Пушкин - историк

«Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, что может поумнеть», - сказал драматург Александр Островский на открытии памятника Александру Пушкину в 1880 году, и он абсолютно прав. Пушкин – это не только поэзия, проза, чувства и грёзы; это ещё и тонкое ощущение исторических эпох, которых он касался в своём творчестве. Как изящно Пушкин обрисовал XVIII век: «Ловласов обветшала слава / Со славой красных каблуков / И величавых париков»! В этих строчках – вся сладость и гадость галантного столетия, его гордость и роскошество. Ловлас – Lovelace – центральный персонаж романа Самюэля Ричардсона «Кларисса» - ветреный, коварный красавец, но при том – разумник, типичное порождение эры Вольтера. Красные каблуки – отличительный признак французской аристократии, а пышный парик – атрибут старины, казавшийся забавным в то время, когда поэт писал своего «Евгения Онегина». Одним росчерком пера Пушкин высмеял очаровательное и – гнусное поколение ловласов, доживающих свои дни в сентиментальном XIX столетии. Александр Сергеевич изумляюще верен в своих определениях.

В Государственном Историческом Музее сейчас проходит выставка «Пушкин. Страницы истории», где пиит и прозаик представлен ещё и как историк. Благо, тут есть, о чём поговорить – «Борис Годунов», «Арап Петра Великого», «Полтава», «Капитанская дочка», «Пиковая дама» - всё это пронизано ощущениями былого. Кстати, история, как наука, была тогда в зачаточном состоянии, и даже фундаментальный труд Николая Карамзина грешит неточностями, упрощениями и легковесными выводами. История казалась частью легенды, где присутствовали дивящие артефакты, не имевшие ничего общего с реальностью. Пушкинские изыскания – в том числе его «История пугачёвского бунта» - ценны, прежде всего, как литературно-художественные шедевры.

Экспозиция оформлена весьма лаконично – гладкие, тёмно-синие поверхности, но всё освещает люстра, намекающая на магический кристалл, упоминаемый Пушкиным в восьмой главе «Евгения Онегина». Там говорится: «И даль свободного романа / Я сквозь магический кристалл / Еще неясно различал». На входе – упоминание об астероиде 2208 Pushkin, открытом 22 августа 1977 года советским астрономом Николаем Черныхом в Крымской астрофизической обсерватории. Мы попадаем на край вселенной – глубокий синий цвет, отблески, ощущение безграничного пространства. Пушкин – это русский космос! Романтика - и преодоление – это столь созвучно поэту с его «чудным мгновеньем» и тут же - с «глубиной сибирских руд».

Но сегодня Пушкин – не возлюбленный своих многочисленных муз и не дерзкий борец, но исследователь прошлого. Реплики из пьесы «Борис Годунов» знает даже тот, кто никогда её не читал: «Народ безмолвствует» и «Мальчики кровавые в глазах». Это - ушло в массы. Повествование о жестокости, властолюбии, страхе, подлости – обо всём том, что присуще человечеству, как виду. Пушкин при написании вдохновлялся карамзинской историей – популярным чтением интеллектуалов его круга. Помимо этого, его давно волновали хроники Уильяма Шекспира, в частности «Ричард III». Явился замысел – написать нечто серьёзное, основанное на труде историка, но и остро-увлекательное.

Что характерно, создавался «Борис Годунов» в михайловской ссылке, откуда Пушкина вызволил новый царь Николай I – тот не в пример своему старшему брату Александру умел видеть сущность людей и доверял не поверхностному взгляду, а глубокому чутью. Состоялась знаковая встреча в Москве, где поэт и монарх беседовали по душам, а Пушкин читал Николаю отрывки из «Бориса Годунова». Правда, лишённый гуманитарной жилки, государь посоветовал переделать это в прозе, на манер романов Вальтера Скотта, который был невероятно актуален в европейском и русском обществе.

К своему герою Пушкин относился сложно. Устами Василия Шуйского звучит приговор: «Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, / Зять палача и сам в душе палач…», но, тем не менее, мы наблюдаем за терзаниями Годунова, его мучительной рефлексией. На выставке представлена парсуна (от «персона») Бориса Годунова и раритетный предмет – шапочка убиенного царевича Дмитрия.

Кроме того, имеются портреты Лжедмитрия I и Марины Мнишек – несостоявшихся правителей Руси, а ещё – презанятный документ – заемное письмо Лжедмитрия воеводе Сандомирскому Ежи Мнишеку на четыреста злотых. Заключено в замке Самбор, имению Мнишеков. Именно тут происходит одно из действий «Бориса Годунова», и Отрепьев-Дмитрий признаётся будущей супруге, высокомерной и спесивой полячке: «Тень Грозного меня усыновила, / Димитрием из гроба нарекла, / Вокруг меня народы возмутила / И в жертву мне Бориса обрекла». Вся эта монархическая путаница сделалась причиной Смуты, от которой русский социум оправлялся не одно десятилетие, а польская интервенция – лишь одна из страниц той колоссальной трагедии.

А вот – моменты славы и поэма «Полтава»! Александр Сергеевич восторгался Петром Великим, и, обращаясь к Николаю I в «Стансах» он писал: «Семейным сходством будь же горд; / Во всем будь пращуру подобен: / Как он, неутомим и тверд, / И памятью, как он, незлобен». Николай держал на рабочем столе бюст знаменитого предка, стараясь во всём походить на царя-труженика, хотя, недоброжелатели подшучивали, что нынешний самодержец похож на Петра лишь высоким ростом. Однако всем не угодишь, а, если говорить по чести, Николай вникал во всякое дело и ни секунды не сидел в праздности.

В экспозиции есть и сюжет «Триумф Полтавы», написанный неизвестным художником. Вещь не самая искусная, и вместе с тем, она отражает дух времени. Пётр - в доспехе, конь попирает слабенького шведского льва – символ Карла XII и всей династии, над головой царя – трубящая богиня славы в античном одеянии: «Но близок, близок миг победы. / Ура! мы ломим; гнутся шведы. / О славный час! о славный вид! / Ещё напор — и враг бежит».

Первоначальное название поэмы и вовсе – «Мазепа», и только затем пришла на ум «Полтава». Речь идёт о парадоксальной любви Марии к старику-гетману, его предательстве и торжестве русского оружия. Перед нами – портрет Ивана Степановича Мазепы, крепкого гетмана, много сделавшего для процветания края, но - злосчастного подлеца, перешедшего на сторону Карла. Показательно, что рыцарственный швед, хоть и воспользовался той ситуацией, а всё же никогда не ценил Мазепу. Гадов никто не любит, даже, если те приносят пользу. Об этом стоит помнить современным украинцам, пришедшим на поклон к всесильному НАТО.

Конечно же «Полтава» — это хвалебная речь Петру, чью натуру Пушкин чувствовал невероятно точно: «Выходит Пётр. Его глаза сияют. Лик его ужасен. / Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь, как Божия гроза». Резвым, практически телеграфным стилем поэт перечисляет всё, что хочет молвить о Петре. То был человек-вихрь. Всё – быстро. За год – построить. За минуту – выполнить. Если отстанем – будем биты. Человек контрастов – прекрасен и ужасен, как в стихах. Мнения современников разнятся – одни утверждают, что царь был красив, другие констатируют, что чудовищен и пугающ.

Вот – прижизненный миниатюрный портрет монарха, написанный Густавом фон Мардефельдом. Тот Мардефельд был уникальнейшей личностью. Прусский дипломат, посол в Россию, а ещё – ловкий художник-миниатюрист. Он изобразил Петра в доспехе, с орденской лентой, на фоне какого-то пейзажа – всё очень типично для тех лет, но сам факт, что дипломат ещё и рисует – это заслуживает особого внимания. На выставочной витрине – один из штандартов Карла XII, захваченный в ходе боёв. А тут – мундир Петра Великого, и можно заметить, сколь строен был государь.

Мы же переходим к ещё одной теме, заботившей Пушкина – к истории Пугачёвского мятежа, крестьянской войне, разразившейся в годы правления Екатерины II. К Емельяну Пугачёву у поэта было двоякое отношение. Он и сочувствовал, и осуждал, и восхищался, и страшился. Дабы понять мотивы и смыслы, Пушкин сидел в архивах, и его «История Пугачёвского бунта» - это скрупулёзное исследование. Пушкин был чёток в своих описаниях бунтаря Емельяна: «Он был сорока лет от роду, росту среднего, смугл и худощав; волосы имел тёмно-русые, бороду чёрную, небольшую и клином. Верхний зуб был вышибен ещё в ребячестве, в кулачном бою. На левом виску имел он белое пятно, а на обеих грудях знаки, оставшиеся после болезни, называемой чёрною немочью. Он не знал грамоты и крестился по-раскольничьи».

В общем, ничего общего с Петром III, за коего себя выдавал, чтобы народ шёл за его знамёнами. На выставке можно увидеть и портрет Пугачёва, привычный нам со школьных лет, и прижизненное издание книги. Попервоначалу Пушкин хотел назвать свой труд «История Пугачёва», но царь, возжелавший быть личным цензором Александра Сергеевича, пресёк это начинание, ибо негоже так называть исследование – токмо «История пугачёвского бунта». Это – о бунте, а не о Емельке!

Сюда же относим и «Капитанскую дочку», где автор столь чутко расставил акценты, что невозможно понять – какую сторону он принял. И Пугачёв, и Екатерина II отображены с невероятной симпатией, будто бы Пушкин был «над схваткой», добросовестный бытописатель – безусловно поэт жалеет бунтовщика, но и сознаёт необходимость его казни. У каждого – своя правда, и у восставшего народа, и у матушки-императрицы, гением которой расцвёл Золотой век.

Среди экспонатов – полотно «Суд Пугачёва» Василия Перова, написанное через сто лет после страшных событий. Художник задумывал серию из трёх картин – первая очерчивала бы горькое положение масс, вторая - живописала восстание, а уже следом – пугачёвский суд, который сложно именовать законным, но какой уж есть. Так вышло, что Перов создал только финал своего триптиха, но и он получился впечатляющим. Больше того, имеются два разных варианта этой фабулы, и на выставке можно увидеть менее известный (второй хранится в Русском музее).

На картине – трагедия. С одной стороны – одичавшие массы, требующие расправы, с другой – дворянин в камзоле, штанах-кюлотах и пудреном парике – он виноват лишь в том, что принадлежит к правящему, сытому классу. Потому участь его решена. Как это похоже на грядущие события Французской революции, когда гильотинировали всякого, кто хоть сколько-нибудь походил на дворянина! Вдали – сполохи пожара – видимо, сожжено имение. Слуги аристократа – на коленях, руки скручены. Быть может, их отпустят, если покаются и примкнут к вольнице батьки-Емельяна. В 1870-х годах, когда писалась картина, росло недовольство крестьянской реформой, да и прочими реформами – тоже. Живописцы из круга Передвижников буквально кричали правящему слою, что бывает и пугачёвщина – русский бунт, бессмысленный и беспощадный... Но те лишь оценивали качество мазка – а что ещё взять с художников?

Выставка – обширна. Здесь масса интереснейших предметов и документов, связанных с дружбой Пушкина и Гоголя, с путешествием в Арзрум, с домашним бытом – например, имеется диван эпохи ампир и столик для дамского рукоделия, по мнению исследователей принадлежащий бабушке поэта – Марии Ганнибал. Показаны личные вещи императоров – мундир Александра I и шинель его брата Николая I. Словно бы не Пушкин был при государях, а они – при нём. Экспозиция являет выражение «Пушкин – это наше всё!» в её зримой вещественности. Пушкин – во всём. Пушкин – всегда.