Из глубины звучит, из бездны классической традиции, мудро продолжая, спокойно развивая её: и спокойствие, коли речь о приближение к смерти, свидетельствует о стоицизме В. Топорова, алмазным стержнем определявшем его поэтическую личность:
Поздние стихи больших поэтов,
Отблеск лета над речушкой талой,
Нераздельность солнечного света,
Голос торопливый, запоздалый…
Я люблю вас, поздние творенья,
Строки, продиктованные близким.
Ближе к смерти — ближе к воскрешенью.
Без помарок, без обмана, без описки…
Поэзия плотно наполняла литературное бытование В. Топорова: разнообразного и размашистого и в творчестве, и в организации литпроцесса; ирония, прокалывающая стихи, порою отдавала «великолепным презрением», как-то упомянутом Ахматовой по отношению к сердцу Булгакова:
Врачи — врачам, грачи — грачам,
Враги — врагам расскажут байки —
Все обо мне. Но не предам
Себя на суд их без утайки.
Врачи — грачам, враги — врачам
О ком-нибудь другом расскажут,
Кого-нибудь другого свяжут
И замуруют в свой бедлам.
Здесь отзвук псалма, вибрируя, гудит: Блажен муж…
Густо играет ассоциативная вязь: время, данное через признаки, меняется, оставляя нечто неизменным в ядре личности человека, в самом сердце сердца, и лёгкость, акварельные размывы стихотворения так плавно вливается в читательскую душу:
Милая! бесценная!
Жалкая… двуличная…
Там теперь пельменная,
Где была шашлычная.
Впрочем, те же пьяницы
Трутся у ворот.
Что с тобою станется —
Леший разберет.
Или может ринуться,
Дура Время вспять?
Или с ними скинуться
По рупь двадцать пять?
Разноритменно ткётся глобальный ковёр поэтической индивидуальности: сложный, как восточный, с узором уплотнённым, с крупными метами различных смыслов, обитающих в недрах бытия.
«Когда» – будет определено через гирлянды деталей, разнородно показанных в свете и изломах призм памяти, перечисления будет долгим, но и вкусным, отчасти захватывающим:
Когда сойдемся, как борцы,
Опять равны, но в новом весе, —
Где электронные часы
Уйдут вперед веков на десять,
И зыркнет призмой старый дом,
И полушария колена
Колумб обшарит за углом
В кинотеатрике «Победа»…
И финал грянет, литературностью своей подчёркивая данность:
Когда сойдемся, как слова
В строке, как тяжкие спондеи,
Произносимые едва
Усильем от ушей до шеи…
Силовое поле абсурда в финале увеличивает выразительность стихотворно-архитектурного построения.
…жёстко начнутся терцины, словно просыплют обречённость первой строкой:
Сложи надежды горкой у порога.
Пусть их поднимет кто-нибудь другой,
А здесь нагая нудная дорога.
Простое помещенье предо мной:
Не то какой-то холл, не то кулисы,
Не то изнанка лодки надувной.
…завибрирует с самого начало отзвуком: Оставь надежду всяк сюда входящий…
Оригинальность метафор включена на полную мощность механизмов оных.
Возвышенно-величественное окончание стихотворения:
Невольно ясно, что меня раздавит
Вниз небом опрокинутый Тибет.
Небо, перевёрнутое великолепием; множественностью жизнью, плазмой её текучей-блескучей наполненные созвучия Топорова необыкновенно живые, и, переливаясь драгоценными вспышками мыслей, озарений, догадок, ощущений представляют его мир столь драгоценно-пространным, что послевкусие заставляет обращаться к его стихам вновь и вновь.
