Статья Валентина Непомнящего о пушкинистике советского периода названа несколько загадочно – «Предполагаем жить» (1990). С учётом главного смысла статьи, её название, думаю, должно заканчиваться многоточием или, что ещё точнее, так: «?..». Ведь заголовок текста Непомнящего – сокращённая цитата из незавершённого программного стихотворения Пушкина «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» (1834). Неслучайно оно, как и другие главные произведения поздней лирики поэта, не включено в «Избранные стихотворения А.С. Пушкина» [14, с. 204-295], – приложение в книге Владимира Новикова «Пушкин», составляющее почти треть её.
Прерву повествование и сразу скажу о принципиально важном: слово «русский» применительно к Пушкину авторы от Андрея Немзера до Владимира Новикова (не говоря уже о филологически-пустых либерал-пропагандистах типа Владимира Познера) предпочитают не употреблять. Другое дело, например, «человек-мир» [14, с. 8, 100, 130, 144, 168, 199] – образ, через который определены личность и творчество писателя в книге Вл. Новикова, профессора МГУ, изданной в «ЖЗЛ» в 2022 году. Невольно вспоминаются точные самохарактеристики Белинского, действительно, «человека-мира», космополита-западника, так и не понявшего Пушкина. Самохарактеристики, данные себе, своим друзьям-западникам, применимы и к их последователям XIX-XXI вв.: «Мы люди без отечества – нет, хуже, чем без отечества: мы люди, для которых отечество – призрак, – и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность – призрак» [2, c. 489]; «А русские ли мы?.. Нет, общество смотрит на нас как на болезненные наросты на своём теле, а мы на общество смотрим, как на кучу смрадного помёту» [2, с. 480].
Теперь, после вынужденного фальстарта, со второй попытки начнём «забег». В стихотворении «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…» есть строфа, передающая состояние любого человека, чьи надежды, планы на будущее неразрывно связаны с осознанием ежесекундной убываемости его жизни и неизбежности конца земного пути, который может наступить в любой миг:
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить… И глядь – как раз –
Умрём [15, с. 258].
Это незаконченное стихотворение имеет известный двухабзацный план продолжения, последние слова которого: «… религия, смерть» [15, с. 464]. Пушкин, как известно, покинул сей мир как православный христианин, но не по стихотворному плану…
Итак, название статьи Валентина Непомнящего «Предполагаем жить» в подтексте подразумевает и проверку на жизнь после смерти. По версии же Валентина Семёновича 1990-го года, начиная с 1930-х гг., пушкинистика находится в затяжном кризисе, вызванном религиозными и идеологическими причинами. И как следствие – многочисленные мифы, не имеющие отношения к жизнетворчеству русского гения, которые точно характеризует один из лучших пушкинистов XX-XXI веков. Сведу их до уровня отдельных тезисов: Пушкин – «враг “царизма”» [10, с. 20]; «он должен был исповедовать принцип “морально всё, что на пользу революции”» [10, с. 21]; «“наш Пушкин” должен был быть материалистом и вольтерьянцем» [10, с. 21]; «он обязан был быть “интернационалистом”» [10, с. 21]; «И, конечно, “наш Пушкин” должен был быть атеистом. Его интересовало всё, что угодно <…>, кроме последних вопросов бытия, которые и есть вопросы собственно религиозные» [10, c. 22]; «Вся эта ложь <…> заставляла <…> в самом поэте видеть лицемера» [10, с. 22].
Проверим точность оценок В. Непомнящего, данных советской пушкинистике 1930-1980-х гг. на некоторых ключевых сюжетах биографии и творчества Пушкина. Рассмотрим также, как они характеризуются в постсоветской пушкинистике. Читатель же сам должен сделать вывод о том, кто из писавших и пишущих о русском классике остался и останется жить как автор после смерти физической.
События 8 сентября 1826 года как «игольное ушко» для пушкинистов
Одним из стартовых событий, породивших принципиальное разнотолкование судьбы Пушкина, является его встреча с Николаем I в Чудовом дворце 8 сентября 1826 года. Из двух противоположных версий данного события – в передаче А. Хомутовой и М. Корфа – советские пушкинисты, по словам Непомнящего, отдавали предпочтение второй. Согласно ей, на вопрос императора: «Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге?», – писатель ответил: «Встал бы в ряды мятежников». Выбор этой версии, с точки зрения Валентина Семёновича, объясняется просто: «советский» Пушкин «был обязан стать в первую очередь ярым врагом “царизма”» [10, с. 20].
Однако, говоря о своих коллегах, Валентин Семёнович не называет фамилии, работы, не приводит цитаты. Всегда в таких случаях возникает вопрос: насколько точен диагноз автора, не сгущает ли он краски и т.д.? Поэтому мы не только проверим объективность «вердикта» Непомнящего, но и рассмотрим, как трактуется переломный факт биографии писателя пушкинистами и постсоветского времени.
Вполне закономерно, что версия Корфа как единственный вариант встречи приводится в неоднократно переиздаваемой работе Леонида Гроссмана «Пушкин» [4, c. 295]. Также предсказуемо академик Дмитрий Благой ссылается на свидетельство Корфа в своей книге 1967 года издания [3, с. 45]. Почеркну, Д. Благой не только один из главных советских пушкинистов, возглавлявший долгое время Пушкинский сектор в ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, но и первый – фактически и сущностно – оппонент В. Непомнящего.
На первый взгляд, неожиданно в этот ряд идеологически правильных пушкинистов времён позднего СССР попал кумир космополитической интеллигенции Юрий Лотман. Он в книге, изданной тиражом 600 тысяч экземпляров в 1981 году, не называя Корфа, по сути, вторит ему, по-советски характеризуя позицию писателя: «Пушкин <…> решительно подчеркнул (это, конечно, чистой воды идеологический миф. – Ю.П.) единомыслие (с декабристами, что тоже не так. – Ю.П.), сказав, что если бы он случился в Петербурге, то 14 декабря был бы на Сенатской площади» [7, с. 139].
Не вызывает сомнений: в данном принципиальном случае Ю. Лотман не ссылается на первоисточник, из которого черпает информацию, ибо не хочет вторить ортодоксальным советским пушкинистам. Но в то же время, несомненно, он пусть не прямо, но анаколуфно солидаризируется с ними в изложении встречи.
Уже на закате СССР, в 1990-м, в библиографическом словаре «Русские писатели», вышедшем тиражом 169 тысяч экземпляров, версия Корфа вновь была воспроизведена без ссылок на него, но практически дословно (в ней появилось только одно новое слово – «каре»). Процитирую автора словарной статьи С. Фомичёва, представителя академической науки из Ленинграда (Пушкинский дом ИРЛИ РАН): «Даже заявление поэта о том, что 14 декабря 1825 г., будь он в Петербурге, он непременно встал бы в мятежное каре…» [20, с. 177].
Вновь позиция литературоведа не удивила: показательны его и провальная полемика с Вадимом Кожиновым, и наукообразная, пустопорожняя книга «Поэзия Пушкина. Творческая эволюция» [19]. Удивил лишь стиль С. Фомичёва: дважды употреблённое в одном предложении местоимение «он», да ещё через слово… И это, видимо, академический уровень?.. Читал ли сей текст член-корреспондент АН СССР (РАН) Пётр Николаев – редактор-составитель словаря? Или он все свои силы потратил на борьбу с «русистами» (М. Лобановым, В. Кожиновым, Ю. Селезнёвым и другими) и на отстаивание классового, марксистско-ленинского подхода к литературе?..
Итак, приведённые примеры, казалось бы, свидетельствуют о точности оценки Непомнящего данной советской пушкинистике. Однако в своей статье Валентин Семёнович не говорит, например, о трёх публикациях, которые он как специалист и человек обязан был знать и даже – просто не мог не знать. А эти работы вносят значительные коррективы в озвученную ранее версию о советской пушкинистике, обходящей стороной свидетельства А. Хомутовой.
Итак, через два года, после того как Д. Благой обрушился с резкой критикой на статью начинающего пушкиниста В. Непомнящего «Двадцать строк» [8], вышла книга академика «Творческий путь Пушкина» [3]. Уже в ней не только приводится свидетельство Хомутовой, но и сопровождается авторским комментарием, по сути, легализующим её версию как источник, заслуживающий доверия. Благой ссылается на Б.Л. Модзалевского, называющего Хомутову «свидетельницей очень достоверной» [3, с. 45], а сам исследователь характеризуется «как один из лучших новейших знатоков биографии Пушкина» [3, с. 45].
Но далее происходит неожиданное: в качестве дополнительного аргумента в пользу приведённой точки зрения Хомутовой называется версия М. Корфа – «лицейского товарища Пушкина» [3, с. 45]. Этот логический кульбит академика, не доступный моему пониманию, оставим без комментариев.
Неразрешимой загадкой является и то, как В. Непомнящий, помимо суждений Д. Благого и Б. Модзалевского, пропустил очень известную работу Н. Эйдельмана «Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837» [21], вышедшую за три года до появления статьи «Предполагаем жить». Не приемля отношения Натана Яковлевича к декабристам и декабризму, не соглашаясь со многими его суждениями о жизни и творчестве Пушкина, считаю, что в первой главе этой книги [21, с. 9-64] встреча поэта с Николаем I рассмотрена с высочайшей научной тщательностью и объективностью, с исследовательским мастерством, так редко встречающимся сегодня. Только ссылок в 56-страничной главе я насчитал 198. И одна их них, кстати, на работу В. Непомнящего, высоко оценённую Эйдельманом [21, с. 62].
По понятным причинам приведу лишь итог изысканий Натана Яковлевича. Он, рассмотрев все имеющиеся источники о встрече 8 сентября 1826 года (а среди них «22 прямо или косвенно восходит к рассказам Пушкина и пять авторов записали “со слов Николая”» [21, с. 24]), пришёл к выводу: «Особая память мемуаристки (Хомутовой. – Ю.П.), тот культурный круг, которому она принадлежала, неоднократные встречи с поэтом – очень благоприятные условия для повторения и закрепления в её памяти максимально такой, пушкинской версии об очень важном для поэта событии. Убедительность, достоверность записи А.Г. Хомутовой подтверждается даже тем, что объём интересующего нас текста невелик, отрывок сжатый, ёмкий, лишённый следов особой литературной обработки.
Заметим, что рассказ Пушкина о встрече с царём передаётся от имени поэта, “в первом лице” – как бы в “стенографической записи”» [21, с. 29].
Процитирую также два ключевых предложения, которые по непонятным причинам приводятся разновариантно: Д. Благой и его пушкинист-антипод В. Непомнящий ссылаются на один вариант записи, а Н. Эйдельман – на другой, который стопроцентно совпадает с первоисточником – 1068 столбцом «Русского архива» за 1867 год. Вот этот ответ Александра Сергеевича на главный вопрос Николая I: «Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за то Небо» [1].
Полемизируя с Ю. Лотманом, писавшим о пушкинском единомыслии с декабристами и глубоких симпатиях поэта к их тактике, Н. Эйдельман справедливо утверждал: «Однако главный подтекст пушкинского ответа всё же не в “тактике”. Он был продиктован серьёзными, глубокими мотивами; он может быть объяснён прежде всего тем – каков был Пушкин в 1826-м» [21, с. 44]. Среди факторов, определивших и ответ поэта, и его дальнейшее творчество, Эйдельман называет следующие.
Во-первых, Пушкин так ответил на вопрос, руководствуясь не политическими соображениями, а «понятиями чести», «дружеской солидарностью» [21, с. 45]. Во-вторых, Александр Сергеевич расходился с декабристами в «общем взгляде на вещи, сомневаясь в декабристских средствах» [21, с. 45]. В-третьих, пожалуй, главное: «…поэт (как это видно <…> из записки “О народном воспитании”, представленной царю два месяца спустя) глубоко сочувствовал декабристам и в то же время признавал неслучайность, древние исторические корни самодержавия…» [21, с. 46].
Трудно не заметить: правильные оценки и аргументы Эйдельмана совпадают с тем, что в 1990-м в вышеназванной статье так утверждал Непомнящий: «То есть непременно участвовал бы, но – по причинам исключительно этическим: дружба важнее расхождений в идеологии и политике. После “Бориса Годунова” Пушкин, едучи на свидание, мог ожидать чего угодно, но “идейного противника” он в русском царе уже не видел.
Этот рыцарский ответ никогда не был популярен у пушкинистов, неспециалистам же почти неизвестен» [10, с. 20].
В постсоветское время ситуация с выбором источника, по которому рассказывается о встрече 8 сентября 1826 года, принципиально не изменилась. По-прежнему немало авторов ссылаются на Корфа. Даже в четырёхтомной «Летописи жизни и творчества А.С. Пушкина», казалось бы, в самом авторитетном издании, подготовленном Пушкинской комиссией Российской Академии Наук к 200-летию классика, во втором томе (его составители – М.А. Цявловский, Н.А. Тархова) интересующий нас сюжет излагается со слов Корфа: «Встал бы в ряды мятежников» [6, с. 169].
Не избежал «комплекса Корфа» даже такой серьёзный «правый» пушкинист, как Михаил Филин. В его книге «О Пушкине и окрест поэта» (1997) в точные, справедливые суждения автора об отношении писателя к декабристам вдруг вклинивается злополучная цитата Корфа [18, с. 173], которая, правда, не влияет на дальнейший ход мысли М. Филина.
В двух книгах о Пушкине, изданных уже в XXI веке, цитируется Хомутова, правда, с определёнными изъятиями. В работе И. Сурат, С. Бочарова «Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества» (2002) информация о встрече писателя с Николаем I – это одно предложение из записи А.Г. Хомутовой [17, с. 73-74]. Можно лишь гадать, почему авторы очерка не процитировали предложение, следующее за приведённым ими, где выражается благодарность Пушкина «Небу»…
Владимир Новиков, чья книга о Пушкине вышла в 2022 году, ограничивается, как и Сурат с Бочаровым, тем же предложением. Цитату о Небе ожидать от либерального автора наивно. Однако, приведя запись Хомутовой, Новиков своими комментариями ставит под сомнение их адекватность. Как говорят в таких случаях, следите за руками: «… так передаёт много лет спустя пушкинские слова Анна Хомутова, слышавшая их 26 октября 1826 года на вечере в честь поэта в доме Марии Римской-Корсаковой» [14, с. 92].
На самом деле запись была сделана в день встречи Хомутовой с Пушкиным, от которого она услышала версию писателя о его встрече с Николаем I. А через много лет издателю «Русского архива» П. Бартенёву с подачи П. Вяземского попал «50-летний журнал» уже покойной А. Хомутовой. Н. Эйдельман, самый, видимо, посвящённый в эту историю исследователь, сообщает о данном документе следующее: «Вяземский называет материалы Хомутовой журналом, то есть дневником; Бартенёв же видит в них записки, мемуары. По всей видимости, это были действительно записки, но основанные на дневниковых записях. Позже Л.Н. Майков, изучая другие фрагменты того же сочинения (“Москва в 1812 году”), оценивал рассказ А.Г. Хомутовой как “переработку её подённых записок”» [21, с. 27]. И всё это должен знать Владимир Новиков, чтобы не дезинформировать читателей в этом и в других вопросах, речь о которых пойдёт чуть позже.
Итак, подведём итоги краткого рассмотрения этого потенциально безразмерного сюжета. Работы большинства советских пушкинистов дают основание согласиться с версией В. Непомнящего. Действительно, в их разноформатных публикациях, как и в четырёхтомной «Летописи жизни и творчества Пушкина» (1999), некоторых статьях, книгах постсоветского времени, события 8 сентября 1826 года излагаются с опорой на свидетельство М. Корфа.
Однако в советское время, вопреки утверждениям В. Непомнящего, были авторы, трактующие встречу Пушкина с Николаем I по запискам А. Хомутовой. Самую же большую и продуктивную работу в данном направлении проделал Натан Эйдельман. Адекватные же пушкинисты постсоветского времени ссылаются, в первую очередь, на него. Хотя и здесь возникают важнейшие лакуны, как в случае с И. Сурат и С. Бочаровым.
То есть даже «частный» сюжет из биографии русского классика не даёт оснований согласиться с версией В. Непомнящего о всеобъемлющем кризисе в пушкинистике 1930-1980-х гг., на которой строится статья литературоведа «Предполагаем жить». А годом раньше, как бы предваряя пафос данной публикации, Валентин Семёнович в своём докладе «Сетование и надежды» [11], прочитанном на учредительном собрании Московской Пушкинской комиссии ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, в самом начале выступления заявил: «...нужно говорить всё же не об упадке, а о кризисе» [11, с. 185].
Этот серьёзный диагноз Непомнящего будет детально проверяться на интерпретациях других сюжетов из жизнетворчества А.С. Пушкина в следующих разделах. Пока же прокомментирую общую авторскую концепцию, страдающую явными изъянами.
Во-первых, явление, которое длилось шестьдесят лет, правильно ли называть кризисом или есть другой термин, точно передающий сущность происходившего? К тому же, прежде чем озвучить идею кризиса, Валентин Непомнящий назвал фамилии двадцати двух советских литературоведов, чьи работы свидетельствуют о «новом уровне, на который поднимается изучение и понимание Пушкина» [11, с. 184]. Если существовало такое количество достойных пушкинистов, то справедливо ли говорить о шестидесятилетнем кризисе. То есть либо Валентин Непомнящий не точен, либо в его список попали авторы, явно не поднимающий уровень изучения и понимания жизни и творчества великого писателя. Назову лишь Михаила Эпштейна и сошлюсь на последний на день сегодняшний опус этого «специалиста»-русофоба, коим он был всегда [22].
Во-вторых, кризис предполагает то, что до него был рассвет или стабильное развитие – в данном случае – пушкинистики. Но этого не скажешь о периоде рубежа XIX-XX веков, когда преобладали два подхода, воплощённые в работах Д. Мережковского, М. Гершензона, В. Вересаева, М. Цветаевой и других авторов, с которыми Валентин Непомнящий в статьях разных лет убедительно полемизировал. Фундамент этих подходов был заложен В. Белинским и Вл. Соловьёвым. Однако оба эти автора у Валентина Непомнящего попали в ряд «славных имён» [11, с. 193] пушкинистов. И как ироническая закономерность, через тринадцать лет после доклада Непомнящего, Леонид Коган, полемизируя с ним, даёт Валентину Семёновичу уничижительные характеристики, следуя экуменистской традиции и называя «отца» её Владимира Соловьёва «корифеем русской религиозной философии» [5, с. 207].
Завершить данный раздел хочу – кому-то это покажется неожиданным – похвальным словом советской школе пушкинистики. Не принимая её идеологического, социально-классового, ценностного и других подходов, не могу не отметить высокую и порой высочайшую погружённость литературоведов в объект исследования, умение работать с первоисточниками (смотрите на количество сносок практически к любому исследованию), профессиональную чистоплотность. Последнее, очень важное качество, отсутствующее у большинства современных литературоведов, критиков, журналистов (занимающихся плагиатом, компиляциями, свободным пересказом известных работ), особо подчеркну и проиллюстрирую двумя примерами.
Натан Эйдельман доскональное изложение истории, связанной с «тетрадками» А.Г. Хомутовой, переданных Вяземскому Е. Розе, сопровождает ссылкой. В последнем предложении её говорится: «За сведения, связанные с А.Г. Хомутовой, приношу глубокую благодарность М.П. Мироненко и А.А. Ильину-Томичу» [21, c. 27].
Подобную исследовательскую честность и человеческое благородство демонстрирует современный пушкинист Ирина Сурат, сформировавшаяся как литературовед в советское время. В её статье «Кто из богов мне возвратил…» есть, в частности, такая сноска: «Это наблюдение впервые высказано в статье: Суздальский Ю.П., “Пушкин и Гораций” (“Iноземна фiлологiя”. Вып.9. Львiв. 1966, стр. 145)» [16, c. 226].
Сам же текст Сурат завершается не менее показательно: «P.S.: На стадии корректуры этой статьи я обнаружила, что М. Поздняев ранее уже высказал догадку о связи стихотворения “Кто из богов мне возвратил…” c Иваном Пущиным и с несостоявшимся побегом из Михайловского в декабре 1825 года (“Огонёк”, 1980, №52, стр. 14). Сожалея, что это догадка осталась вне поля моего зрения во время работы над статьёй, я всё же радуюсь совпадению наблюдений» [16, с. 226].
***
В 2024 году вышла книга Валентина Непомнящего «Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления» [12]. Практически во всех статьях этого сборника – «Предполагаем жить» [10], «Центральное явление нашей культуры» [13] и других, а также интервью «Между корыстью и совестью» [9] – ведётся персональная и направленческая полемика, в первую очередь, с пушкинистами советского времени. Приемля общий пафос данных работ с учётом тех поправок, которые были мною сделаны, нужно отметить то, на что не обратил внимание Валентин Непомнящий, ушедший из жизни в 2020 году.
Через 34 года после публикации его статьи «Предполагаем жить» есть основание утверждать: по сравнению с советским периодом профессиональный уровень пушкинистики и литературоведения вообще, а также смежных творческих профессий (критика, журналистика) ещё более ухудшился. Сегодня в гуманитарной сфере преобладает следующий тип пишущего, говорящего «специалиста» – духовный иностранец (чаще всего – русофоб), чей профессиональный уровень ниже плинтуса. Это я покажу на многочисленных примерах в других разделах, где речь пойдёт об интерпретации трёх сюжетов из жизнетворчества Пушкина.
Конечно, не только состояние современной пушкинистики – повод для озвученного масштабного вывода. Он, можно сказать, суммарный итог и ранее написанных статей о П. Басинском, Д. Быкове (признан в России иноагентом), Б. Сарнове, И. Волгине, А. Солженицыне, Л. Сараскиной, В. Пьецухе, З. Прилепине, В. Огрызко, А. Байгушеве, А. Разумихине. Правда, Захар Прилепин – не духовный иностранец, а амбивалентно русский писатель, но это, как говорится, другая история.
Использованные источники:
1. Анна Григорьевна Хомутова. Биографический очерк и выдержки из её записок (1814 год и Воспоминание о Пушкине) с послесловием князя П. А. Вяземского // Русский архив. Историко-литературный сборник. – 1867. – Выпуски 7-12. – Стб. 1068.
2. Белинский В. Собрание. сочинений. В 9-ти т. – Т.9. Письма 1829-1848 годов. – М.: Худож. лит., 1982. – 863 с.
3. Благой Д. Творческий путь Пушкина. – М.: Советский писатель, 1967. – 724 с.
4. Гроссман Л. Пушкин. – М.: Молодая гвардия, 1960. – 527 с.
5. Коган Л. «И внял я неба содроганье…» (О философии пушкинского «Пророка») // Вопросы литературы. – 2002. – №4. – С. 201-230.
6. Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина: В 4 т. Т. II. (1825-1828) / Сост. М.А. Цявловский, Н.А. Тархова; Науч. ред. Я.Л. Левкович. – М.: СЛОВО / SLOVO, 1999. – 544 с.
7. Лотман Ю. Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя: Пособие для учащихся. – Л.: Просвещение, 1981. – 255 с.
8. Непомнящий В. Двадцать строк // В. Непомнящий / Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2024. – с. 50-80.
9. Непомнящий В. Между корыстью и совестью. Интервью // В. Непомнящий / Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2024. – с. 629-648.
10. Непомнящий В. Предполагаем жить // В. Непомнящий / Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2024. – с. 17-30.
11. Непомнящий В. Сетования и надежды // Вопросы литературы. – 1989. – №4. – С. 183-193.
12. Непомнящий В. Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2024. – 652 с.
13. Непомнящий В. Центральное явление нашей культуры // В. Непомнящий / Удерживающий теперь: Пушкин и судьба России. Избранные произведения и выступления. – М.: Изд-во ПСТГУ, 2024. – с. 31-37.
14. Новиков Вл. Александр Пушкин. – М.: Молодая гвардия, 2022. – 303 [1] с.
15. Пушкин А. Полное собрание сочинений в десяти томах. Т.III. – Л.: Наука, 1977. – 495 с.
16. Сурат И. «Кто из богов мне возвратил…». Пушкин, Пущин и Гораций // Новый мир. – 1994. – №9. – С.209-226.
17. Сурат И., Бочаров С. Пушкин: Краткий очерк жизни и творчества. – М.: Языки славянской культуры, 2002. – 240 с.
18. Филин М. О Пушкине и окрест поэта (Из архивных разысканий). – М.: ТЕРРА, 1997. – 352 с.
19. Фомичёв С. Поэзия Пушкина. Творческая эволюция. – Л.: Наука, 1986. – 304 с.
20. Фомичёв С. Пушкин, Александр Сергеевич // Русские писатели. Библиограф. слов. в 2 ч. Ч2. – М. – Я. – М.: Просвещение,1990. – с. 173-182.
21. Эйдельман Н. Пушкин. Из биографии и творчества. 1826-1837. – М.: Художественная литература, 1987. – 463 с.
22. Эпштейн М. Тайная свобода. Михаил Эпштейн – о пушкинском мифе // Радио Свобода (признано в России иноагентом и нежелательной организацией). – 2022.
