Этот материал может показаться запоздалым: литературная работа Никиты Михалкова — не книжная новинка. Издание готовилось как юбилейное. Юбилей прошёл чудесно, медийно и знатно. А книга попала в разряд сопутствующих. Хотя, по идее, появление книги — культурное событие также незаурядное. Потому что давно признано и непреложно: режиссура, и кинорежиссура в частности, — высочайшее достижение культуры ХХ века. Большой русский, с мировым именем, художник — артист и мастер отечественной кинорежиссуры — эту истину подтверждает. Подтверждает и творчеством, и повествовательно. Такой искренней, захватывающей, такой богатой полезными знаниями, глубокой книги о киноискусстве на издательском поле новой России нет. Посему, пусть с опозданием на два года, книгу высветить надо.
"Территории моей любви" придан подзаголовок: автобиография. Авторскому посылу в анонсе вторит издательство: "замечательный пример яркой автобиографической прозы". Проза Михалкова, конечно же, яркая. И не совсем автобиографическая. По Далю, автобиография: "написанное самим, описание своей жизни". Однако автор вовсе не ограничивается "описанием своей жизни". Книга открывает мир размышлений, восприятий, наблюдений художника, открывает множество смыслов. В примечательных литературных портретах, или красочных заметках, или запоминающихся штрихах на книжных страницах явлены родные и любимые, товарищи, друзья, подруги и недруги автора. Воспоминания слагаются из историй, из новелл, в центре которых, разумеется, главный герой, но в основном — дело, которому он 57 лет преданно служит. В книге рассказано о памятных автору событиях. И, как "золотые мои россыпи", опубликованы малоизвестные факты и подробности и об авторе, и о кинематографе.
Книга — не учебник по актёрскому мастерству и режиссуре. Тем не менее, восприимчивые коллеги найдут много интересного, что можно почерпнуть для личного творческого ларца. Главным образом книга предназначена обычному читателю, а колоритностью содержания улыбается и высоколобым интеллектуалам. Читатели Никиты Михалкова — они же его зрители, его единомышленники, его верные ценители, вообще любители родного кино.
Но зрительский слой неоднороден. Крепок и цветёт в нём интерес к личной жизни знаменитых артистов. Автор не чурается и такого, бывает, нездорового интереса, идёт навстречу любопытствующим с лёгким сердцем, надеется умиротворить, например, рассказом о своих детях, вообще поразмышлять о соприкосновениях с чадушками: "обожание и боготворение есть единственно правильное, русское, российское взаимоотношение между детьми и родителями", — утверждает Никита Сергеевич. Он вправе печатно рассуждать на темы воспитания и может быть принят как авторитетный советчик, потому что никто из его детей не запятнал отцовское имя, не бросил тень на фамилию рода. Об отношениях с женщинами — с деликатностью: о любви первой — молодой, разящей — и о любви второй — главной в жизни — поведано целомудренно, с долей исповедальности. Пресловутая желтушка с "Территории любви" отфутболена. Не чета Михалков неуёмным гламурным медиа, особенно ТВ.
Напасть! Обрушились на наши головы так называемые ток-шоу о нынешнем житье-бытье. Нередко в сих программах поблёскивают истории известных актёров. Только артистическое искусство не предмет повестки — здесь беззастенчиво распутывается клубок человеческих драм. Въедливо выискивается нечто скандальное, скабрезное, со смердящим душком. И подвергается принародному обсуждению. Кто же на передовой дискурса? Телевизионщики расчётливы: популярные лица — лакомая приманка для публики, и рейтинг рванёт, значит, рекламщик, гони монету! И знакомые артисты, по большей части артистки, не отказываются. Правда, бригада заседающих — числом не слишком. Те, кто окрылён сценой, съёмочной площадкой, — тем не досуг вникать в чьи-то грешки. Это те, кому не хватает деятельного артистизма, тут как тут: "чужую беду руками разведу", напропалую! Судят, рядят, честят, сплетничают. Или лицемерно сочувствуют, или срываются на перепалку. Понимают ли, сколь пагубной цели потворствуют? Что участвуют в лукаво учинённой ломке вековой народной морали? Помнят ли, что их профессия принадлежит культуре?! Сознают, как отзываются их "выступления"? Ведь наш, некогда одухотворённый искусством, мыслящий зритель уже много лет кормится плотскими сюжетами, сальным смехачеством и опустошается, утрачивает чувство возвышенного и прекрасного, омещанивается, деградирует к пошлой обывательщине. Не вредительство ли это национальной культуре?
Разумеется, Никита Сергеевич чуждается подобных плоских, однотипных программ. Со страниц своей книги замечательнейший артист преподносит урок гармонии в профессиональной среде. Урок без назидательности и пафоса. Тёплым лучиком согревает читательскую душу дружелюбный настрой автора. Сколько разных восхищённых слов найдено о своих режиссёрах, актёрах своих картин, партнёрах и партнёршах. О каждом — только с добротой, с влюблённостью художника. О Рине Васильевне Зелёной, "несравненной миссис Хадсон" и "гениальной женщине", даны обаятельные новеллочки. Ларису Гузееву признаёт замечательной партнёршей, сопереживает ей, трепещущей дебютантке во времена его, паратовской Ларисы. Ирина Купченко — "замечательная, тончайшая, нежная"; "изумительная Марина Неёлова". Крупным мазком запечатлён Андрей Алексеевич Попов, чья "дисциплина и потрясающая неприхотливость были примером для всех… я очень счастлив, что Господь меня свёл с этим великим человеком". Памятен восторг на съёмках "Дворянского гнезда" Николаем Губенко: "Одно наслаждение было смотреть, как он работает, как движется, как он пластичен". Аплодирует за роль Брежнева Сергею Шакурову: "Высший актёрский пилотаж. Бесстрашен и талантлив". Олег Меньшиков: "один из самых крупных артистов нашего времени". "Олег Иванович Янковский, блистательный, гениальный", Владимир Ильин: "самобытнейший человек!". О Евгении Стеблове: "Чудный, нежный и удивительно тонкий артист". Вспоминая один съёмочный день на "Предстоянии", восхищается Валентином Гафтом как образцом настоящего профессионального братства, кланяется артисту, "для которого существование в кадре или на сцене… намного важнее, чем деньги или слава". Также благодарно и с позиции мастера даны образы режиссёров. Георгий Данелия под его пером — лёгкий, весёлый, талантливый, чудесный человек… и покровитель, и друг, и учитель. Об их всегда любимой "Я шагаю по Москве": "Мы как бы спели эту картину". Сотворчество с Эльдаром Рязановым определяет как "невероятную свободу и фейерверки импровизаций". К "Сибириаде" приникает сердцем: "Я очень люблю эту картину" и гордится режиссёром Кончаловским: "Уже с первых картин Андрона многие актёры, поработавшие с ним, мечтали продолжить сотрудничество". Проникновенно пишет об Алексее Балабанове: "очень одарённый, глубокий, парадоксальный, очень русский". В тексте чётко заложено: шедшие рядом с автором по тернистому художественному пути — незабвенны (правда, по-разному), ныне вместе идущие по этому любезному сердцу пути, на его Территории дорогие люди. На 407-и страницах ни о ком не посудачил, не написал ни одного дурного слова.
Так благородными красками вырисовывается в повествовании лирический герой. В главе "Неоконченная пьеса для механического пианино" Никита Сергеевич по-особому пристрастен к финалу — к фигуре мальчика, поясняет, что его появление "придало фильму ощущение движения жизни — неуследимой и непредсказуемой… всегда оставляющей людям надежду. И такое решение, мне думается, очень сродни миросозерцанию Чехова". Лирический герой или художественный "двойник" автора — он чеховский. В стилистике книги угадываются признаки чеховского письма. Перелистываются страницы, и вдруг — чеховская интонация, например, о родовом гнезде: "Я помню, как скрипела каждая ступенька, звенела щеколда…". Или, наподобие чеховского, прольётся чувство: "Когда я улавливаю живого Бунина, это вызывает у меня просто дрожь". Такое же (по-моему, стержневое михалковское) чувство в раздумьях о самом Чехове: "чеховская драматургия, впрочем, как и проза, напоминает мне тропинку в траве. Её практически не видно, все подтексты, все смыслы потаены, а ведь — если приблизить глаз — это очень ясные, причём двойные, и тройные, и далее ветвящиеся смыслы… Весь Чехов для меня — вот эта тропинка в шевелящемся под ветром поле".
Конечно же, "Территория любви" пронизана иронией и юмором, иногда с чеховским отливом. То встретит чеховской улыбкой: "дед писал мой портрет. Меня ели комары, мухи, но я позировал с детской стойкостью". То позабавит сценкой: служебный вход Таганки, молодой Михалков перед отлётом на Камчатку, на флотскую службу, и приставленный к нему военкоматом ошарашенный человек — ведь к ним вышел Высоцкий с гитарой. Или приглянется самоиронией: "мне… хотелось всего и сразу: и снимать, и играть, и на лошади скакать" (это в остросюжетной главе "Свой среди чужих, чужой среди своих"). Поразит афоризмом, для посвящённых: "коней бояться — не снимать кино" (в связи с опасным случаем на съёмках "Станционного смотрителя"). А может пульнуть сарказмом: "приехал я на Запад с молочными зубами, а вернулся оттуда с железной вставной челюстью". Так про создание другой картины по Чехову — "Очи чёрные".
Эта картина участвовала в конкурсе Каннского кинофестиваля, "Пальмовую ветвь" за лучшую мужскую роль получил сыгравший героя Марчелло Мастроянни, хотя картина, как узнал режиссёр, "шла прямиком на главный приз. Тогда Элем Климов заявил: "либо "Очи чёрные" не получат "Гран-при", либо он уходит из жюри. Об этом мне поведал Ив Монтан, бывший в тот год председателем жюри". А ведь было время, когда Элем Климов позвал молодого актёра в свой режиссёрский эксперимент, и Никита Михалков блеснул раскрасавцем, косая сажень в плечах, опричником Кирибеевичем в знаменитом пародийном эпизоде по "Купцу Калашникову", в смелом талантливом фильме "Спорт, спорт, спорт"…
По фильму "Родня" режиссёр Михалков получил 117 поправок худсовета, потом был вызван на партком "Мосфильма", сумел узнать решение: кинопрокат картине не светил. Приехал домой, начал жаловаться маме. "А она меня приобняла и сказала: "Значит так надо…". Три простых слова. Промыслительных. "И я понял, что это одно из самых мудрых правил жизни: относиться к происходящему с простым смирением". Но далее не преминул напомнить: "Когда чуть ли не с самого начала горбачёвской "гласности" и "перестройки" все вдруг начали кричать, как их притесняли, я нигде не говорил, что "Родню" продержали три года на полке".
Не смог смолчать в 1986-ом, на 5-ом "революционном" съезде Союза кинематографистов СССР. Съезд гремел, негодовал, целился в советское кино. Порочил, шельмовал, едко оскорблял крупнейших кинематографистов за то, что чтила их "тоталитарная" власть, награждала, давала зелёный свет. Никита Сергеевич единственный (!) поднялся на защиту мастеров старшего поколения, режиссёров-фронтовиков, в первую очередь Сергея Фёдоровича Бондарчука. Но прошло немного лет и выяснилось: прав был Михалков, победа за ним! Только очень горько, что прошедшие через страшную войну художники кино, пройдя через тот злосчастный съезд — как-то вскоре один за другим улетели от нас, обернулись "усталым журавлиным клином". А их кинопроизведения — фильмы Бондарчука, Озерова, Чухрая, Кулиджанова, Ростоцкого, Матвеева и, наконец, замечательного комедиографа Гайдая — и сегодня не сходят с экранов, к ним приникают новые поколения, они — часть национального достояния.
О великом советском военном киноавтор исключительно с признанием: "кино о Великой Отечественной — целая планета". Но затем поразмыслит: "все классические военные фильмы… воссоздавали общепринятую героико-патриотическую интонацию".
И он напишет, как, создавая военную дилогию "Предстояние" и "Цитадель", ("Утомлённые солнцем 2") искал иную, собственную интонацию. Напишет главу публицистическую, духоподъёмную, полемическую. Пропишет весь восьмилетний процесс — от замысла, через вдохновенный, всё поглощающий труд "в буквальном смысле на износ" до показа в Каннах. Расскажет о гигантском количестве архивных материалов, которые не только были осмыслены исторически, мировоззренчески — найденные потрясающие истории простых солдат он прожил сердцем, горюя, сострадая, преклоняясь и дивясь: "Как получилось, что гигантская, мощнейшая немецкая армия, на которую работала чуть ли не вся Европа… была разгромлена?". Потому и выдаст сокровенное: "Я не верю в то, что без Божьего промысла была возможна такая победа".
Каково же ему было с такими мыслями и настроением слушать о картине "Цитадель" бойкую телеведущую: "Почему же вы в картине живой? Взорвался и всё — нет Котова. Потом вы опять появляетесь. Я говорю: люди! Он наш родной Терминатор". Терминатор?! Герой голливудской фантастики? Ей-богу, хоть лекцию читай, что есть в литературе и в кинодраматургии такое понятие, как собирательный образ. Надо бы знать журналистке о великом собирательном, обобщённом образе русского солдата, не фантастическом — народном, животворном. И может быть, когда придумывался эпизод: Надя и Котов целы-невредимы на танке, по дороге на Берлин, в памяти автора озарился этот образ: "…не верьте/ Разве это невдомёк:/ Не подвержен Тёркин смерти,/ Коль войне не вышел срок". И русский офицер, то есть, бывший комдив, потом гулаговский зэк, штрафник, потом генерал Сергей Котов — тоже образ обобщённый, по воле автора не убитый, по мысли — не побеждённый.
"Этот фильм — целая веха в моей жизни" — кажется, ради очерка об этой военной дилогии сработана вся эта впечатляющая своеобразная повесть. Пожалуй (текст подсказывает), и герой по-прежнему крепко сидит в Народном артисте, ведь дался, натурально, кровью и травмами. И ещё в этой главе наиболее выразителен Автор. Из одарённости, стойкости, остроты ума, отваги, товарищества соткан словесный автопортрет. И в целом его книга — открытая, светлая. Согретая весёлым нравом, отзывчивым сердцем. Исповедующая красоту и правду. "Территория моей любви" Никиты Михалкова — это пространство русского художника, благородного, гордого, скромного. Человека чести, воли, христианского духа. В самом высоком смысле (пусть будет велеречиво) — Слуги Отечества.
