописанием и обыденными рассуждениями просвечивает, сквозит, расцветает инобытие.
В монастырь люди приходят из мира. Те же люди, которые наполняют наши города и села. Люди разных возрастов. Есть люди и пожилого возраста, которые прожили свою жизнь, и им хочется последние дни провести во всецелом служении Богу. Приходят люди молодые, у которых горение сердца к Богу. Людям не хватает того, что они просто в храм ходят по воскресным дням, захотелось им больше. Бывают и такие, которые приходят из-за каких-то сложных жизненных ситуаций. Потом у них всё в жизни устраивается, но, поживши здесь, в монастыре, они остаются. Им всё тут нравится: атмосфера, уклад жизни… В общем-то, контингент разный.
Знаете, для того, чтобы стать монахом, нужно хотя бы несколько лет пожить в монастыре, не принимая пострига. Для каждого человека этот срок свой: для кого-то и нескольких лет хватает, а для кого-то, может быть, и с десяток лет нужно прожить, чтобы подготовиться к принятию монашеского пострига. Ведь жизнь монаха заключается не только во внешнем соблюдении каких-то условий, но еще и в работе над своим внутренним состоянием, над своим внутренним человеком. Конечно, это бывает тяжело: ломать себя, все свои старые привычки, свои страсти.
Не так часто попадаются такие люди из живущих в монастырях, которые здесь действительно могут стать достойными и хорошими монахами. Бывают и такие случаи, когда человек, прожив несколько лет в монастыре послушником, видя, что его не постригают, начинает унывать. Ты ему начинаешь объяснять: "Ты понимаешь, что тут нужно еще какой-то внутренний стержень иметь, какое-то внутреннее желание к этой жизни…" Иногда человек понимает, что, действительно, этот путь не для него. Для таких людей есть много замечательной работы в миру. Можно идти и жениться, и прекрасно работать, лишь бы церковь не оставлять. А те, кто уже принял постриг, сделали большой серьёзный шаг и должны понимать, что дороги назад у них нет.
У нас есть устав, утвержденный архиереем. Если взять будничный день, то подъем в пять часов утра. В шесть часов начало утреннего богослужения, так называемая "полуночница", она длится около часа. Где-то в семь часов заканчивается эта служба, в храме остаются только хор и служащий священник. Остальные все расходятся до восьми часов. В восемь часов выходят на послушание — кого куда поставили. Например, зимой можно снег чистить, много народу для этого нужно. Летом — это огород, трапеза, какие-то восстановительные работы по монастырю, если такая профессия есть у человека. Что еще? Пекарня, просфорня у нас своя — мы сами хлеб печем. Потом на коровнике нужно еще работать.
В одиннадцать часов у нас трапеза бывает, а после где-то час отдыха и опять где-то около часа дня выходим на послушание, продолжаем до четырех часов. В четыре часа заканчиваем послушание и готовимся к службе. В пять часов вечернее богослужение, за которым тоже так же все должны присутствовать, если каких-то срочных дел ни у кого нет. После вечернего богослужения вторая трапеза бывает — ужин. После ужина, который заканчивается около восьми часов, до десяти-одиннадцати часов у каждого личное свободное время. Там можно и молитвенные правила почитать, и книги какие-то, просто по монастырю пройтись.
Отпусков у монахов не бывает, но существуют паломнические поездки. Если человек хочет куда-то съездить в паломничество, то почему бы и нет? И то, мы отпускаем тех людей, которые уже надежные, потому что у молодого человека есть искушения, сейчас же мир очень завлекает всеми своими красками. Мало ли, вот так боишься — уедет человек, а приедет совсем другим. Конечно, силой-то тоже не держим никого. С человеком можно и поговорить, и объяснить все. Если уж у него такое желание не проходит, то, ради Бога, уж лучше пусть съездит на какое-то время.
У нас есть выходцы с Украины в числе монашествующих. Они тоже, бывает, на неделю ездят в Киево-Печерскую лавру, в Почаев. Это хороший отпуск, чтобы сменить обстановку, отдохнуть от монотонности и обыденности нашей жизни. Когда человек возвращается с такой поездки и с новыми силами приступает опять к своим послушаниям, в общем-то, такого отдыха ему хватает на целый год.
Уныние и находящая печаль — это одно из главных искушений монаха. У "Святых отцов" прекрасно расписано, как бороться с этим искушением. Это такая страсть человека, она может прийти к человеку в любой обстановке, где бы он ни находился. Хоть живи в миру, хоть среди плодотворной деятельности. Всё равно бывает, что это приходит. С этим нужно как-то бороться. В монастыре хорошо тем, что всегда есть рядышком храм, куда можно прийти, исповедаться. Конечно, самое главное — это таинство исповеди и духовник. На общее мы никогда не выносим, потому что это личное дело каждого человека. Если человек просит помолиться, то, конечно, там и духовник за него помолится, и я, грешный, как настоятель, тоже обязан это делать, молиться за такого человека.
Главное — всё претерпеть. Главное, как преподобный Амвросий Оптинский говорил: "В монастыре нужен терпения не воз, а целый обоз". Если человек не будет делать поспешных поступков, но всегда с некоторой расстановкой, с какой-то паузой поступать, то всё будет нормально. От этого искушения никуда не деться, его нужно просто потерпеть, оно пройдет и потом всё станет нормально.
Может быть, Господь приводит в монастырь людей, которым в другом месте не спастись.
Кто-то спасается в миру, а мы, наверное, уже такие гадкие, что только в монастыре и сможем спастись.
Святитель Игнатий Брянчанинов в XIX веке писал, что в монастырях, подобных нашему, небольшому и неизвестному, лучше жить монаху. Это лучше для его внутреннего состояния, для его внутренней работы над собой, потому что в больших монастырях пропадает некая простота. Вроде бы уже не к чему стремиться, всё сделано, денег достаточно. С одной стороны, это тоже хорошо — никаких забот нет, только свою душу спасай и приходящих к тебе. Всё-таки почему-то Игнатий Брянчанинов говорит, что когда такой недостаток есть в монастырях, то, может быть, это даже и лучше. В то же время Игнатий Брянчанинов говорит, что худо, когда в таких монастырях такой великий недостаток, когда только об этом и думаешь, и ни о чём другом. Это тоже, значит, плохо….
Вообще правильно, идеально, когда в монастырь человек приходит из-за того, что он хочет Богу служить, из-за любви к Богу и спасение вечное получить. Таких людей просто поискать надо. Если одного найдёшь, то это великое чудо будет.
Работа в монастыре всегда найдется. Можно приехать на какое-то время пожить, как паломник. Кто захочет остаться — пожалуйста, мы всегда рады принять. Дело-то найдётся. Зимой — двор нужно расчищать и за храмом следить, и с крыши снег счищать. Потом уборка помещений. На трапезной можно поработать, у кого есть способности к готовке. Кто-то может поучиться хлеб выпекать. Тоже помощь будет для нас. У кого слух есть — может на клиросе попробовать попеть, почитать. В будни у нас народу не бывает, поэтому хорошая возможность для тех, кто ни разу не читал на клиросе, но как-то желает приобщиться к этому, то может встать на клирос. Его будут учить, как читать правильно, но лишь бы бегло сначала в келье научиться читать по-славянски, а потому уже на службе покажут, как читать, каким тоном, с какой силой голоса.
Надо, чтобы был соблюден баланс между духовной жизнью и физическим трудом. Потому что если крен только в трудовые послушания, то это идёт в ущерб духовной жизни.
Летом очень много дачников к нам приезжает. С окрестных деревень летом много народу приходит по воскресным дням, по праздникам. Зимой, когда все разъезжаются, у нас тишина стоит полная. Зато, с другой стороны, есть люди, которые даже из Москвы уже десятилетиями ездят сюда. Они говорят, что здесь — свое…
Потому что в Москве храмы переполнены, и у священников не хватает времени, чтобы выслушать каждого, как-то всё быстрей-быстрей… В Москве же шум постоянный, сюда приезжают люди и говорят: "Вы знаете, мы сюда приехали, и нас как будто каким-то колпаком накрыли. Такая тишина, просто ошеломляющая".
Здесь у нас птичье царство. Например, я здесь впервые увидел такую птицу, как зелёный дятел, оливковый. Вообще говорят, что она очень редкая. А соловьи как по весне петь начинают — прямо заслушаешься. Но это поначалу, а потом на них начинаешь сердиться. Спать пора, а не хочется уходить: сидишь и слушаешь — так хорошо поют.
Раз к нам трудник один приехал, и жил здесь какое-то время. А я-то уже этих птичек понаслушался, иду и ворчу. А этот трудник меня укоряет: "Что же, батюшка, ты ругаешься? Ведь так хорошо, так волшебно птички поют…" Прошло какое-то время, и он говорит мне: "Как мне эти птицы надоели, когда же они замолчат?!"
Филин у нас тут на колокольне жил целое лето. Я всё ходил: "Гад, я тебя кирпичом!". Всю ночь спать не давал. Он так хитро прятался, что неясно было, откуда именно раздается его уханье. Когда я сюда приехал, в первый год здесь белок было море, а сейчас куда-то делись. Сейчас только кошки. Кошек, конечно, у нас тут огромное количество. Осенью, когда детей с каникул забирают, их дачники нам подбрасывают. Я грожусь собрать их в мешок и куда-нибудь вывезти. Кошки еще такие привередливые. У нас есть один кот, так он знает время дойки. Приходит в коровник, так ему нужно, чтобы от одной коровы чуть-чуть налили, от другой, от третьей. Пока он от всех коров молочка не попробует, не уйдёт.
В 90-е годы новые монастыри всё открывались и открывались, везде насельников было много, постоянные шли постриги в монахи. Сейчас, что называется, эта критическая масса в монастырях осела. Кто-то понял, что эта жизнь не для него и ушёл. Сейчас уже единицы появляются. Удивительно, но женские монастыри всегда более многочисленные. Когда-то было наоборот. Сейчас, что ни женский монастырь, так много больше любого мужского монастыря.
В женских монастырях сильна душевность, доходящая до экзальтированности. У них там всё чудотворит, всё мироточит, всё обновляется — сплошные чудеса. Иногда это объективно, а иногда просто, как говорится, выдается желаемое за действительное.
Не помню, в какой епархии рассказывали случай. Владыка приезжает в женскую обитель, игуменья его встречает: "Владыка, у нас чудо!" — "Что такое?" — "У нас стены в храме замироточили". — "В следующий раз приеду, и если стены будут мироточить, то пойдёшь у меня в другой монастырь". В следующий раз приезжает: "Ну что?" — "Нет, владыка, у нас всё прекрасно, ничего не мироточит".
Вы знаете, присказка такая: "Тайные монахи в миру", — а есть тайные миряне в монастыре. Те, которые живут своей жизнью. Вроде бы и в монастыре, а с другой стороны, его и нет здесь. Вот на такие моменты, к сожалению, я очень болезненно реагирую. Наверное, от неопытности.
Помню, одного трудника выгнал. Человек пребывал в жуткой гордыне, делал всё, что хотел, когда хотел, как хотел, и совершенно никому не подчинялся. Я ему просто сказал: "Собирай чемоданы, два часа на сборы, и давай отсюда". Он поехал от меня в Пафнутьев-Боровский монастырь. Его приняли. Отец Власий — человек более опытный, более мудрый. Он тоже, поняв всё, сделал по-другому. Он сказал: "Иди, ты будешь пока монахом в миру". От меня человек ушел обиженный за то, что я его выгнал, а от Власия ушёл удовлетворенный: "Вот, я теперь монах в миру". Старец сказал ему то же самое, но более мягко. Суть-то одна, человек из монастыря удален, потому что в его делах был соблазн другой братии.
Когда у человека что-то не получается, он не может что-то по незнанию, неопытности, то все пытаешься как-то вразумить, показать, исправить. Есть категория людей, которая для себя придумала правила, пришла в монастырь и не пытается жить монастырской жизнью, а пытается подстроить монастырь под себя: "Надо жить, как я. Надо столько-то часов молиться, вы все живёте неправильно. Я вам покажу, расскажу". Когда такого человека пытаешься в монастырские рамки, уставные, в монастырскую традицию ввести, то он сопротивляется. Одно дело, когда он не может, не знает, а другое дело, когда не хочет. Тогда, конечно, такой человек становится соблазном для других. Почему ему можно, а мне нельзя? — и начинается разброд.
Всегда кажется, что другому проще живется. И послушание-то у него легче, и келья у него лучше, и возможностей у него больше. Я иногда использую такую вещь, как ротация трудников на послушании. Хорошо, тебе кажется кухня легкая? Пойди-ка, поработай. Тебе кажется, что скотники ничего не делают? Пойди-ка туда. Когда этот круговорот делаешь, то удается сглаживать очень многие углы недовольства, потому что он смотрит со стороны: "Что значит скотник? Целый день спит. Я вот тут работаю на общих послушаниях, а он спит…" А ведь скотникам нужно встать в четыре утра, уйти в девять вечера, а не в пять с послушания. Естественно, днём он немножечко отдыхает. Когда сам человек этим поживет недельку-другую, то все претензии снимаются. У меня был такой один на кухне: "Да что там скотники делают? Спят только!" Как раз тогда была зима, январь месяц. Я его переставил к коровам. Он на четвёртый день замолил: "Всё, я там умру". — "Ты же говорил, что они там ничего не делают, только спят". Сложный монастырь организм, конечно, сложный.
Когда человек приходит проситься — не в монахи, хотя бы в трудники, — то к нему предъявляется определенный минимум требований. Желательно, чтобы при нём был паспорт и желательно, чтобы человек пришел трезвым. Но иногда берешь человека и не понимаешь "почему?", и в принципе потом ты в нем не разочаровываешься. Такие моменты тоже бывали. А другим отказываешь сразу, вроде бы нет видимых причин, но почему-то отказываешь. Хотя в принципе всегда стараемся дать шанс всем. Не принимаем, скажем, уже таких откровенно опустившихся людей, потому что уже опыт показывает — он придёт под зиму, работать не будет. Придёт для того, чтобы создать проблемы: либо что-то украсть, либо напиться, либо дебош тут устроить. В любом случае, как только в нём понадобится нужда, то есть, весною, когда самые работы — он убежит. Вот таких-то я за очень редкими исключениями беру. Очень настороженно относимся к людям, которые приходят и говорят: "Всё, я уже в монахи". Опять же, практика показывает, что такой человек и двух месяцев не продержится.
Или еще спрашиваешь: "А что ты умеешь делать?" — "Я всё умею!" — "Зачем ты пришел в монастырь?" — "Я пришел заниматься тем, чем вы здесь занимаетесь". — "А чем мы здесь занимаемся?"
У меня есть трудник, которого привезли, потому что он стремительно спивался. Его привезли родственники на месяц. Он пробыл этот месяц, решил остаться еще на месяц, потом еще. Потом он полностью бросил пить. Бросил курить. Человек сделал над собой усилие. Сейчас мы приняли его в братья. Вот такой путь. Господь — он же Творец, поэтому каждому он находит путь.
Отец Мелхиседек пришел в монастырь, приехав в отпуск на три недели. Вот что он рассказывает: "Первую неделю просыпался с той мыслью, что сегодня уеду, и ложился с той же мыслью, что завтра утром уеду. К концу третьей недели, знаете, такое чувство было, как будто долго где-то скитался и, наконец, вернулся домой. Было такое чувство, что не хочу больше никуда. Острое чувство дома.
У меня мама, ей уже много лет, и когда я ее навещаю, то говорю: "Ну, всё, мам, я домой", и она с некоторой ревностью: "А ты где? Ты что, не дома?" Дом — это монастырь. Искушений было много и проблем. Но Господь хранил, и ни разу не было такого желания вернуться в мир или сожаления о том, что пришёл в монастырь".
Наверное, мы, русские люди, очень много себя жалеем в последнее время. Нам себя жалко, и отсюда очень много бед: "Ах, там хрустнуло, ах, там заныло". Хрустнуло, и что? Вперёд, пошёл работать! Смотришь на старых священнослужителей — они так работают, служат, а тут намного младше этого священника и уже: "Ой, тут болит, тут болит", — жалуется. Веры мало. И очень много самости, то есть своего "я". Вот этого очень много. Отсюда тяжело прислушиваться к чужому мнению, принять его.
Иногда бывает, знаете как? Даже себя на этом ловлю. Иногда упрямство не позволяет изменить точку зрения. Мне говорит человек младше меня по статусу, по какому-то еще признаку. Я головой-то понимаю, что он прав, но признать то, что он прав, ох, как нелегко бывает.
Мы почему-то боимся слова "цензура", а мне кажется, что в наших условиях она необходима. У нас народ — как младенец. Его, как младенца, нужно ограждать— от плохой литературы, от плохих передач, от плохой, вредоносной информации. Здесь, мне кажется, государство должно ввести некоторую нравственную цензуру, чтобы сократить тот поток грязи, который льётся везде, изо всех информационных дырок. Вот эту грязную "канализацию" нужно перекрыть, но это может сделать только государство, а церковь здесь может быть лишь помощником.
Да, и вот с этого начать, чтобы опять было стыдно за те пороки, которые имеешь, а если за них стыдно, то стараешься над ними работать.
Мы всё-таки — Третий Рим, и я думаю, что Господь нас не оставит. Особенно, если мы какие-то шаги к нему сделаем. Хотя бы один шаг к Богу сделаем, думаю, он остальной путь пройдёт за нас, к нам.
Само существование российского православного государства — это само чудо в веках. Сколько ни пытались его уничтожить: начиная от татар с монголами, шведов, немцев и прочих французов, — государство наше российское всегда именно православным духом восставало из пепла. На это надежда. Но первый шаг всё равно за нами, мы должны его сделать. Остальной путь Господь за нас пройдёт, а вот первый шаг надо сделать нам.
