Казалось бы, случайный ракурс, мимолётное внешнее сходство, ничего больше… Но факт остаётся фактом — молодой Амбруаз Поль Туссен Жюль Валери (30 октября 1871 — 20 июля 1945) удивительно похож на молодого Владимира Ильича Ульянова (Ленина): те же ранние залысины, то же выражение лица, те же упрямо сжатые губы, тот же пронизывающий мир насквозь взгляд…
двойной клик - редактировать изображение
Только вместо казнённого царём любимого старшего брата там отражается иное пережитое до глубины души внутреннее потрясение, которое нам условно известно как «шторм и бессонница в Генуе».
Подобного рода жизненные события сейчас снабжаются расхожей этикеткой типа «экзистенциальный кризис» и ставятся на дальнюю полку в биографии той или иной знаменитости — ведь «чужая душа потёмки», кто знает, что он там при этом переживал, думал и чувствовал… Да и сами герои очень редко могут и ещё реже хотят рассказать здесь что-нибудь внятное — даже условные исключения из правила, как у Достоевского в "Идиоте", чрезвычайно редки. Ведь «самое личное в нас, самое драгоценное всегда для нас непостижимо…» Мир — тайна, которая сама себя хранит.
Ленина эта неизъяснимая тайна бытия толкнула в революцию, Валери… Хотелось бы сказать: «в поэзию», — но такое утверждение не просто было бы неверным, оно бы прямо противоречило истине. Даже не потому, что молодой, но уже достаточно известный и признанный в литературных кругах поэт постепенно прекратил публиковать и даже писать стихи (период его «великого молчания» занял почти двадцать лет, с 1898-го — как раз год первого съезда РСДРП — по 1917-й — отдельно объяснять эсто случайное совпадение не нужно — годы), а потому что сделал это сознательным усилием воли: «Нет ничего более бесплодного, чем плодоносить. Дерево не растёт, пока оно приносит плоды».
Ленин занимался переустройством общества, Валери — своего «я», своего внутреннего мира. Причём происходило это одновременно и на одних и тех же принципах, которые без особого труда можно снабдить другой расхожей этикеткой — «диалектического материализма», с безграничной, но обязательной сетью причинно-следственных взаимодействий, которая простирается — через человека — от микромира («электрон так же неисчерпаем, как и атом») до Вселенной в целом. Время не течёт вспять. Даже боги не могут сделать бывшее не бывшим. Чудес не бывает. «Cogito ergo sum» («мыслю, следовательно существую») и «roseau pensant» («мыслящий тростник») — две эти фразы связаны между собой феноменом мышления: «изнутри» у Мишеля Монтеня и «снаружи» у Блеза Паскаля.
«Я бесконечно больше хотел бы написать в совершенном сознании и с полной ясностью что-либо слабое, нежели быть обязанным милости транса и потере самосознания каким-нибудь шедевром, хотя бы и лучшим из лучших…» — в этом своём высказывании Поль Валери прямо отказывается от любых попыток «взлома» своего «Я» — вернее, насильственного и случайного, «нелегального» подключения его к «высшим сферам», которые сейчас заклеены этикеткой «энергоинформационных полей». Уже доводилось писать, что для такого подключения, для перехода в «творческий» режим человеку приходится преодолевать, наряду с внешним энергетическим барьером, ещё и некий внутренний энергетический барьер — независимо от того, каким конкретно видом творчества он при этом занимается: научным, художественным или каким-то иным. Точно так же понятно, что у разных людей возможности "разгонять", "накачивать энергией" своё творческое "чувствилище" (полагаю, состоянием одного только мозга здесь дело вовсе не исчерпывается) до нужных им "скоростей", "оборотов" и т. п. — далеко не одинаковы. У кого-то они больше, у кого-то — меньше.
В итоге, как и "спорт высоких достижений", творчество, в том числе — поэтическое, оказывается не свободным от соблазна применения различных видов "допинга", далеко не всегда безопасных для самих "допингуемых" и/или даже неприемлемых для общества в целом. В качестве примера можно указать на один из признанных шедевров английской поэзии — поэму "Кубла-хан" Сэмюэла Кольриджа, которая, по свидетельству автора (может быть, и не вполне достоверному), "была увидена во сне после приёма опиума". История создания этой поэмы широко используется в пропаганде различных практик "растормаживания" и "освобождения" творческого начала в человеке: "духовных", телесных, "психоделических", сексуальных, дыхательных и т. д., — при помощи тех или иных веществ и существ. На этом пути достигнут целый ряд впечатляющих результатов, но в целом эффективность подобных практик, не говоря уже про их личную и социальную "цену", остаётся, мягко говоря, спорной.
В этом смысле наш герой — не просто сторонник «чистого» творчества и, соответственно, «чистого» во всех своих значениях искусства. Это лишь «Господь сотворил всё из ничего, но материал постоянно чувствуется». А художнику, чтобы жить в «башне из слоновой кости» нужно где-то взять строительный материал для неё: или уничтожить множество слонов, или каким-то образом раскопать место их массового захоронения. «Человек, разговаривающий со мной, ничего не доказывая, — враг. Я предпочитаю блеск мельчайшего, но действительного события. Я есмь сущий и видящий себя: видящий себя видящим, и так далее...» Ежедневная утренняя «охота» Поля Валери за мыслями и образами, за «жизнью духа», разумеется, лишь частично отражена в его многолетних дневниковых записях, насчитывающих около 30 тысяч страниц. Поэтические рукописи на этом фоне (они, кстати, по своей энергетике удивительно напоминают рукописи Пушкина) — лишь вершина гигантского айсберга, редкие плоды выросшего дерева.
двойной клик - редактировать изображение
Оценить их вкус и аромат в русских переводах — задача практически невыполнимая. Слишком многое из созвучий, аллюзий, незримых связей с «вместилищем смыслов» другого языка при переводе исчезает, рвётся, теряется, и чем тоньше и насыщеннее ими оригинал, тем более невосполнимой оказывается утрата. Та же пушкинская поэзия в переводах на другие языки оказывается далеко на самой крупной и яркой бабочкой, распрямлённой в морилке и насаженной на булавку. Жизнь, дыхание, полёт исчезают, больше нет взмаха крылышек, который вызывает цунами на другом крае света, в сердце читателей.
«В тот год осенняя погода
Стояла долго на дворе,
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе
На третье в ночь. Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна
Поутру побелевший двор,
Куртины, кровли и забор…» — как это волшебство может быть передано, может прозвучать по-китайски или по-французски, я видит Бог, просто не знаю и в этой жизни знать не сумею никогда. То же самое, видимо, справедливо и для поэзии Поля Валери, для её переводов на русский язык. Вот «зеркальное отражение»:
«В рассветной тишине протяжный скрип лопаты!..
Проснулся, а в окне — отбеленные скаты.
Слепящий этот снег как будто ждал меня…»
Если отвлечься от существования этой «зеркальной» мерности, будет непонятно, почему, за что автора таких «средних» стихов при жизни признавали лучшим поэтом Франции, осыпали всяческими званиями и почестями — мы ведь читаем не Валери, а его переводчиков. И, будь они даже гениальны (чего и в помине нет — во всяком случае, пока), это всё равно будет растение, заботливо пересаженное в ботанический сад, а не живущее в своих родных «джунглях», «морях», «пустынях» или «болотах».
То же "Кладбище у моря" ("Морское кладбище"), признанный шедевр поэзии Поля Валери куда полнее раскрывается в прозаическом эссе Хорхе Луиса Борхеса, чем в известных вариантах стихотворных переводов на русский язык. Наверное, стоит процитировать отрывок из него: «Два слова о самой поэме. Аплодировать ей было бы странно, искать огрехи — неблагодарно и неуместно. И всё же рискну отметить то, что, увы, приходится считать изъяном этого гигантского адаманта. Я имею в виду вторжение повествовательности. Лишние второстепенные детали: хорошо поставленный ветер (выделено мной. — В.В.), листья, которые мешает и шевелит как бы сам бег времени, обращение к волнам, пятнистые тюлени, книга — внушают совершенно не обязательную тут веру в происходящее». Это говорит испанский гений о гении французском. И говорит о блистательной фразе: «Поднимается ветер… Постараемся жить», — ставшей одним из «матричных ключей» современной культуры. Их языки, языки романской группы, достаточно близки между собой. Но Борхесу важно, что «в пассажах о смерти Валери приближается, я бы сказал, к чему-то испанскому; не то чтобы подобные раздумья составляли исключительную принадлежность одной этой страны — без них не обходится ни одна литература, — но потому, что они, может быть, вообще единственная тема испанской поэзии». В жизни — смерть. В жизни — смерть. Ветер времени несёт нас между ними. Да, ни один ветер не будет попутным для того, кто не знает, куда ему плыть. Но эта античная максима утратила смысл в эпоху Великих географических открытий…
С отдельными строками, с афоризмами Валери куда проще — тем более «острый галльский смысл» нам издавна внятен. У Валери они вполне на уровне его великих предшественников. Из каждого можно развернуть целую статью или книгу, или даже философскую систему.
«Будущее уже не то, что было раньше».
«Вкус состоит из тысячи безвкусиц».
«Власть теряет всё своё очарование, если ею не злоупотреблять».
«В сфере поэзии у меня есть порок: я не люблю (почти до страдания) всё то, что не даёт мне ощущения совершенства. И, подобно другим порокам, он только усугубляется с возрастом».
«Мы надеемся приблизительно, зато боимся точно».
«Человек, который удаляется от мира, создает для себя возможность его понимания».
«Человек шире, чем его жизнь и поступки. Он как бы рассчитан на большее число вероятностей, чем может понадобиться».
И ещё одно, уже абсолютно личное, касание с афоризмом Поля Валери, перевод которого звучит так: «В будущее мы входим, оглядываясь на прошлое», — только с заменой «входим» на «идём». «Человечество движется в будущее спиной — словно легендарный Персей к Медузе Горгоне. И рассматривает отражение этого ужасного, убивающего "глаза в глаза" лика в отполированном до зеркального блеска щите своей истории, своей культуры. Понимая, что каждый наш шаг, каждый миг будущего может, а какой-то из них — обязательно окажется для нас последним»…
Возвращаясь к аналогии между Владимиром Лениным и Полем Валери, которая многим наверняка покажется надуманной и странной — да и все аналогии не абсолютны! — оба этих человека пережили своё «великое пробуждение», оба занимались тем, что считали самым важным и нужным для себя в мире и для мира в себе, оба — как бы случайно, в силу стечения почти бесконечного количества разных обстоятельств, от них даже не зависящих, — достигли того, что сами считали своим предназначением. Оба «постарались жить», наполняя свои крылья ветром своего времени.
Известный критик Михаил Наумович Эпштейн к нынешнему юбилею Поля Валери в статье для журнала "Сноб" и в предисловии к изданию "Поль Валери. Эстетическая бесконечность" написал, что «он превратился в рупор европейской интеллигенции, чтящей свои ценности и наследие и бросающей вызов варварству фашизма и коммунизма». Это, конечно, правда, только правда, ничего, кроме правды, но не вся правда. Потому что к варварству либерализма это тоже относится, но… молчок, молчок! А ведь тот же Ленин не случайно сказал, выступая на III съезде комсомола: «Настоящим коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», — и речь здесь шла вовсе не о сакраментальном «отнять и поделить», а как раз о том, чтобы «добавить и приумножить». В этом стремлении к творчеству и заключена истинная сущность человека, кто бы, когда, где и как ни пытался доказать обратное.
