Созвучия Евгения Степанова пропитаны соком мудрости: онтологической мудрости бытия, и, постигая жизнь алхимическим стихотворчеством, одно превращая в другое, Степанов рисует картину мира, какая, оптимистически играя красками стойкости, словно показывает необходимый вектор движения:
Бабье лето. Мужичья зима.
И сойти очень просто с ума.
Оттого что ветра загудели
И года тяжелы, как гантели.
— Погоди унывать, погоди, —
Сам себе говорю, — впереди
Много дел, и весна недалече.
Ни к чему заунывные речи.
Не стоит сходить с ума – хоть это не зависит от человека, как и всё сущностное: родиться… умереть…
Не стоит: ибо поэзия ведёт к солнечности метафизического неба:
Если человек родился, значит, человек умрет.
А хотелось бы, чтоб было хоть чуть-чуть наоборот.
А хотелось бы, чтоб люди, обитатели Земли,
Воротиться после смерти (став гуманнее) могли.
Почему-то воротиться не торопится никто.
Значит, что-то здесь пугает, значит, что-то здесь не то.
Кажется, что если все суммарно силы людские, в том числе огромно расходующиеся на войну и пустые развлечения, были бы направлены на разгадку смерти, она была бы разгадана, изменилась бы вечная ситуации, и люди, лишённые страха смерти, предстали бы совершенно другими.
Подборкой кратких, смыслоёмких стихотворений Степанова открывается апрельский номер журнала «Москва».
Максим Будников раскрывает своё поэтическое сердце через пейзаж: соединённый с размышлением, будто новое имя ему, пейзажу, даётся.
Равно – пересматривается имя собственной жизни:
В этот час предутренний, холодный
На реке, когда-то судоходной,
Я всю жизнь свою пересмотрю,
Все припомню, глядя на зарю.
Хочется быть добрым и хорошим...
Я иду по берегам, заросшим
Лопухами, ивой, камышом.
Что имеем, то не бережем.
Стих напевен, плавен, но и бодр, и былое, возникающее вариациями, сплетается логично с настоящим, в котором – извечные бездны под камуфляжем обыденности:
Все листаю — весь в мыслях великих —
Документы старинные я,
Имена своих предков безликих
Возвращаю из небытия.
Прозвучат вести верлибров Галины Щербовой:
я не узнала твой голос
так много лет мы не говорили
мы говорили долго
так долго мы никогда не говорили
потом я быстро ходила
по замороженному парку
долго ходила
пока не забыла наш разговор
и тогда вернулась домой…
Нити психологизма, золотясь и серебрясь онтологией обыденности, перевивают строки, придавая им дополнительное обаяние.
Избыточный технологизм реальности, предложенный окрест, сожалеюще-осуждается, с ностальгическими нотками, через своеобразно показанный образ библиотеки:
вместо библиотечных полок
маленький плоский робот
любезно предоставляющий доступ
к мировой сокровищнице
смущает лишь самая малость
не засушишь цветок
не загнешь уголок
не сдуешь песчинки
с лета засевшие между страниц
ничего личного…
Таков поэтический состав номера.
Он светел – как апрель, обещающий лёгкой свирелью своею, непременный расцвет, оживление всего.
Длится жизни, звучат стихи – словно и не зависящие от неё, хотя из неё черпающие, конечно.
