Нынешней осенью несколько библиотек России пополнились книгами поэта Владимира Павловича Шуваева «Избранное». Сборники были переданы друзьями автора в библиотечные фонды в год 75-летия со дня его рождения. А в ряде библиотек Воронежа недавно прошли вечера памяти Владимира Шуваева, приуроченные к его юбилею. На встречах, посвящённых поэту, о нём говорили друзья: писатели и журналисты, музыканты и художники, сотрудники телевидения, работавшие с ним и хорошо знающие шуваевское творчество – литературное и режиссёрское (многие годы, начиная с 60-х, он работал в Воронежской телерадиокомпании оператором, сценаристом, режиссёром-постановщиком). На юбилейных вечерах звучали стихи поэта, состоялись показы фильма «Атлантида Владимира Шуваева» (режиссёр Леонид Асташов) и презентация шуваевской книги «Избранное».
Принявшие участие в памятных встречах писатели говорили о том, что их талантливейшему собрату по перу выпало судьбой жить во времени двух веков – 20-го и 21-го, что прозорливому, во многом пророческому взгляду его был открыт окружающий мир во всей своей полноте: необычайной красоте и постоянных, порой трагических противоречиях эпохи, в борении страстей, столкновениях добра и зла, света и тьмы, богатства и нищеты, в бесконечных и причудливых переплетениях прошлого и настоящего. И что через своё сердце он сумел пропустить и донести до читателей радости и боли родного Отечества и свою любовь к нему в книгах «Последняя вера», «20 век в стихах», а также в сборнике «Избранное», вышедшем уже после ухода Шуваева…
Владимир Павлович Шуваев (1946 – 2014 гг.), родившийся во Владикавказе и живший в Сибири, Воронеже, Москве, считал себя воронежцем, потому что с Воронежем была связана по сути вся его судьба. Здесь он окончил школу и учился сначала в медицинском институте, а потом на журфаке Госуниверситета. Длительное время работал на воронежском ТВ, а также в газетах и журналах Воронежа и Москвы. Большая часть жизни, по словам самого поэта (члена Союзов журналистов и писателей РФ), проходила в разъездах по России, по её мелким и крупным городам и сёлам. Отсюда и появилось у него ощущение целостности всей страны – от кремлёвских стен до самых дальних полустанков.
Над стихами Владимир Шуваев работал практически всю жизнь, хотя первая книга появилась, когда ему было уже почти пятьдесят лет. Публикации в воронежской периодике и столичных журналах приносили восторженные отзывы читателей и всплески высокопрофессиональной критики – обстоятельные и восхищённые. На столе Шуваева мирно уживались письма известнейших и непримиримых Вадима Кожинова и Владимира Лакшина, равно как и других деятелей отечественной культуры, живо откликавшихся на его стихотворения.
Именно им, при всём разнообразии и непримиримости позиций во взглядах на Россию (политических и художественных), во многом был обязан поэт Шуваев «литературным выживанием» в годы творческого становления – сомнений и поисков своего голоса в поэзии. В тематическом смысле средой обитания поэт всегда считал всю человеческую планету, населённую страстями и трагедиями. Искренняя и пронзительная любовь к ней (и прежде всего, конечно же, к своей стране), мчащейся навстречу нашей общей судьбе, стала основным мотивом творчества Владимира Павловича.
Ещё до появления своих книг печатался Владимир Шуваев в столичных журналах, становясь не раз лауреатом лучших подборок года, получал награды за журналистские работы и документальные фильмы.
Несколько слов из монологов друзей поэта, прозвучавших на вечерах его памяти и вошедших в его книги, а также несколько особо памятных его произведений хотелось бы привести читателям:
Виктор Михайлович Акаткин, доктор филологических наук, профессор ВГУ:
«…Владимир Шуваев – один из немногих поэтов некрасовской школы, ныне закрытой – то ли на ремонт, то ли для полной ликвидации. Он не принимает «беснованья и смеха» служителей нового порядка, но чуток ко всему, «что Богу отзовётся». Негодующий на все наши нескладности и язвы, он не с теми, кто болен застарелой ненавистью к России и русскому народу. Видя тонущего, он не поиздевается над ним, а протянет руку помощи. Чем беспросветнее тьма жизни, тем ярче должна пылать душа, чтобы стало светлее вокруг. Об «инфляции души», как явлении не только нашем, но и мировом, Шуваев писал ещё в конце 80-х. Не потому ли мы заблудились на перекрестьях «вселенских перепутий», не оттого ли предпочли «тьму низких истин»? В итоге, и «век не наш», и «дом чужой». И всё же он верит, что в покинутом доме «скрипнет дверь от вашего ключа», что всегда можно остаться самим собой. Как и любимый им Кольцов, он готов биться один на один с «темнотой окруженья»…
Патриотическая лирика – самая проблемная, чуть ли не запретная зона современной поэзии. Дошло до того, что её стали стесняться, будто шепелявости или шестого пальца на руке, а русофобия служит пропуском в интеллектуалы и прогрессисты. Патриотизм Шуваева не барабанно-показной, а природный, глубинный, требовательный к себе и граждански ответственный. В какие бы беды и прорухи мы ни попали, он всегда скажет: «Моя страна!» и никогда – «эта страна». Поэтому, вполне ожидаемым явилось название третьей книги стихов – «Бескрайняя вера».
С верой у нас во всех смыслах слова – и религиозном, и светском, и бытовом – темно и тревожно: и Богу, и себе, и соседу мы боимся верить. Однако пусто и холодно, когда «вера уходит из века», когда за тридцать сребреников готовы на «аборт души», когда оплёвывают святыни и погашают вечный огонь, когда «всё продаётся и оптом, и врозь», всё разменивается на мелочи удобств и удовольствий.
Утрачена вера – потеряно всё: душа, цветущий сад, разорена весна, кривые дороги повели в никуда. «Так жить нельзя», – предупреждали нас писатели ещё на этапе застоя. В ситуации духовного и нравственного распада и мутаций, полагали они, может быть действенной только «сверхлитература» (кажется, это слово принадлежит А. Адамовичу). Но и она не помогла. Колокол, ударивший полвека назад, всё ещё гудит и гудит, а рассвет еле брезжит за далёким горизонтом. Стихи Шуваева вливаются в эти звоны-зовы о нашем спасении. Не прозевать бы, не опоздать бы к рассвету и начать с ним новый, справедливый день…»
Святослав Павлович Иванов, писатель, публицист:
«…Тема духовного, душевного, исторического сиротства, чувство пространственно-временной окраинности, ощущение конца, апокалиптичности – это и фон, и предмет поэзии Владимира Шуваева. Но поэт редко отстраняется, обособляется, он творит и живёт «на краешке века родного». Именно родного, где автор не холодный созерцатель. Его нравственное кредо – «Быть похожим на всех и виновным во всём…»
Вера у Владимира Шуваева – это, прежде всего, вера в добро, справедливость, способность личности противостоять разлагающему нигилизму, духовной энтропии…
Для Владимира Шуваева единственная реальность, которую он признаёт, – это реальность жизни души, её бессмертия. Вне зависимости от того, «какое милое у нас тысячелетье на дворе», поэт судит о власти, о государстве с позиций наличия или отсутствия незримой, идеально духовной стороны жизни человека. Русская душа, духовное бытие русского человека – пожалуй, главная тема поэзии Шуваева…
Владимир Шуваев, может быть, острее других своих сверстников чувствует экологический апокалипсис, трагический разлад между природой и человеком, который в своём эгоизме забыл о единстве всего живого…
При всей русскости, укоренённости Владимира Шуваева, он является поэтом планетарного мышления… Он любит жизнь, любит землю, любит людей и считает, что заблудился не только русский человек. Вся планета, всё человечество нуждаются в новой философии развития, или грядёт окончательный и бесповоротный конец Истории. Сам для себя поэт выбрал позицию стоика… Он никогда не эксплуатирует тему. Он предельно искренен и, как настоящий художник, всегда стремится уйти дальше своих предшественников, заглянуть в «роковые последние дали». Как человек мыслящий и чувствующий, он осознаёт, что всё меньше признаков, всё меньше проблесков в пользу нашего спасения. Но никто не знает ни своего последнего часа, ни последнего часа человечества. Это может случиться в самый неожиданный момент. Вспомним о разбойнике, распятом вместе с Христом. Когда он покаялся в грехах своих, пожалел невинно осуждённого, когда он поверил в Спасение, Иисус сказал ему: «Истинно говорю тебе: ныне же будешь со Мной в раю». Можно спорить с поэтом о том, что не бывает первой и последней веры («Последняя вера» – название дебютного сборника Шуваева), но его книга как раз об этом. О поиске настоящей, последней, единственной веры…
Пережив соблазны, заблуждения, Россия сосредоточивается, возвращается к истокам. В этом надежда».
двойной клик - редактировать изображение
Владимир Александрович Межевитин, поэт, журналист, редактор-составитель книги В. Шуваева «Избранное»:
«С Владимиром Шуваевым (ушедшим из жизни семь лет назад) я познакомился в конце 80-х. Мы вместе работали тогда на Воронежском телевидении, жили на одной улице, часто встречались, общались, перезванивались. Показывали друг другу свои режиссёрские и сценарные работы, статьи, стихи. Собирались вместе снимать художественный фильм по его сценарию. Всё время возникали какие-то общие планы, которым теперь уже не суждено сбыться… Впрочем, книга «Избранное» стала в каком-то смысле частичным осуществлением их, как и продолжением Володиной поэтической судьбы.
Незадолго до своего ухода он сообщил о том, что хочет издать небольшую книгу из новых и нескольких опубликованных ранее стихов. Как позже выяснилось, стихотворения для печати им окончательно не были отобраны. Тогда и было принято решение включить в сборник всё то, что он выбирал сам в прежние годы для своих книг «Последняя вера» и «20 век в стихах», дополнив их стихотворениями нового цикла. Добавились к ним и тексты из рукописей, которые пришлось «расшифровывать».
Когда я отматываю ленту времени, передо мной встают первые же мои знакомства со стихами Владимира Шуваева (по газетным и журнальным подборкам, которые он давал читать друзьям), вызвавшими ощущение необычайной радости и удивления. Самобытность, исповедальность и гражданственность их, глубина поднимаемых тем и проблем подкупали сразу и навсегда. Было ясно, что рядом с нами вырос поэт редкостного таланта и масштаба.
Через несколько лет вышли его книги, о которых стали говорить, как о замечательнейших литературных событиях… Жаль, что при жизни он мало слышал о своём необыкновенном даровании признательных и восторженных слов, ибо политические страсти 90-х – начала 2000-х бушевали так, что было не до поэтических откровений и открытий, их оценок читателями и литературоведами. Прозвучали они в адрес Володи несколько позже от известнейших столичных собратьев по перу.
Уверен, что Владимир Шуваев и сам хорошо понимал уровень своей поэзии и особо в оценках извне не нуждался. Но как всякий художник, продирающийся с ярким, бескомпромиссным талантом через равнодушие одних, зависть, а то и явное противодействие других, он не мог не порадоваться сказанному о нём доброму, искреннему и восхищённому слову, ставившему его в ряд лучших поэтов современной России.
Володя, при всей своей телесной мощи, был деликатен и скромен. Он происходил из редкой породы благородных и сомневающихся Личностей, не афиширующих себя и не кричащих везде о собственных достоинствах, даже очевидных и уже признанных... Знаю о письмах Володе (ещё в 70-х годах) Александра Твардовского, Владимира Лакшина, Вадима Кожинова… Готовя книгу «Избранное» к печати, перечитывая стихотворения Владимира, каждый раз погружаясь в них, я восхищался живым дыханием его строк, ветрами, запахами и образами, их наполняющими, а также щемящей грустью и любовью поэта, разделяя его отчаяние, связанное с падением нашей Великой страны, и, в то же время, (пусть и не спешащие сбываться) надежды на её возрождение.
По-своему удивителен и закономерен удел любого большого поэта. Мы продолжаем разговор с ним и после его ухода. Как только обращаемся к оставленным нам книгам и откровениям, так сразу же возникает диалог – сиюминутный и волнующий. Стихи меняются вместе с нами во времени, предстают какими-то неожиданными гранями, новыми акцентами и смыслами, витающими вокруг нас сегодняшних. Конечно, это случается только тогда, когда поэзия одухотворена Талантом большого художника, наполнена светом его Души, живущей в строчках и между ними.
В стихотворениях Владимира Шуваева Света, Сострадания и Любви – предостаточно. Кажется, хватит на всех».
Анна Владимировна Жидких, поэтесса, журналист:
«…Если рискнуть сравнить стихи с цветами (благо, и то, и другое – квинтэссенция красоты), то у Шуваева они – полевые, неброские внешне, но хорошо укоренённые в земле, остро пахнущие ветром, росой и обочинной пылью. Никакой экзотики и – совершенный лик природы, в том числе – и человеческой… Отличают их не бурные эмоции, но тревожная глубина осознанного и прочувствованного, а она сама по себе однозначной, плоской быть не может…
Ровный тон, спокойная интонация, конкретность точек соприкосновения с реальностью позволяют воспринять стихи с восклицательными, а иногда и побудительными предложениями не как приказную риторику, но как правильно и с уверенностью понятый и точно найденный поэтом диагноз бытия…
Лирическому лаконизму – творческой манере Шуваева – доверяешь оттого, что он открывается собеседнику-читателю не в какой-то подступивший внезапно «момент истины», а в, на первый взгляд, рядовом разговоре – потому что при авторском немногословии таковой и есть всегда исповедь, откровение…
Важнейшая особенность поэзии Шуваева – в её историческом местоположении между предшествующими и будущими поколениями. В стихах Шуваева с нашим современником тесно соседствуют и те, и другие – и предки, и потомки…
В целом же, «Последняя вера» Владимира Шуваева – настоящее событие для читающего Воронежа и всех поклонников поэтического творчества в нашей стране…»
Вячеслав Иванович Дёгтев, писатель:
«По-разному складываются поэтические судьбы.
Одни живут и работают на виду, почти каждый свой шаг, каждый творческий период сопровождая и афишируя изданием новой книги. Другие, погружённые в свою работу, без внешнего шума, всю жизнь пишут свою Главную Книгу. Такие книги вбирают в себя практически всю жизнь автора, без остатка, и по-своему венчают собой целостную судьбу поэта.
В сборник избранных стихов Владимира Шуваева вошли более 500 стихотворений, разделённых на несколько глав… Они разные по тематике и по содержанию, но в каждом прослеживается трагический гул Времени и неизгладимая любовь к России – не парадной, не заштампованной, с её пыльными городами, пустынными просёлками, затерянными деревушками, с «золотым» несгибаемым народом, живущим на её огромных неустроенных пространствах. Отрадно, что любовь эта достойно и великодушно сочетается у автора с естественной любовью ко всему огромному, измученному войнами и необратимо стареющему Земному Шару…
Ни одной книги не было издано у Владимира Шуваева за почти полувековую жизненную и поэтическую дорогу. Его книгами была – сама Жизнь: то серая, то трагическая, то балующая неистовой, почти ослепительной полнотой. Его книгами по биографическим местам, где родился и жил, были сибирские просеки, кавказские предгорья и перевалы, московские и воронежские переулки. Постоянная сжатость и непритязательность внешнего бытового круга и предельно напряжённая драматическая вселенная, созданная поэтом во внутреннем своём мире, – только усиливали контрастное пронзительное восприятие жизни…
У Шуваева есть откровения, которые незазорно присовокупить к пророческим шедеврам. Ощущение трагизма нашей быстротекущей жизни – главное свойство истинного Таланта. У Владимира Шуваева дарование больше, чем талант. Ибо некоторые стихи его – больше, чем стихи. Это сгустки мировоззренческо-философской энергии, космической праны. Ему даровано свыше чудесно фокусировать эту страшную и прекрасную энергию. Он может по-отцовски ласково согреть, а может беспощадно испепелить. Может вызвать слёзы умиления и штиль в душе, а может ввергнуть в пучину и геенну. И это тоже неотъемлемое свойство настоящего Дара.
Как известно, все поэты – суть певчие и иные птицы. У Шуваева дар не соловья и не жаворонка. Не пересмешника скворца и не циника попугая. И уж, конечно, не сорокопута. Его можно сравнивать с белоголовым орланом. Неброский с виду и совсем неэффектный – издалека – сидит, ссутулясь, вжимая в плечи голову, но вот потянулся, расправил крылья и – вздрогнешь самопроизвольно! – а он уже скользит в струящемся мареве, мощно и плавно, с грозным клёкотом, плывёт над землёй, древней и вечно юной...»
ЗВЕЗДА НАД РАСПЯТЬЕМ
Я просыпаюсь. Ночь. Как пусто всё!
Как холода близки. Как явны звёзды!
Сейчас в бору, у самых дальних сёл
Ненастный дождь раскачивает гнёзда.
Сейчас в глуши, сырой листвой шурша,
Бросая тень, ступая некрасиво,
Хрустя в кустах, плеща по камышам,
Страша, – сошлось всё прошлое России!
Сошлось... Стоит. И выкликает гулко
Сквозь хрип ветров, ветвей, сквозь крик зверья,
Раскаты петербургского разгулья
И стоны новгородского рванья.
Вглядись же, Русь, в распутицу веков,
Где, громыхая тяжестью и силой,
Мимо своих голодных босяков
Ты мировое счастье вывозила.
Везде твоих авралов голоса,
Везде твои сердца стучать устали,
По всей Земле шумят твои леса –
Порубленные пиломатерьялы...
В любой войне, в любом прорыве лет,
Ценою каждой покорённой кручи
Иван стоял – и беден, и раздет,
А ты стояла – славна и могуча.
За дельность дел своих, за дальность дум
Вели себе, великая Россия,
Чтобы слепая гордость русских душ
У русских рук прощения просила!
Мы поклонялись – звёздам, не вещам.
Искали – правду на ночной планете.
Нам это Достоевский завещал.
И граф Толстой пророчествовал это!
Где ж – Век Души? Где шум твоей весны?
Где мощный дух и новые начала?
По всем краям стоят твои сыны,
Безмолвствуя во гневе и печали!
Но, гордые – во славе иль в бреду,
Перебиваясь бытностью убогой,
Мы всё равно найдём свою Звезду,
Ступая предками завещанной дорогой!
ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД
Мне слышится в ночи: «Прощай, литература!»
Сквозь белую метель, как высшая звезда,
По стынущим морям, по сгнившей конъюнктуре
Уходит пароход во мраке навсегда.
Отчаянье со мной. Смех за кормой бесовский.
Но на борту его мне не дадут пропасть
Толстой и Чехов, Шолохов, Твардовский…
Какие имена! Какая благодать!
Уходят сквозь туман поэзия и проза –
Наследия миры, что Космосу сродни.
А что там впереди: бездушные морозы,
Безверием и льдом подёрнутые дни.
Последний пароход уходит в неизвестность,
И вслед ему глядят забвенья берега.
Последний пароход – российская словесность –
Мерцает, как мираж, сокровища храня.
На этот пароход не взять билет случайный:
Судьбой оплачена здесь каждая строка.
И пушкинский отсвет – сакральный, лучезарный –
Со счастьем и бедой пронзённого стиха.
На палубе его, шумихи избегая,
Где не изведать уж ни славы, ни вина,
Во сне своём судьбу с ним разделяя,
Уйду и я от смрада бытия.
Уходит, как душа, покинувшая тело,
Как Гоголь и Куприн, Цветаева и Блок,
Тот белый пароход, когда уж солнце село,
От берегов «родных» – к рассвету на исток.
Мои надежды здесь, удачи и невзгоды,
И детские мечты, любовь моя, друзья…
На этом русском белом пароходе
Уходит суть всего. И это вижу я.
На берегу разгул: не жизнь – карикатура!
И катит, словно вал, валютная волна…
Без сердца своего – своей литературы –
Останешься ты с чем, несчастная страна?..
ТАЙНЫЕ ИГЛЫ
«Но иглы тайные сурово
язвили светлое чело…»
М.Ю. Лермонтов
Снова русским поэтам не спится!
То ли Мир, то ли сердце болит,
И судьба, как бездомная птица,
Не на счастье – на беды летит.
Когда всюду довольные лица
И как будто бы жизнь хороша,
Почему мне настойчиво снится –
Занесённая снегом душа.
И живу вроде жизнью простою,
Но все иглы опять на челе.
Будто все в мире беды – со мною,
И приюта мне нет на Земле.
* * *
Что говорить, когда всё уж давно пересказано!
Разве добавить, что путь твой, простой как вода,
Не был уставлен большими китайскими вазами
И с небосклона к тебе не катилась звезда.
Спит в магазине колечко твоё обручальное.
В хлопотах жизни, среди разнаряженных дур,
Так и не справлено, мать, твоё платье венчальное,
Так и не сделан серебряный твой маникюр.
Что говорить, когда всё уж давно перемолото!
С глупой досадою путаю мысли свои,
Что не украсило самое лучшее золото
Рано уставшие чистые руки твои…
«ПОЭТ»
Всю жизнь больше смерти боялся я этого слова!
Как тайный преступник боюсь его даже сейчас!
Боязнь совершенства томит меня снова и снова,
И жить не даёт мне, и жизнь заслоняет – от глаз…
Но в редкие миги, когда обрываются путы,
Когда я срываюсь туда, где судьба и гроза,
Какая Поэзия, равная Богу – по сути,
Взрывает мне душу и вверх поднимает глаза!..
* * *
Ах, поэтические страсти!
Всё выбивается из сил,
Чтобы светить хоть малой частью
Средь поэтических светил.
А он, познавший быль и небыль
Стихов, отрезал, как убил:
«Я никогда поэтом не был.
Я только Родину любил».
