"Право голоса"… "Право знать"… "Вечер с Соловьевым"… "Список Норкина"… Разве за всем уследишь?! Но некоторые передачи всё-таки удаётся посмотреть. Какие страсти, какие прозрения и дремучесть, какое бесстыдство…
Например, в этих побрехушках регулярно участвует некогда беглый Станкевич. Это они с Гавриилом Поповым, возглавляя Моссовет, сокрушили памятник Дзержинскому, дали наглядный урок украинским фашистам, как это делать. А тут еще Павел Гусев, главный редактор любимой газеты московских пр…, объявления и статьи которых он обильно печатает. Ему мало таких публикаций, как статья Минкина, который убивался: ах, как жаль, что Советский Союз в 45-м году разбил фашистов, а не фашисты — Советский Союз, и еще бы в 41-м. А перед юбилейным Днем Победы явился какой-то Жора Ян со статьёй "Иосиф Гитлер и Адольф Сталин". Был такой Эрих Ян — фюрер Берлинской организации "Гитлерюгенд". Этот не отпрыск ли того? Уж очень старается Гусев. Видно, до сих пор боится за свое прошлое. Ведь был же секретарем райкома комсомола в Москве.
И вот такие оборотни, которых пускать даже в прихожую-то по санитарным соображениям не следует, через телевидение вламываются в любой дом и поучают нас, как жить.
Опять появился исчезавший было Леонид Гозман. Поседел, лоб избороздили благородные морщины достойного мужа, можно заподозрить, что многое осознал, осмыслил, набрался ума. Но вот он разверз уста: "Бездарное советское руководство во время войны…" — и тотчас все узнали прежний толоконный лоб, битый и Прохановым, и Зюгановым, и Михалковым…
— Да как же такое руководство, — спрашивает Вячеслав Никонов, — смогло привести страну к победе?
"А-а-а…" И Гозман бросает в атаку засадный полк:
— Борис Львович Васильев, фронтовик, ненавидел за их бездарность и Сталина, и Советскую власть…
Ну, во-первых, их ненавидели и ненавидят многие: от Деникина до Гитлера, от здравствующей Хакамады до покойной Новодворской. Во-вторых, Васильев ненавидел не только Сталина и Советскую власть.
Вот фотография, на которой писатель под руку с Ельциным, а в другой руке роскошный букет, только что подаренный державным тезкой, и я вспоминаю… Когда отмечали его 85-летие, нам поведали так много интересного! Например, что мать писателя, "утонченная красавица с грустной улыбкой, происходила из старинного дворянского рода, ветви генеалогического древа которого сплетались с ветвями Пушкиных и Толстых". Представляете? Мы едва пришли в себя от новости о том, что ветви Егора Гайдара сплетались с ветвями Лермонтова, как тут на тебе — родство сразу с двумя титанами нашей литературы! Он имел полное право взять псевдоним Толстушкин, но скромность не позволила. А кабы дожил до 90 лет, поди, разыскали бы родство с Данте и Шекспиром.
Да, потомок Пушкина, как старший брат Сванидзе, Радзинского и Млечина, люто ненавидел Сталина. В беседе с журналистом "Нью таймс" потомок Толстого сказал свое "Не могу молчать": "Сталин карту читать не умел, он был тупица, дурак похлеще Гитлера". Ах, как не к лицу это столбовому дворянину… Тут поневоле надо защищать даже Гитлера, ибо, что ж это — дурак сумел дойти до Волги? И мы победили тупицу? Эка честь!
Тогда поделился Васильев с иностранцем и своей сладкой ненавистью к маршалу Жукову, да и ко всем нашим полководцам Гражданский и Великой Отечественной: "Шаркуны, а не вояки! Тупицы!.." Это Буденный-то, еще на Германской получивший четыре Георгиевских креста и четыре медали, — шаркун? Это Рокоссовский-то — тупица?.. Ах нет, Васильев делает для него исключение. Он его уважает. За что? Да как же, говорит, он — единственный в военной истории дважды маршал. Ах, Толстушкин! Маршалом Советского Союза Рокоссовский стал как замечательный полководец Великой Отечественной войны, а маршалом Польши — по служебному положению, по любезности поляков. Не видит разницы. А кроме того, жил-был когда-то Фердинанд Фош. Так он был маршалом Франции, фельдмаршалом Великобритании и маршалом Польши (1923). Вот кого надо бы Васильеву любить.
В той беседе ещё многое удивляет. Васильев говорил: "Я вообще везунчик. Повезло и на войне. В самом начале, в июле 41-го года, под Смоленском попал в окружение. Но сумели пройти в город Слоним. Эти места я хорошо знал, жил там у деда, я у него и вырос". Значит, детство везунчик провел не в Смоленске, а в Слониме. Иностранец, конечно, не знал, что это за город, где он, но нам-то известно: до сентября 1939 года он был польским. Что ж получается? Васильев вырос в Польше? Странно. Но еще удивительней другое. Понятно, что те, кто попадал в окружение или отбился от своей потерпевшей поражение части, пробивались на восток, к своим…
То была печаль большая,
Как брели мы на восток…
А Васильев, получается, двинул не на восток, а на запад — в город, который был захвачен немцами ещё 26 июня. И каким-то образом там спасся у дедушки. Каким? Об этом он ничего не рассказал.
Можно посоветовать Леониду Гозману отдохнуть от поношения советского руководства, от ненависти к Сталину, а заняться изучением биографии любимого писателя. Как видим, тут много интересного и неясного. В частности, хорошо бы выяснить причину его неприязненного рассуждения о "непомерном обилии у нас орденов". Не в том ли она, что его самого боевые награды почему-то — это везунчика-то! — начисто обошли: ни одной медальки, кроме памятных!. А ведь, казалось бы, за одно то, что вывел группу бойцов из окружения, как сам рассказывал, полагался если уж не орден, то хотя бы медаль "За отвагу". Тут много Гозману работы.
Сейчас много говорят о "моде на патриотизм", якобы связанной с "дивидендами за патриотизм". Не судите по себе, господа, без дивидендов шагу ступить и слова молвить не могущие! Поэт Павел Коган ещё до войны писал:
Пускай я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю —
Я патриот! Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…
И, когда началась война, молодой поэт доказал, что патриотизм был для него не пустым словом: он пошел на фронт и погиб в боях за тот самый русский воздух, за то самое русское небо, а, может, и за соседа, которого не любил.
А вот за антипатриотизм его певцы ныне действительно получают дивиденды не только в виде гонораров, но и самых высоких трибун для своих песнопений. Возьмите хотя бы таких трубадуров антипатриотизма, как Радзинский, Сванидзе, Млечин… Клевеща на все советское, глумясь над всем русским, они получают огромные тиражи для своих малограмотных лживых книг, самые популярные каналы телевидения, самое выигрышное время для передач.
В газетах много публикаций о войне. В журнале "Военная история" прочитал замечательные слова, сказанные снайпером Людмилой Павличенко в 1942 году в Америке на какой-то встрече. Это было в дни Сталинграда, когда мы так ждали открытия обещанного нам Второго фронта: "Господа! Мне двадцать пять лет. Я истребила 309 фашистов, наших общих врагов. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?"
В детском саду у внуков была торжественная мистерия, посвященная юбилею Победы. Мы с Таней пошли, конечно. Я прицепил колодочку медалей. Как же, такой случай! И, ах, как всё было отрадно! Эти крохи, ещё плохо поддающиеся дрессировке, все-таки читали стихи, пели песни, плясали "Яблочко"…!
И Машенька наша, и Ванечка старались изо всех силёшек… Тут были и "Жди меня" Симонова, и "Журавли" Гамзатова, и "Синий платочек" Клавдии Шульженко, и какая-то незнакомая мне песня, в которой раз за разом повторялось: "Страна советов, страна советов…" Всё родное, незабываемое…
Среди гостей оказались два деда-фронтовика. Нас пригласили выйти на середину, подарили нам цветы. Мне пришлось сказать краткую речь. И я сказал:
— Милые девочки и мальчики! Не так давно вы были совсем маленькие и многого еще не знали, не понимали. А теперь подросли, в этом году пойдёте в школу. Там узнаете много нового. Будете читать Пушкина, Толстого, Максима Горького… Поймете, что семью восемь будет пятьдесят шесть. Но уже теперь вы знаете, что есть у нашего народа великий праздник — День Победы. Поздравляем с этим праздником вас и ваших воспитателей. А мы…
Это наш последний юбилей.
Помним все — сраженья и парады,
И дождем омытый Мавзолей,
И вождя в сиянье майских дней,
И друзей погибших, и награды.
Это наш последний юбилей…
