Давайте мысленно перенесёмся в канун реформ 90‑х годов в России и вспомним дискуссии о выборе пути экономических изменений. Тогда в ходу был неформальный термин «азиатские тигры», относящийся к экономикам Южной Кореи, Тайваня, Сингапура и Гонконга. Разумеется, говорили и о японском чуде. Хотя с тех пор и прошло 30 лет, а старый вопрос о том, как нам создать мощную и высокотехнологичную экономику, остаётся на повестке дня. Вот и давайте посмотрим, на каких принципах основывался промышленный рывок ряда стран Юго-Восточной Азии. Быть может, их опыт окажется актуальным для России.
Сделано в Японии
Начнём с Японии. Её экономика прочно ассоциируется с высокими технологиями, производством сложного оборудования, мощным автомобилестроением, а японское качество стало нарицательным термином. Так обстоят дела сейчас, так было и двадцать, и сорок лет назад, но так было не всегда. Помните кинотрилогию "Назад в будущее"? Главные герои — эксцентричный изобретатель доктор Эммет Браун и его товарищ Мартин Макфлай попадают в разные исторические эпохи и выкручиваются из, казалось бы, совершенно безвыходных ситуаций. Фильм — потрясающий, но сейчас я хочу обратить внимание не на достоинства картины, а на один очень красноречивый момент в сюжете. В 1985 году доктор Браун создаёт машину времени, и Макфлай попадает на ней в 1955 год. Браун в 1955 году видит своё же изобретение, которое на тот момент он ещё не создал. Машина неисправна, а когда Браун берётся её чинить, то находит сломавшуюся деталь и говорит: «Неудивительно, что она отказала — здесь сказано «Сделано в Японии». На что Мартин, человек из восьмидесятых, отвечает: «Да ты что, док. Всё лучшее делается в Японии».
Обратите внимание, для 1955 года сделанное в Японии считалось очевидно некачественной вещью, а всего‑то тридцать лет спустя, столь же самоочевидным стал факт, что японская продукция — лучшая в мире. Более того, по сюжету Мартину на тот момент было семнадцать лет, но он не застал тех времён, когда японцы выпускали плохую технику. То есть Япония не в 1985 году, а гораздо раньше вышла в мировые промышленные лидеры.
Скажут, что нельзя делать далеко идущие выводы из шутки, произнесённой в кино, однако описанное в фильме подтверждается серьёзными исследованиям и статистическими данными. Японцы в короткий срок превратили нищую, технически отсталую и разрушенную войной страну в индустриальную сверхдержаву.
Кому интересно углубиться в детали, рекомендую прекрасную работу В.В. Алексеева "Очерки экономики Японии", которой я, в числе прочих источников, воспользовался для написания этой статьи.
Итак, Япония до середины XX века представляла собой полуфеодальную страну. Социальные отношения находились на уровне XIX века, и почти половина земли обрабатывалась арендаторами, отдававшими помещикам до 60% урожая. Латифундистам принадлежала не только пашня, но и луга, и леса, и немалая часть оросительных систем. Причём численность городского населения лишь немногим превосходила 50%, а значит, ситуация в сельском хозяйстве во многом определяла и облик страны в целом. Так вот, задолго до окончания войны сельское хозяйство сильно отстало от экономических лидеров мира.
Что касается промышленности, то её перспективы представлялись совершенно в мрачном свете. В 1946 году производство не достигало и трети от показателей 1934–1936 годов. Инфраструктура была сильно разрушена американскими бомбардировками. Стратегические запасы сырья и продовольствия, сделанные во время войны, оказались разворованы и выплеснулись на чёрный рынок. Вдобавок оккупационные власти потребовали раздробить крупнейшие индустриальные объединения «дзайбацу», служившие флагманами японской экономики. Правда, японцы постарались саботировать это решение, и ключевые концерны, несколько видоизменившись, сохранились в форме предпринимательских объединений «кэйрэцу». Тем не менее следует учитывать, что во время войны заводы работали на пределе своих возможностей, а провести техническое переоснащение тогда было невозможно. В результате станки оказались мало того что изношенными, так ещё и устаревшими. Парадоксально, но этот факт имел и положительную сторону. Сама жизнь не оставляла шанса вести бизнес по‑старому, и возрождение промышленности сразу началось с радикального обновления фондов.
Японцы взяли курс на создание совершенно иной структуры экономики. Речь шла не просто о возвращении к довоенным показателям, а о том, чтобы освоить новые сферы деятельности. Так, например, в 30‑х годах в текстильной промышленности работало порядка 40% от занятых в обрабатывающих отраслях, а в 1959 году — только 21%. Резкий рывок произошёл в транспортном машиностроении, металлообработке, в производстве электрооборудования, химической и нефтеперерабатывающей отраслях. Быстрыми темпами развивались радиоэлектроника, бытовая техника, автомобилестроение и многое другое. По объёму промышленной продукции Япония обогнала в 1961 году Францию, в 1970‑м — ФРГ, а ведь и Франция, и Западная Германия в то время тоже переживали экономический бум.
Как же были достигнуты столь феноменальные результаты? О трудовой этике японского народа сказано многое. Однако японцы и в 30‑х годах отличались трудолюбием, но тогда Япония заметно уступала мировым экономическим лидерам. Значит, были и другие причины индустриально-технологического рывка в послевоенные годы. Не стоит сбрасывать со счетов американскую экономическую помощь, а также факт масштабных закупок иностранных технологий. Но решающую роль сыграла политика властей, основанная на протекционистских идеях.
Начнём с того, что государство в сотрудничестве с бизнесом разработало экономическую стратегию модернизации. В Японии не уповали на то, что некие стихийные процессы сами собой выведут страну на первые позиции. Осознанно выбрав ряд отраслей в качестве приоритетных, государство оказывало им особую поддержку. Обновление производств и создание новых предприятий получали существенные ассигнования из бюджета.
В связи с этим применялось и сейчас применяется индикативное планирование. Суть метода заключается в том, что государство сообщает обществу цели и способы их достижения, для чего и разрабатывается комплексный план социально-экономического развития страны. Правительственная программа не является предписывающей для частного сектора, но бизнес заранее получает важную для себя информацию о том, как власть видит будущее страны. Это помогает предсказать конъюнктуру рынка, то есть ситуацию в экономике на многие годы вперед. Понятно, что таким образом снижаются риски банкротств, а инвесторов и других предпринимателей подталкивают работать именно в сферах, необходимых государству.
Для этих целей в Японии существует Национальный институт прогнозных исследований и правительственное Управление экономического планирования, в составе которого находится Бюро планирования и Экономический совет. Кроме того, в разработке планов участвует Управление по науке и технологии, Министерство финансов и Министерство внешней торговли и промышленности. В Экономическом совете представлены предпринимательские, научные, профсоюзные круги и другие общественные организации. Поскольку разработки осуществляются в тесном контакте с крупным бизнесом, то кэйрэцу воспринимают планы хотя и не как жёсткий приказ, но как руководство к действию и способствуют их выполнению.
Два типа планирования
В нашей стране многие скептически относятся к самой идее планирования в масштабах государства. На этот счёт действительно есть отрицательный опыт советского планирования. Мне довелось беседовать с Николаем Александровичем Паничевым, который занимал пост министра станкостроительной промышленности Советского Союза. И вот что он мне сказал о ситуации накануне перестройки.
«Мы отставали от развитых стран по конкурентоспособности, по надёжности, по качеству изделий.
Я скажу, почему: потому что система, которая была установлена после войны и существовала все эти годы — планирование от достигнутого, — не побуждала и не заинтересовывала предприятия и также субъекты страны заниматься развитием техники так, чтобы держать её на уровне конкурентоспособности.
К сожалению, было так, что если мне спланировали такое‑то количество единиц оборудования, значит, уже спланировано, кому оно будет поставлено. И мы дошли до того, что к 1985 году по моей отрасли мы знали, что в промышленности установлено 6,5 млн единиц металлообрабатывающего оборудования, станков и прессов, в то время когда станочников по их обслуживанию насчитывалось всего 3,5 млн. Поэтому и производительность труда, и эффективность всей работы сдерживалась, тормозилась, и, конечно, требовались реформы»[1].
Обратите внимание на то, как Паничев объясняет причину снижения конкурентоспособности советских товаров: государство планировало не только выпуск, но и сбыт, а если сбыт гарантирован планом, то производителю нет особой нужды бороться за качество, за снижение издержек и так далее. Но японское планирование отличалось от советского принципиально. Оно было рекомендательным, а не командно-предписывающим.
Роль государства в Японии проявилась ещё и в строгом контроле над банковским сектором, благодаря чему уже в самом начале реформ удалось наладить эффективную систему кредитования предпринимателей. Внедрение нового оборудования стимулировалось специальными налоговыми льготами. Промышленность и аграрный сектор долгое время защищались жёсткими протекционистскими барьерами, а некоторые из них сохраняются до сих пор. Как отмечает Алексеев, в отдельные годы до 80% сельскохозяйственного производства регулировалось государством, которое к тому же оплачивало кооперативам порядка 30% стоимости сельхозтехники.
Политика регулирования экономических отношений находит своё отражение и в антимонопольном законодательстве. Министерство экономики, торговли и промышленности (МЭТП) управляет конкуренцией таким образом, «что последняя обостряется в периоды экономического подъёма и переходит в сотрудничество в периоды спада, тем самым создавая благоприятные условия для новых капиталовложений в совершенствование и развитие технологии именно в тот момент, когда в этом существует необходимость, а ситуация на рынке этому препятствует»[2].
В 1983 году на государственном уровне был принят проект по созданию промышленных парков "Технополис". По сути, речь идёт о строительстве новых городов, в которых сосредоточены научные исследования и наукоёмкая промышленность. Японцы использовали соответствующий иностранный опыт, в том числе Кремниевой долины США и новосибирского Академгородка. Роль государства в этом проекте огромна. Оно участвует в финансировании базовой инфраструктуры технополиса, предоставляет займы под конкретные научно-технические проекты, возврат которых происходит только в случае коммерческого успеха новой технологии или продукции, размещает госзаказы, в том числе относящиеся к военной сфере, стимулирует НИОКР налоговыми льготами, обеспечивает свободный доступ к оборудованию и патентам, находящимся в госсобственности, и т.д.[3].
Также заслуживает серьёзного внимания японский опыт управления ценами. Широкое применение получила практика государственных закупок сельхозпродукции по высоким ценам и последующая их продажа оптовикам, но уже со значительной скидкой. Финансирование научнотехнических и инфраструктурных проектов в значительной степени осуществлялось за государственный счёт, а в сфере валютного контроля влияние государства долгое время было абсолютно определяющим. Вплоть до 70‑х годов курс иены устанавливался административно. Кроме того, в Японии реализуются и государственные программы, рассчитанные на долгую перспективу. Всё это важные составляющие японского экономического чуда, послужившего ориентиром и некоторым другим странам Азии.
Экономическое чудо под руководством Гоминьдана
С 1895 по 1945 г. Тайвань был японской колонией, со всеми вытекающим последствиями. Например, в отношении тайваньцев оккупационная администрация ввела ограничение на ведение бизнеса, торговля была завязана на удовлетворение запросов Японской империи и уже по этой причине развивалась однобоко. Как и положено колонии, Тайвань поставлял в основном сельскохозяйственные необработанные продукты, а закупал промышленные товары. После войны и без того не слишком развитая индустрия Тайваня получила серьёзный удар — значительная часть фондов была вывезена в Китай. А когда в 1949 году разбитые части Чан Кайши эвакуировались на Тайвань, проиграв гражданскую войну коммунистам, доход на душу населения в год был менее $1004 . Множество местных фермеров арендовало землю в обмен на половину урожая. В общем, безрадостная картина. На острове практически отсутствовали энергоносители, да и вообще природные ресурсы, лишь четверть территории была пригодна для сельского хозяйства. Развитие портовой инфраструктуры осложнялось географическими особенностями береговой линии, не вполне удобной для строительства терминалов.
Как быть? Государство реализовало ряд программ модернизации. Опираясь на государственные инвестиции, тайваньские фермеры добились значительного роста продукции. В середине XX века рост в этой сфере составлял 14% в год[5] . Крестьяне обеспечили продовольственные запросы своего народа, а излишки пошли на мировой рынок. Значительный сельскохозяйственный экспорт дал правительству валюту, крайне необходимую для индустриального рывка.
Как уже говорилось, потребительские товары Тайвань закупал, и руководство страны посчитало необходимым провести политику импортозамещения. Был введён комплекс протекционистских мер, стимулировавший предприятия лёгкой промышленности, а параллельно создавались мощные государственные корпорации, обеспечивавшие львиную долю производства промышленных изделий. Постепенно Тайвань осваивал всё более сложные отрасли: нефтехимия, литьё стали, судостроение, производство запчастей для автомобилей и т.д. Импортозамещение дополнялось политикой властей, призванной создать экономику, ориентированную на экспорт. Соответствующие предприятия получали финансирование и различные привилегии. Кредитная сфера контролировалась административно, размер ставок по займам строго ограничивался, в результате чего промышленность получила доступ к дешёвым деньгам. Более того, инвестиционная деятельность поощрялась налоговыми льготами. Не забывало правительство и об инфраструктуре. Строились дороги, аэропорты и атомные электростанции.
Важную роль сыграли государственные научно-исследовательские центры прикладного характера, заточенные под технологические нужды производства. Общую координацию развития Тайваня осуществляли разрабатываемые государством экономические программы. Власть проводила политику импортозамещения, охватывая всё более высокотехнологичные отрасли. Государство внимательно отслеживало ситуацию в экономике и направляло ресурсы в сферы, наиболее зависимые от зарубежных поставок, с целью понизить роль импорта.
По сути, на Тайване сложилась модель, сочетающая плановые и рыночные механизмы. Государственный сектор играл роль локомотива, значительная часть банков управлялась правительством, и, более того, даже деятельность флагманов частного сектора регулировалась административными рекомендациями[6]. Спору нет, Тайваню сильно помогла американская поддержка, в том числе и финансовая, но для того, чтобы выйти на мировой рынок, надо было научиться выпускать соответствующую продукцию. Тайваньцы справились с этой задачей на высоком уровне.
Руководство Тайваня прекрасно понимало, что нищета населения — очевидный тормоз для экономики. Если основные средства сконцентрированы в руках узкой группы лиц, а весь остальной народ едва сводит концы с концами, то как обеспечить внутренний спрос на товары? Поэтому власть многие годы проводила политику сглаживания доходов и добилась очевидных успехов. Если в 1950 году доходы 20% наиболее богатой части общества в 15 раз превышали доходы 20% самых бедных, то уже в 1964 году этот показатель упал до 5,3 раза, а в конце 70‑х годов составил и вовсе 4,2 раза[7].
Высокие пошлины на импорт и другие протекционистские меры способствовали становлению промышленности и развитию сельского хозяйства, что, в конечном счёте, повышало уровень жизни населения, а это также стимулировало местную экономику. Таким образом, на практике опровергался неизбывный аргумент противников протекционизма, что лучше купить за рубежом более дешёвый товар, чем ограничивать импорт, заставляя население переплачивать за отечественную продукцию. Да, на первых порах своё производство нередко оказывается дороже иностранного, но в дальнейшем выгоды от протекционизма с лихвой перекрывают издержи начального этапа.
Южная Корея: от нищеты к богатству
Ещё одной страной, воспользовавшейся японским опытом, стала Южная Корея.
В 1961 году там пришли к власти военные во главе с генералом Пак Чжон Хи. Практически сразу начались реформы, результаты которых заслуженно называют экономическим чудом. В последующие 25 лет темпы роста ВНП в среднем составили 8,5% в год, а в обрабатывающей промышленности производство ежегодно повышалось на 20%[8] . Южная Корея с успехом производит и продаёт на внешнем рынке автомобили, суда, электронику, продукты металлургии и нефтехимии, текстиль и многое другое. Стартовав с 72‑го места в мире по объёмам внешней торговли, спустя всего пятнадцать лет Южная Корея вошла в двадцатку, включая страны, экспортирующие сырьё, и это несмотря на то, что она испытала на себе особенно сильный удар во время нефтяного кризиса 1973 года.
Эти выдающиеся успехи были достигнуты в поразительно короткий срок и в неблагоприятных начальных условиях. Во время японской оккупации до 1945 года основные промышленные центры находились в северной части страны, где располагались залежи полезных ископаемых. Юг прозябал в нищете и отсталости. Корейская война 1950–1953 годов только лишь усугубила ситуацию. Внутриполитическая обстановка была нестабильна. Апрельская революция 1960 года свергла президента Ли Сын Мана, и за этим последовал период анархии, когда у власти побывали Хо Чжон, Квак Санг Хун и опять Хо Чжон. Всё это никак не способствовало развитию страны, и когда в концеконцов установилась военная диктатура Пак Чжон Хи, Южная Корея находилась в полном упадке. Однако новая власть твёрдо решила вывести страну на передовые позиции и, несмотря на неприязненное отношение к своим вчерашним оккупантам, не погнушалась воспользоваться многими наработками Японии. Так, например, в Корее почти сразу появилось Управление экономического планирования, в составе которого основную роль играли Бюро генерального планирования, Бюджетное бюро, Статистическое бюро и Бюро мобилизации материальных ресурсов. Разработка программ развития страны осуществлялась в сотрудничестве с другими органами власти, в том числе с министерствами строительства, финансов, иностранных дел и внешней торговли. Планирование охватывало инфраструктуру, экономические показатели, ситуацию в финансовом секторе и социальные вопросы.
Государственные корпорации заняли важное место в ряде ключевых сфер экономики, и даже акционерный капитал частных банков был поставлен под контроль государства. Власть установила жёсткий режим валютного управления, в соответствии с которым предприниматель имел право импортировать товары только на ту сумму, которую он зарабатывал своим же экспортом. Исключение делалось лишь для тех проектов, реализация которых инициировалась или поддерживалась государством.
Безусловно, у корейского руководства существовали широкие возможности заставлять бизнес двигаться в тех направлениях, которые власть считала правильными и приоритетными для страны. Помогало государство и налаживать продажи, а само развитие экономики проводилось в соответствии с пятилетними планами. В некоторой степени это похоже на то, как управлялся СССР, но было и принципиальное отличие. Одно дело поддерживать предпринимателя в продвижении его товаров, в том числе и на мировой рынок, и совсем другое — по плану гарантировать ему сбыт.
Экономический рывок Южной Кореи неотделим от политики протекционизма. Правительство использовало широчайший набор соответствующих мер: высокие пошлины, всевозможные нетарифные барьеры, квотирование импорта, то есть административное ограничение объёмов иностранных товаров, разрешённых к ввозу, и многое другое. В свою очередь, экспорт готовой продукции всемерно поощрялся. Предприятия, осуществляющие поставки на внешние рынки, получали значительные налоговые послабления, кредиты под небольшой процент, льготы по коммунальному обслуживанию и прочие преференции. Разумеется, ввозные пошлины на сырьё были низкими. Действовал старый, но не потерявший актуальности принцип: сырьё закупай, и подешевле, свои готовые товары продавай, а чужая промышленная продукция обложена повышенной пошлиной, в том случае, если она конкурирует с местными аналогами.
В начале реформ уровень жизни в Южной Корее был низок. Для иллюстрации процитирую крупного экономиста Ха-Чжун Чанга. Рассказывая о своём детстве, он пишет:
«Я мечтал попробовать консервированную ветчину и говяжью солонину, шоколад, печенье и многие другие продукты, названий которых даже не знал, из ящиков так называемого «С-рациона армии США» (сухой паёк для ведущих боевые действия). Мой дядя по матери, генерал корейской армии, откладывал эти продукты после совместных полевых учений с американскими коллегами и порой давал их мне. Американцы проклинали отвратительное качество своего полевого пайка. Для меня же все их продукты имели райский вкус»[9].
По социальному положению семья Ха-Чжун Чанга принадлежала к верхним слоям среднего класса, представляете, как тогда жили те, кто беднее?
Локомотив экономики: не малый, а крупный
Рассказывая о южнокорейских успехах, нельзя обойти вниманием такое понятие, как «чеболь» — гигантские финансово-промышленные группы, являющиеся становым хребтом корейской экономики: "Самсунг", "Киа", "Хендэ", "Эл-Джи", "Дэу", "Санъен" и другие. На практике чеболь — это конгломерат десятков дочерних фирм, инвестиционных, страховых, внешнеторговых, транспортных и прочих компаний[10]. Они возникли как семейный бизнес, и до сих пор в значительной степени контролируются кланами.
Сама идея концентрации производства, координации усилий и мобилизации ресурсов — отнюдь не изобретение корейцев или японцев. Кэйрэцу и чеболи — это реализация, с учётом местной специфики, общемировых подходов к экономике. На Западе делали то же самое. Вот уже несколько десятилетий руководство Франции проводит политику, цель которой — создание гигантских корпораций. Именно на них сделана основная ставка, именно им государство оказывает максимальную поддержку.
Ещё в далёком 1965 году компании были освобождены от уплаты налогов на увеличение капитала, потом отменили налог на операции по частичной передаче активов и по слиянию фирм. Это делалось для того, чтобы подстегнуть процесс слияний и поглощений. В 80‑х годах централизация производств шла особенно быстрым темпом. И в 90‑е годы Франция вошла со следующими показателями: компании с числом работников более 2000 человек составляют всего лишь 0,8% от общего количество фирм, однако на них приходится свыше 40% занятых, 53,3% валового оборота и 64,8% инвестиций[11]. Во Франции командные высоты в экономике прочно заняли промышленные группы с единым центром управления, которому подчиняются не только производственные, но и торговые, и научно-исследовательские подразделения, и, в некоторых случаях, банковские компании.
Собрав в единый кулак столь разнородные возможности, концерны смогли эффективно осуществлять внутреннее планирование своей деятельности, гибко маневрировать капиталом, перебрасывая его из малоприбыльных отраслей в более выгодные, вести агрессивную экспортную политику и так далее. Во Франции параллельно укрупнению производств шёл и процесс создания банковских групп. Всё логично — гигантским промышленным корпорациям нужны гигантские банковские структуры, способные мобилизовывать очень значительные средства и финансировать деятельность ключевых французских компаний. Таким образом, банковские и промышленные группы действуют в тесном сотрудничестве. То же самое наблюдается и в Японии, и в Южной Корее.
Разрабатывая стратегию реформ, Пак Чжон Хи и его команда исходили из принципа максимальной концентрации сил на приоритетных направлениях. Южная Корея не располагала значительными капиталами, поэтому не могла себе позволить разбрасывать и без того небогатые ресурсы по всем сферам деятельности. Каждую пятилетку государство выбирало узкий круг отраслей, которым предстояло совершить рывок, и создавало им режим наибольшего благоприятствования. Туда шли государственные средства и заказы, валюта, административная поддержка, налоговые льготы и так далее. В этом смысле чеболи стали инструментом концентрации денег, специалистов, техники и проч.
Помните, одно время нам все уши прожужжали относительно малого бизнеса? Он и прогрессивен, и гибок, и эффективен, и вообще должен стать локомотивом российской экономики. Одновременно чего только не наговорили по поводу «неэффективности», «забюрократизированности» и «косности» предприятий-гигантов. А между тем абсурдность этих рассуждений очевидна. Да, есть такие сферы, где малый бизнес незаменим. Рестораны, торговые точки, сфера услуг и тому подобные вещи. Но как вы себе представляете реализацию масштабных проектов силами крохотной фирмы? Здесь требуются миллиарды долларов и сотни, а то и тысячи работников. Ни тем, ни другим малый бизнес не располагает, в противном случае он называется иначе. Хотел бы я увидеть небольшую фирму, выпускающую по сто тысяч автомобилей, компьютеров или станков в год. Автомобили "Мерседес", "Форд", "Тойота" — это продукты малого бизнеса? Самолёты "Боинг" и "Аэробус" — собраны отцом и его двумя сыновьями в гараже? Айфоны и айпэды делают фирмы с числом сотрудников по десять человек?
Присмотритесь внимательно к известным промышленным брендам, и необязательно южнокорейским. Это гиганты, распоряжающиеся средствами, сравнимыми с бюджетами многих государств мира. Когда нам рассказывали сказки про то, как «полезно» раздробить советские крупнейшие организации, то постоянно кивали на западный опыт. Тем временем в колоссальной экономике США 60% продаж производственного сектора приходилось всего лишь на 200 компаний[12]. Конечно, малые предприятия существуют не только в сфере услуг, есть они и в промышленности, но в значительной степени они живут благодаря заказам от больших компаний. То есть локомотивами экономики являются корпорации, финансово-промышленные субъекты сверхкрупного бизнеса.
Как уже говорилось выше, Корея развивалась согласно пятилетним планам. 1962–1966 годы прошли под знаком развития производства минеральных удобрений, угольной, цементной и легкой промышленности, а также энергетики. Затем добавились нефтепереработка, строительство и чёрная металлургия. Модернизировалась, а зачастую создавалась с нуля инфраструктура промышленности и сельского хозяйства. В результате к 1976 году доля сырья в экспорте упала ниже 3% против 48,3% накануне реформ[13]. Четвёртый пятилетний план, 1977–1981 годов вывел тяжёлую индустрию страны на новые рубежи. Особое внимание уделялось экспортным возможностям создаваемых предприятий, однако возникшая ранее и уже окрепшая лёгкая промышленность также успешно завоёвывала иностранные рынки.
Между тем местные производители защищались протекционистскими барьерами. Прошло почти двадцать лет с начала экономического чуда, и только тогда правительство постепенно и осторожно стало упрощать доступ зарубежных конкурентов к своему внутреннему рынку.
Построив успешную экономику, ориентированную на экспорт, Южная Корея теперь могла отстаивать принципы свободной торговли, добиваясь от других стран снижения протекционистских ограничений на пути корейских товаров.
«Невидимая рука» рынка или определяющая роль государства?
Нетрудно заметить, что накануне протекционистских реформ экономическое положение всех рассмотренных стран было куда более тяжёлым, чем сейчас в России. Одной из главных проблем «азиатских тигров» долгое время оставался поиск валюты. Приток долларов можно было бы обеспечить экспортом промышленной продукции, но для создания передовой промышленности сначала требовалось закупать технологии, то есть уже иметь доллары. А их не хватало именно потому, что не было мощной конкурентоспособной промышленности. Вот такой «заколдованный круг». Чтобы из него выйти, приходилось брать кредиты за рубежом, экономить каждый цент, продавать сельхозпродукцию.
Япония, Тайвань и Южная Корея не обладают колоссальными запасами стратегически важных видов сырья, которыми владеем мы. Если им приходилось и приходится сейчас расходовать огромные средства на закупку сырья, то Россия, напротив, зарабатывает на соответствующем экспорте. Тем не менее промышленно-технологический рывок Японии, Тайваня и Южной Кореи — неоспоримый факт. Значит, протекционистский подход в умелых руках способен оказывать благоприятное воздействие на экономику, превозмогая негативный фактор сырьевого дефицита.
Отметим, что роль государства во всех трёх случаях была определяющей. Оно занималось масштабными инвестициями, защищало внутренний рынок, определяло приоритетные направления модернизации в частности, и осуществляло регулирующую функцию в целом. При некотором внешнем сходстве с методами советского социализма налицо и принципиальное различие. Частный бизнес не запрещался, напротив, поддерживался государством, а рыночная конкуренция не устранялась как фактор экономического стимулирования. Вместе с тем руководство Японии, Тайваня и Южной Кореи не следовало и абстрактной доктрине «невидимой руки рынка».
Принципиально схожие механизмы широко использовались и в случае послевоенных «экономических чудес» стран Западной Европы. Характерно, что период западного подъёма совпал с процессом усиления роли государства. Цифры статистики говорят сами за себя. Доля государственных расходов в ВВП росла и достигла к 1980 году 42,9% в ФРГ против 30,7% в 1961 году; 43,0% во Франции против 33,7%; 60,4% в Нидерландах против 35,0%; 42,8% в Британии против 30,7%. Даже в такой либеральной стране, как США, отмечалась аналогичная тенденция, хотя и в ослабленной форме: 33,1% против 29,7%. В США «государственный сектор так или иначе поддерживает нормальное функционирование более половины американской экономики»[14].
А рекорд принадлежит Швеции, у которой в 1980 году государственные расходы достигли 63,2% от ВВП против 31,0% в 1961 году. Несмотря на последующую волну неолиберализма, в конце 90‑х годов доля государственных расходов в ВВП Германии составляла 49,7%, Италии — 50,1%, Франции — 54,8%, Бельгии — 55,0%[15]. В середине 80‑х годов 90% всех ресурсов банковско-кредитных учреждений Франции принадлежало государственным банкам[16].
Даже в XXI веке германскому государству принадлежало около 99% сооружений железнодорожной сети и предприятий водоснабжения, порядка 95% портовых сооружений, оборудования водных путей, городского транспорта и почти 80% автомобильных дорог; практически вся добыча бурого угля, производство электроэнергии на атомных электростанциях, 75% выплавки алюминия, около 50% добычи железной руды, свинца, цинка и производства легковых автомобилей, свыше 30% предприятий судостроительной промышленности[17].
Крупный государственный сектор сохраняется и в Италии, а Британия, хотя и считается инициатором неолиберализма, всё равно широко практикует государственно-частное партнёрство. Отмечу и то, что правое правительство Швеции, пришедшее к власти под лозунгом сокращения государственного участия, в конце 70‑х спасло обанкротившуюся судостроительную промышленность, проведя национализацию[18].
Таким образом, практика показала, насколько неверно считать, будто бы только развитие частного сектора и только частная форма владения собственностью являются залогом экономического процветания.
Примечания:
1 - http://www.km.ru/tv/nikolai-panichev-perestroika-ili
2 - Краснов А.И. Государственное регулирование научно-технического развития Японии на современном этапе. Российский
внешнеэкономический вестник, 2007, №7 (июль). С. 12
3 - Сумская Т.В. Функционирование технополисов и технопарков за рубежом и уроки для России. Вестник НГУ. Серия: Социальноэкономические науки. 2007. Том 7, выпуск 1. С. 19–20.
4 - Иванов М.В. Экономическая политика государства на Тайване. М., 2002. С. 12.
5 - Там же, с. 18.
6 Иванов М.В. Экономическая политика государства на Тайване. М., 2002. С. 44.
7 - Там же, с. 58.
8 - Хруцкий В.Е. Южнокорейский парадокс. М.: Финансы и статистика, 1993. С. 7.
9 - Чанг Ха-Чжун. Злые самаритяне: миф о свободной торговле и секретная история капитализма. М.: ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2018. С. 17.
10 - Королёв А.Ю. Роль финансово-промышленных групп в экспортно ориентированном развитии экономики Южной Кореи. М., 1999. С. 8–9.
11 - Вутянов В.В. Влияние транснациональных корпораций на процесс регулирования национальной экономики. Томск, 2000, С. 12.
12 - Королёв А.Ю. Роль финансово-промышленных групп в экспортно ориентированном развитии экономики Южной Кореи. М., 1999. С. 21.
13 - Хруцкий В.Е. Южнокорейский парадокс. М.: Финансы и статистика, 1993. С. 36.
14 - Джеймс К. Гэлбрейт. Какова американская модель на самом деле? Мягкие бюджеты и кейнсианская деволюция. «Логос», 2003, №2 (37). С. 21.
15 - Черников Г.П., Черникова Д.А. Европа на рубеже XX–XXI веков: Проблемы экономики. М.: Дрофа, 2006. С. 25.
16 - Там же. С. 26.
17 - Там же. С. 36.
18 - Чанг Ха-Чжун. Злые самаритяне: миф о свободной торговле и секретная история капитализма. — М.: ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2018. С. 121.
