Время — словно солнце. Его движение по небу нашей жизни почти неприметно: текут себе час за часом, день за днём. А хватишься — уже десять лет пролетело. Или — вся жизнь...
Кажется, только вчера Нефёдов на ходу заглянул в комнату секретариата редакции, стремительный и на вид весёлый, но внутренне чем-то озабоченный:
— Пока, бойцы! Еду на фестиваль!
Все мы уже знали, что фестиваль "Русский смех" в Кстово Нижегородской области — одно из любимых и успешных "детищ" Евгения Андреевича, для создания которого, в сотрудничестве с местной администрацией и вместе со своим другом, поэтом Александром Александровичем Бобровым, он вложил немало времени и сил.
Из этой поездки он уже не вернулся. Сердечный приступ...
Даже странно думать, что уже никогда не услышать вживую нефёдовский голос: "Я тут новый стихарь написал, послушайте!"
Он вообще был очень артистичен, особенно любил читать стихи (не только свои) вслух, быть на сцене, на виду, в центре всеобщего внимания и признания его немалых талантов. В молодости играл театральные роли. Любимые — комические: Хлестакова и Городничего из гоголевского "Ревизора" и бравого солдата Швейка. Внешним (да и внутренним) сходством с главным героем знаменитой книги Ярослава Гашека, отрывки из которой цитировал наизусть чуть ли не целыми страницами. Говорил, что, выбирая между вариантами загранкомандировки в качестве собственного корреспондента газеты "Комсомольская правда", отдал предпочтение Чехословакии во многом по этой причине.
Но, как позже сам признавался, эта командировка стала для него чем-то вроде почётной ссылки… Потому что в Советском Союзе после смерти Брежнева и прихода к власти Андропова начались сначала вроде бы неприметные, но весьма глубокие и системные изменения.
Родился Евгений Андреевич в городе Красный Лиман, районном центре Донецкой (тогда — Сталинской) области, 7 сентября 1946 года. О своей «малой родине» он всегда вспоминал с особым чувством: «Родной мой город всегда был таким же, как весь Донбасс, трудягой, это знаменитый железнодорожный узел,.. Это та часть Донбасса, где нет ещё шахт и больших заводов, а есть — как хранит моя память — зачарованный, текущий из самых истоков нашей истории Северский Донец, есть поразительные озёра-лиманы, неповторимые грибные леса, бесконечные поля и луга с меловыми горами на горизонте».
Семья Нефёдовых была самая обычная и простая: отец — железнодорожник, мать — домохозяйка, у Жени был старший брат Боря и младшая сестра Света. Родители не были коренными жителями этих мест — недавние волжане, они ещё в годы войны совсем молодыми приехали восстанавливать разрушенный немецкими оккупантами Донбасс — край, всегда бывший в нашей, тогда ещё общей, стране на особом счету. Край, который «давал стране угля». И не только угля, кстати, но угля — «хлеб индустрии» — в первую очередь. Здесь в годы революции была создана Донецко-Криворожская рабочая советская республика, отсюда начался боевой путь будущего сталинского «первого маршала» Климента Ефремовича Ворошилова, здесь в 30-е годы возникло стахановское движение, здесь в годы войны были казнены немецкими оккупантами герои-подпольщики краснодонской «Молодой гвардии»…
На шахты и заводы Донбасса, тогда большей частью территориально входившего в Область Войска Донского, ещё с конца ХIХ века, когда здесь началась разработка богатейших угольных пластов, а рядом были найдены месторождения железной руды (такое сочетание в Германии создало Рурскую область), стекались сотни тысяч людей буквально со всех концов нашей страны и из-за рубежа.
В результате и возникла здесь уникальная общность людей, связанных между собой не только привычными земными, кровными или духовными, а, можно сказать, подземными корнями, на миллионы лет уходящими в геологическое прошлое нашей планеты. Если действительно, как предполагают некоторые современные учёные, Земля — не простая планета Солнечной системы, а по-своему «живой организм», то разные народы на её поверхности могут возникать под влиянием информационно-энергетических сигналов, идущих из глубин нашей планеты. Пресловутый «длинный шахтёрский рубль» советских времён играл в формировании этого «донбасского братства» немалую, но далеко не главную роль.
Донбасс никто не ставил на колени
И никому поставить не дано,
— написал в военном 1942 году поэт Павел Беспощадный, и эти строки не только стали неофициальным символом «шахтёрского края». Они нашли своё подтверждение 72 года спустя, когда в Донецке и Луганске не приняли необандеровскую «евромайданную» власть, победившую в Киеве…
Евгений Андреевич «по праву рождения» всегда был и осознавал себя неотъемлемой частью этого неформального, но более чем реального донбасского братства, впитал его в себя, как говорится, с молоком матери. И оно тоже считало его своим, что называется, «до мозга костей». Не случайно он долгие годы был заместителем председателя Донецкого землячества в Москве, членами которого были бывшие министры, генералы, видные политические и общественные фигуры, деятели науки, культуры и искусства…
После окончания школы — год работы на заводе, потом — два года армейской службы в Забайкалье, в 1966 году — поступление на факультет журналистики МГУ, который Нефёдов окончил в 1971 году. По распределению отработал в родной «районке», оттуда перешёл в областную «молодёжку» «Комсомолец Донбасса», где вскоре стал редактором. В 1976 году принял предложение «Комсомольской правды» стать её спецкором по Донецкой области (главный редактор которой Лев Константинович Курнешов был практически земляком Нефёдова — их родные места разделяла неполная сотня километров). Сменивший Курнешова «николаевец» Валерий Николаевич Ганичев, до того работавший главным редактором издательства «Молодая гвардия» (опять перекличка с Донбассом!) «перетащил» Евгения Андреевича в Москву, сделав его в «Комсомолке» заведующим отделом литературы и искусства. Учитывая многомиллионные тиражи главной молодёжной газеты страны, это было весьма значимое место идейно-политической работы.
Ганичева в конце 1980 года сменил будущий видный «перестройщик» Геннадий Николаевич Селезнёв, который очень по-дружески перевёл Нефёдова из завотделом «на повышение» в обозреватели, а потом, в 1985 году, и вовсе отправил за рубеж.
Все эти детали я привожу здесь для того, чтобы стала виднее и понятнее связь между личной судьбой человека и теми грандиозными социально-историческими процессами, современником и участником которых этот человек является. «Перестройка» началась задолго до прихода к власти Горбачёва, и она во многом была обусловлена внутриноменклатурными конфликтами позднесоветской элиты, в которых разные «группы влияния», типа пресловутых «днепропетровских», «уральских» и так далее вели друг с другом непрерывную борьбу, которая со временем приобрела политические черты и привела к уничтожению КПСС и СССР.
Надо сказать сразу, что в силу описанных выше причин Евгений Андреевич не был увлечён идеями «демократии», «перестройки» и «гласности», поскольку был искренним патриотом Советского Союза, Советской Украины, Советского Донбасса и в глубине души всегда считал себя «наследником» молодогвардейцев Краснодона. Тем более, находясь в Чехословакии, видел все механизмы развала стран социализма и тамошнюю «бархатную революцию» в ноябре-декабре 1989 года категорически не принял, отправив из Праги в редакцию ряд весьма нелицеприятных материалов по этому поводу. Новый главред «Комсомолки» Владислав Александрович Фронин распорядился «мятежного» собкора из Чехословакии отозвать, после чего Нефёдов впервые в жизни оказался — не по форме, а по факту — без работы. Что и привело его в 1990 году в стан "прохановцев": сначала в газету "День", а затем, после "чёрного октября", оставило в газете "Завтра".
Этот «героический» период в истории нашего издания – от ГКЧП до разгрома редакции «Дня» после расстрела Верховного Совета России — неразрывно связан с именем Евгения Андреевича, обладавшего необходимым опытом и знаниями профессионального даже не журналиста, а «газетчика», и потому взявшего на себя функции её ответственного секретаря. Каковые он фактически исполнял вплоть до своей кончины, поскольку в этих вопросах пользовался непререкаемым авторитетом.
«Первая заповедь газетчика — «Пиши и засылай!». Всё остальное приложится», — говорил он.
Нефёдов не был каким-то идеальным человеком — а кто из нас идеален? Все хорошо знали его человеческие слабости и недостатки, но правильно говорят, что наши недостатки — продолжение наших достоинств. Иногда в их сочетании получались такие жизненные "загогулины", которые становились редакционными легендами. Но главными, определяющими чертами Евгения Нефёдова были, помимо отмеченного выше безусловного патриотизма, любви к своей «большой» и «малой» Родине — высочайший профессионализм: и поэтический, и журналистский.
На могиле Евгения Андреевича стоит памятник, созданный скульптором Вячеславом Семёновичем Пилипером по эскизу Заслуженного художника России Геннадия Васильевича Животова, чьи рисунки наши читатели видят на первой полосе почти каждого номера газеты "Завтра". На этом памятнике, кроме фамилии, имени, отчества, а также дат рождения и смерти, выбито только одно слово: "поэт".
Да, Евгений Нефёдов действительно был поэтом и чувствовал себя в стиховой стихии как рыба в воде. Мог написать стихами и передовую статью в донецкой областной газете "Комсомолец Донбасса", редактором которой работал, и сценарий для спектакля Татьяны Васильевны Дорониной, и полторы-две сотни двустиший для книги "в пандан" к прохановским передовицам и животовским рисункам... Очень быстро, к нужному сроку, со своим фирменным профессионализмом.
Россия, от "реформ" добра не жди —
Не те реформы и не те вожди...
Цель "демократии" — открыта:
Жрать из кремлёвского корыта!
Две головы, едина туша —
Вот рыба именем Гор-Буша.
Стихи он писал, можно сказать, непрерывно — в нём работала настоящая "поэтическая фабрика". И это не было какой-то графоманией: чувство слова, рифмы, ритма у Евгения Андреевича были практически безукоризненными. В качестве примера можно привести некоторые из его блестящих пародий на коллег-поэтов.
Случай в лесе
«Я в этом старом лесе
Ищу не первый год
Слова для светлых песен…»
(Валентин Меркурьев)
Я в лесе был. Искал слова
Для песен о подруге.
Сидел на береге сперва,
Потом лежал на луге.
Остановился на мосте
И думал: неспроста ведь
Слова приходят — да не те,
Чтоб их в стихе поставить…
Тут критик вдруг из камышов
Подплыл ко мне на плоте
И говорит: — Вы падежов
Давно не признаете?
Коль в самом деле не в ладу
Или нарочно это —
То лучше прыгайте в воду —
И ваша песня спета…
Я говорю: — Вы что, в бреде?
И что имели в виде?
Катитесь, милый, как по льде,
А я в гробе вас видел..!
Ушёёл он, не сказав «прощай»,
При личном интересе…
Такой, товарищи, случай
Со мною вышел в лесе!
Порой нефёдовские пародии были — даже по ультралиберальным меркам «лихих девяностых» — на грани фола. Не буду приводить здесь оригинальный текст Тимура Кибирова, содержащий явно обсценные «поэтические вольности», но технически интересный приёмом разрыва слов и вставкой в эти разрывы иных слов, этакой интралексической инверсии, но нефёдовская пародия по художественному эффекту использования данного приёма сам оригинал явно превосходит:
Тимур и его находка
Ну и бле-, всё-таки, -стящий поэт!
Как же он блю- себя -дёт столько лет…
Кто его бли- только -зко разглядит –
Тот ему лю- тоже -блю говорит.
Экий муд-, ахают, -рец-балагур!
Что за ху-, охают, -дожник Тимур.
Полный пи-, знаете, -томец пиров…
Славим находку, Киби- твою -ров!
Или материалы рубрики "Евгений о неких", которая выходила почти в каждом номере газеты "Завтра", то есть еженедельно, на протяжении не каких-то месяцев, не года-двух, а больше десятилетия! Признанные образцом современного райка и ставшие примером для подражания со стороны многих поэтов, в том числе — из «либерального» лагеря. Вот типичный отрывок из этого «твёрдого» нефёдовского жанра:
«Интересное явленье наблюдаю там и тут... Комсомола День рожденья отмечать меня зовут. Не подростки и не дети — люди взрослые вполне. Что же, я готов отметить, но другое странно мне.
Средь гостей там — бизнесмены, власть имущие дельцы, именитые спортсмены, стихотворцы и певцы. Эти самые ребята — лишь проверки час пришёл — из анкет своих когда-то исключили Комсомол!
Отмели и партбилеты, а в расстрельном Октябре затаились тихо где-то в "реформаторской" норе. Есть у них теперь поместья, тачки, бабки, сытый стол — но раз в год, собравшись вместе, дружно славят... Комсомол.
"Не расстанусь с Комсомолом!" — все мы пели много лет. Был задорным и весёлым незатейливый куплет. Но над Родиной промчался смерч — и высветил он враз: кто и вправду не расстался — кто расстался в тот же час..!
Я — остался. Не расстался с той судьбой и с той страной, над которой развевался Красный флаг, навек родной. И в душе моей не смолкла та эпоха ни на миг, где и мама-комсомолка, и отец мой, фронтовик.
Где поля с целинным хлебом, где таёжная заря, где Гагаринское небо, где Советская земля — та, что стала жизни школой и учила — всех верней. Не расстался с Комсомолом — не расстался, значит, с ней!
Кто расстался — что им песня? Им чужую дай дуду... Пели мы когда-то вместе, да не спелись, на беду. А быть может, и на счастье. Наша песня — не товар, не стезя к мошне и власти, не другой какой навар.
Эта песня — словно пламя в чаше Вечного огня. Эта песня — наша память о бойцах былого дня. Не забыты, не безмолвны их дела и их мечты. Не расстался с Комсомолом — значит, их не предал ты.
А расстался — что вдруг ныне воздаёшь ему сполна? Иль какие-то иные вновь учуял времена? Нестыковка есть одна лишь: в Комсомоле до седин обращаются: "товарищ", а ведь ты же — "господин"…»
А сколько поэтических переводов им было сделано?! Прежде всего, конечно, с украинского языка, «второго родного»: Борис Олейник, Василь Стус, Борис Ластовенко… Но Евгений Нефёдов переводил стихи и Мао Цзэдуна, и Юлиуса Фучика, и десятков других поэтов, кажется, со всех языков народов бывшего Советского Союза и других социалистических стран. Все они для него были «своими», близкими, любимыми и родными.
И его собственная лирика в лучших своих образцах (а поэта — во всяком случае, на мой взгляд — следует судить только по тем вершинам, которых он сумел достичь) удивительно светла и пронзительна.
Вот как он писал о том времени, когда работал уже в Донецке, а жил ещё в Красном Лимане и обычный режим дом-работа-дом включал в себя несколько часов езды по железной дороге туда и обратно.
Сентябрь
Ещё не осень, но уже не лето.
Ещё не радость, но уже не грусть.
Я с электрички спрыгну в час рассвета.
И вместе с ним в окошко постучусь.
Взметнётся занавеска: ты ли это?
Нет, не уснула — знала, что дождусь...
Дыханьем утра комната согрета,
Остывший чай, тепло желанных уст,
И шёпотом привычные вопросы,
И долгожданный, безмятежный сон...
Чтоб завтра снова — за окном откосы,
Свечение желтеющих лесов.
Уже не лето, но ещё не осень.
Уже немало.
Но ещё не всё.
Эти строки посвящены жене Нефёдова Людмиле Александровне, которую он любил и искренне ею восхищался. «Моя супруга — тоже человек пишущий, мы и познакомились-то когда-то как двое начинающих поэтов… Она тоже родилась в Красном Лимане, потом училась в Сибири, закончила Томский государственный педагогический институт. Между прочим, успешно занималась там бальными танцами, участвовала в конкурсах высокого уровня, имела заслуженные награды… Затем возвратилась в родной город, работала преподавателем русского языка и литературы в средней школе, секретарём Краснолиманского райкома ЛКСМ Украины, редактором Донецкого облполиграфиздата… С 1993 по 2004 гг. была консультантом, советником, заместителем начальника пресс-службы аппарата Госдумы. Она — автор книг и регулярных публикаций в периодической печати, член Союза журналистов и Союза писателей России, лауреат престижной премии «Слово к народу», — говорил Евгений Андреевич в «юбилейной» беседе к своему 60-летию.
Опять же, это не были какие-то идеальные отношения, но они всегда строились на глубоком понимании и уважении к лучшему, что есть в своей «второй половинке», на стремлении сохранить и развить это лучшее.
Нежно любили свою дочку, и каждый год ездили навещать её и внуков в Германию, куда та ещё из Праги «выскочила замуж». Причём в программу поездки обязательно входило посещение мюзикла Эндрю Ллойда Уэббера «Призрак оперы». Кстати, музыку Евгений Андреевич считал, после жены и поэзии, третьей своей большой любовью и постоянно что-то напевал.
К этому следует добавить, что большую роль в судьбе Евгения Андреевича сыграл его старший брат Борис Андреевич, один из ближайших сотрудников известного партийного, государственного и общественного деятеля Аркадия Ивановича Вольского. Не столько в плане какой-то карьерной поддержки, сколько душевного родства, общих ценностей и примера в жизни. «Я по жизни — шалопай всё-таки, а Борис — трудяга», — как-то обмолвился он. На брата он всегда мог положиться в самых трудных для себя обстоятельствах.
Вообще, родня, друзья, земляки, соратники — это были для него весьма значимые понятия.
Глубоко убеждён в том, что в своём поэтическом творчестве Евгений Андреевич, вечно чем-то занятый, о ком-то хлопочущий, с кем-то беседующий, мог достичь и куда больших высот. Но его дар поэтического слова требовал максимального совершенства. А для этого нужно было внутреннее одиночество, к которому Нефёдов был абсолютно не расположен. И это ощущение какой-то нереализованности, чрезмерной увлечённости и вовлечённости в события текущей жизни, вызывало у него чувство внутреннего недовольства собой и даже какого-то комплекса вины перед русской поэзией, от которого он никак не мог избавиться.
Это в какой-то мере компенсировалось его увлечением смеховой культурой — в Союзе писателей России он не случайно организовал и до самой своей кончины возглавлял творческую секцию сатиры и юмора, выпустил несколько номеров газеты «Русский смех», организовал уже упомянутый выше одноимённый фестиваль как альтернативу былой одесской «Юморине». Но это был, по словам Гоголя, «видимый миру смех, через который льются невидимые слёзы». Вообще, хотя и любил изображать напускной цинизм, принимал всё близко к сердцу…
А его работа была по определению постоянным, непрерывным конфликтом с сотрудниками редакции, с авторами и даже читателями газеты — конфликтом, в котором рождался новый номер сначала «Дня», а потом — и «Завтра». Единственным безоговорочным авторитетом был для него Александр Андреевич Проханов, которого Нефёдов называл «командир», а всех его сотрудников, включая себя, «партизанами», «партизанским отрядом», имея в виду абсолютно недостаточный, с его точки зрения, уровень нашей совместной «боеспособности», профессионализма и ответственности. Очень близким и важным для себя человеком считал Владимира Григорьевича Бондаренко. С остальными же мог в рабочих (и не только) отношениях быть категорически неровен, разругаться вдрызг и затем мириться чуть ли не несколько раз на дню. «Один вред от вас, один вред», или «У нас хуже, чем у женщин — критические дни каждую неделю», — рискованно и горько шутил Евгений Андреевич. Конечно, при его поэтической эмоциональности, это вело и к срывам, малым и большим, и к ранней, в общем-то, смерти 18 октября 2010-го — всего в 64 с небольшим года…
Наверное, многое осталось «за кадром» этих заметок. Но необходимо сказать ещё вот о чём. После похорон Евгения Нефёдова, помнится, все сошлись на том, что необходимо издать собрание его сочинений, инициатором выступили земляки из Краснолиманской администрации, поддержку обещали и в Донецке, и в Донецком землячестве в Москве, и в КПРФ, но потом эта идея как-то «ушла в песок» — особенно после известных событий 2014 года на Украине, которые длятся и поныне. Но сегодня уже с уверенностью можно сказать, что творческое наследие Евгения Андреевича с честью прошло посмертное испытание временем, так что, наверное, уже пора эту идею наконец-то реализовать на практике. И в первую очередь это касается нашей редакции газеты «Завтра», касается народных республик Донбасса, чьё героическое сопротивление нынешнему киевскому режиму Евгений Нефёдов, доживи он до этих событий, несомненно, поддержал бы и своим словом, и делом…
