19 октября 2010 года ушёл из жизни Евгений Андреевич НЕФЁДОВ, с именем которого неразрывно связана история "Дня" и "Завтра". Поэт и публицист, многолетний ответственный секретарь редакции, потомок волжских бурлаков и донских казаков, он "впрягался" в каждый номер нашей газеты, но в нужный момент всегда мог "махнуть шашкой" своего острого, отточенного слова, выводя недругов России из строя, надолго отправляя их зализывать полученные раны… Вспоминая сегодня, через пять лет после кончины, незабвенного соратника, товарища, друга и брата, мы склоняем перед его светлой памятью наши знамёна и головы — чтобы с новыми силами идти по избранному нами, общему с Евгением Андреевичем, пути: любви к Богу и Родине, противостояния их врагам, созидания нашей чудесной России.
Александр ПРОХАНОВ.
Если бы я мог сегодня встретиться с Нефёдовым, я бы сказал ему: "Женя! Прости меня, грешного, что за все эти годы: кромешные, страшные дикие, — ты был для меня только частью газеты, нашего общего дела, как и я для тебя. Не было времени спросить, как ты себя чувствуешь, как твоя астма, как твоя супруга, как дочка, как внуки… В том вихре, в котором мы жили и продолжаем жить, почти нет места для нормальных человеческих отношений, для того, чтобы остановиться, посмотреть друг другу в глаза, поговорить по душам… И мы не понимаем, насколько важно именно это, а потом, когда человек уходит навсегда, уже ничего нельзя изменить, исправить, ничем нельзя заполнить образовавшуюся пустоту. Мы не знаем друг друга, как должны были бы знать, мы не ценим друг друга, как должны были бы ценить, в нас мало любви к ближнему своему. Прости меня, Женя!"
Нефёдов иногда мне снится. В моих снах он — живой, всегда весёлый, всегда куда-то летит. Чаще всего — не замечает меня, а если замечает, то искренне радуется, как мог бы радоваться солдат-фронтовик увиденному где-то на полустанке в дверях встречной теплушки другу-однополчанину. Он всегда был в бою, всегда хотел везде успеть: съездить на Украину, съездить в Германию, привезти тираж газеты, издать книгу, написать сценарий, помочь каким-то знакомым знакомых, "пробить" интересы своего Донецкого землячества, вокруг него всегда клубилось множество людей, идей, планов, которые благодаря усилиям Жени становились делами, жизнью, новыми планами. Он создал свой "Русский смех", потому что не мог и не хотел унывать, как бы тяжело и страшно ни было вокруг. И не давал унывать другим. Даже если его смех был смехом сквозь слёзы. Но, наверное, если бы он дожил до нынешней трагедии родного Донбасса, до расстрелов в Красном Лимане, его сердце снова могло разорваться от непереносимой боли.
Владимир БОНДАРЕНКО.
Отчетливо вижу тот день далёкого уже 1990 года, когда мы вместе с Евгением Нефедовым собрались на квартире у Проханова, который получил на руки решение Союза писателей СССР о создании газеты "День" и о назначении его главным редактором. Поговорили о планах газеты, о её направленности, и там же, на квартире, Проханов подписал приказы о назначении меня и Нефёдова сотрудниками газеты. За номерами два и три.
Я был знаком с Женей, с 1977 года мы были участниками седьмого совещания молодых писателей СССР, и так случилось, что именно он оказался моим соседом по номеру в гостинице "Орлёнок". Подхожу, помню, к номеру, а там — шум, звяканье бокалов: человек пять украинских "пысьменныкив" вместе с Женей, тоже делегатом от Украины, отмечают начало совещания. Дружно влился в их ряды, тем более — и сам Бондаренко: вроде бы свой, хохляцкий… С Женей, кстати, общались тогда не молодые делегаты совещания, а маститые уже тогда Драч, Павлычко, Яворивский, — мастера слова, ныне отвернувшиеся от России. И Женя для них был не просто молодой литератор, а собкор "Комсомольской правды", бывший главный редактор "Комсомольца Донбасса"… Совещание для нас прошло хорошо: и Женя, и я были рекомендованы в Союз писателей СССР, тогда же, на вечернем банкете мы познакомились и с Александром Прохановым, одним из руководителей семинара прозы, о котором я уже написал статью, посвященную "прозе сорокалетних".
Совпадение это или нет, но через тринадцать лет, осенью 1990 года, мы оказались ядром новой газеты "День", которая мыслилась продолжением знаменитого аксаковского "Дня". В редакцию, кроме нас, Проханов подобрал опытных газетчиков, и мы с Женей поначалу были рядовыми сотрудниками, но, по разным причинам, эти опытные газетчики быстро разбежались, — видимо, почувствовав протестный боевой, а потому бесперспективный для них в плане "ловли денег и чинов" характер издания. А мы, второй и третий номера, не говоря уже о самом Проханове, так и работали дружно все двадцать лет, до самой смерти Жени Нефёдова.
Мы с Женей оба родились в 1946 году, оба служили в армии, учились в институтах, работали в прессе. Женя перешел в газету "День" из "Комсомольской правды", которая тогда старалась вписаться в ельцинскую перестройку, я — из доронинского МХАТа, где заведовал литературной частью. Оба были провинциалами: Женя — из донецкого Красного Лимана, я — из Петрозаводска, оба были русскими патриотами.
Его роль в газете "День", а потом и в газете "Завтра" была наиглавнейший. Газету начинали читать с прохановской передовицы, потом на восьмой полосе читали рубрику "Евгений о неких", а потом уже переходили к другим материалам номера. Когда я стал издавать “День литературы”, Женя в каждый номер давал свою пародию.
Осенью 2010 года, накануне двадцатилетия газеты, мы не раз говорили с Женей о том, как провести наш юбилейный вечер газеты "День". В декабре исполнялось ровно двадцать лет первому пробному выпуску. Он готовил свою программу "Русского смеха". И — неожиданный, страшный финал. Теперь уже навсегда каждый юбилей газеты будет для меня неразрывно связан с гибелью её "второго номера". Но, пока жива газета "Завтра", пока жива газета "День литературы", будет жить среди нас и весёлый поэт, пламенный агитатор, острый сатирик Евгений Нефёдов. Вечная ему память!
Геннадий ЖИВОТОВ.
Был 2004 год. По рекомендации Олега Бакланова, члена ГКЧП, мы с Евгением Андреевичем Нефёдовым помчались в Киев поучаствовать в президентской кампании Януковича, соперником которого тогда был Ющенко. Помню, долго не могли попасть не только к Януковичу, но даже к его PR-агенту. Пришлось ждать, когда же с нами начнут общаться. И вот, наконец, сверху вальяжно спустился человек из Львова (так он представился), который командовал предвыборной кампанией Януковича, и сформулировал около двадцати тем, на которые Женя должен был написать короткие тексты практически в формате лозунгов, а мне затем предстояло сделать к ним рисунки.
Минут за двадцать Евгений Андреевич написал блестящие речёвки на суржике. Человек из Львова снова спустился откуда-то сверху и, оценив результат работы, пришёл в восторг. Он схватил листы и побежал обратно по лестнице. Сложилось такое ощущение, что в тот момент у него выросли копыта — так громко застучали его башмаки.
Потом мы с Нефёдовым вернулись в гостиницу, и Женя всё переживал: зачем же всё сделал так быстро? Но из Киева он, ответственный секретарь нашей газеты, уехал сразу, а мы с Андреем Фефеловым, люди безответственные, остались в украинской столице и дней двадцать рисовали картинки к нефёдовским стихам. В итоге победу суд отдал Ющенко, но нашей вины в том уже не было — мы свою работу сделали с честью…
Владислав ШУРЫГИН.
Евгений Нефёдов. Для друзей — Женя.
Помню момент нашего знакомства. "День" только-только собирал свою "команду". Первые номера — как первые шаги малыша: ещё нетвёрдые, осторожные, но уже самостоятельные. Буфет в типографии "Литгазеты", похожий на школьный пенал, и невысокий, плотный, улыбчивый мужчина, удивительно похожий на бравого солдата Швейка с иллюстраций Йозефа Лады. Крепкое рукопожатие:
— Привет! Я Евгений! Будем вместе работать…
Тогда я ещё не знал, насколько Женя действительно близок этому неунывающему, бравому чеху, который в любой ситуации не терял чувства юмора, самообладания. Проработав много лет спецкором "Комсомольской правды" в Праге, Нефёдов полюбил этого литературного персонажа всей душой.
Неслучайно и главной темой его творчества стал юмор, смех. Зажигательные нефёдовские пародии, его еженедельная колонка "Евгений о неких", его "День смеха", его фестиваль "Русский смех", в который он вложил все свои силы. Сегодня я часто спрашиваю себя, как он всё это успевал?
Ведь с девяносто второго года Нефёдов был ответственным секретарём газеты, фактически — начальником горячего цеха, где кипела, плавилась и формировалась газета. На его плечи легли ошибки и задержки выпуска, не вовремя сданные материалы, опоздания журналистов и срочные тексты, которые в самый последний момент ломали уже свёрстанную газету. И всё это рубцами ложилось на его сердце.
Меня удивляло, насколько близко и остро переживал он каждый такой форс-мажор, как горячо спорил на планёрках, как "строгал" нерадивых корреспондентов за позднюю сдачу материалов, за написанные кое-как тексты. Такого уровня "госприёмки", как при Нефёдове, в газете уже больше никогда не было…
Зато Женя мог позвонить поздно вечером, после того как номер уже ушёл в печать, и горячо, почти захлёбываясь словами и кашлем — его тело много лет терзала тяжелейшая астма, вдруг сказать:
— Старик, твой текст великолепен! Как же ты здорово пишешь! Я просто наслаждался, читая…
Поверьте, из многих похвал именно Женины остались в памяти, как самые искренние и важные. Потому что Женя был настоящим журналистом старой советской школы, чьё мастерство и талант привели паренька из донецкого Красного Лимана в Москву: сначала в "Комсомольскую правду", а затем в "День"—"Завтра".
В августе 1991 года Женя мог легко выбрать себе любое место работы. Мог найти другое, безбедное и фешенебельное, издание, хвалившее Ельцина и его деяния. Но Нефёдов остался в гонимом и травимом "Дне" — и это был выбор его сердца, его убеждений, и всю свою жизнь он был ему верен. Женя был настоящим рыцарем "красной идеи", верным своим убеждениям до последнего часа жизни.
Владимир ВИННИКОВ.
Даже не знаю, вправе ли я что-то говорить про Евгения Андреевича Нефёдова, но так получилось, что больше десяти лет работая с ним бок о бок, получая от него буквально каждый день — потому что отпуска и даже выходные тогда в нашем "партизанском отряде" были редкостью — какие-то уроки газетного дела и используя их на практике, за выпуск газеты "Завтра" с 2007 года пришлось отвечать уже мне, хотя по множеству вопросов, находящихся в компетенции ответственного секретаря, последнее слово продолжало оставаться за Евгением Андреевичем. И с момента его смерти до сих пор этого последнего слова мне порой очень не хватает.
Евгений Андреевич был человеком и блестяще одарённым, и хорошо образованным, но в этой разносторонности своей, в связанной с ней постоянной перегруженности разными делами и обязательствами, он, кажется мне, никак не мог уделить должного внимания и времени своему поэтическому таланту. Хотя его уровень чувства слова, образа, ритма, рифмы был уникален "от природы". Об этом свидетельствуют и его лирика, и его пародии, и его "стихотворная публицистика". Но — я полностью в этом уверен — какие-то главные, самые заветные и лучшие его стихи так и остались ненаписанными, так и не вошли в "золотой фонд" русской поэзии и русской литературы… Однако их "генотип" сохранен в немалом творческом наследии Евгения Андреевича, а значит — они рано или поздно проявятся и появятся на свет через других русских поэтов, которые будут вчитываться в нефёдовские строки. Которые уже сегодня, когда на его родной земле идёт гражданская война, обрели совсем иное измерение и звучание.
***
Евгений НЕФЁДОВ
Под красным небом Красного Лимана…
Горе
Чужое горе постучалось
В моё весёлое окно.
Я за окошко подал жалость —
Осталось горе всё равно.
Забросив срочную работу,
На гостя чуть ли не сердит,
Я протянул ему заботу —
А горе вновь в глаза глядит.
Спеша покончить со свиданьем,
Уже вздыхая тяжело,
Ему я отдал состраданье —
А горе всё же не ушло.
Стою и я, а сердце, споря
С рассудком, мечется в груди.
Ну, чем еще поможешь горю?!
И я сказал ему: "Входи!"
Посвящение
Донбасс всегда "давал стране угля",
Тепло и свет несла его земля,
А вместе с тем в любые времена
Героев и творцов давал сполна!
Да вот они, трудяги славных дней,
Краса и гордость Родины моей,
Горевшие в работе и в бою,
Достойно жизнь прожившие свою:
Шахтёры, металлурги — соль земли,
Строители, военные, министры,
Учёные, партийцы и чекисты,
Поэты космонавты и артисты —
Все земляки в одну семью вошли.
Не называю их по именам,
По званиям, наградам и чинам,
Поскольку просто всех не перечесть,
Кто сохранил родного края честь.
Их слово прочно и крепка рука —
Я смело положусь на земляка.
Хоть, может, и по-разному сейчас
Сложилась жизнь у каждого из нас.
Мне, скажем, чужд разгул "реформ" в стране,
А кто-то в них освоился вполне.
Мы можем спорить — спор необходим,
Но в прошлое не плюнет ни один!
Не той мы пробы! Мы с тобой, Донбасс!
Мы — плоть от плоти! — твой рабочий класс!..
Былое
Год сорок третий. Северный Донбасс.
Уже враги отброшены от Волги,
Но всё равно, как загнанные волки,
Они рычат про свой победный час.
Ещё хотят отсрочить свой конец,
Жгут города, людей увозят в рабство.
Но испокон веков умели драться
На той земле, где плещется Донец!..
Идут бои. Идут не день, не два.
От жаркой крови тает снег багряно
Под красным небом Красного Лимана
На красном поле — красная трава…
Свобода
Нет ни фронта и ни тыла —
Есть огонь войны.
И небратские могилы
Братьями полны.
Недожили, недоплыи,
Канули во мрак.
И за что себя сгубили —
Не поймут никак.
Неповинно, понапрасну
Положили жизнь
За зелёных, белых, красных —
Не разобрались
Друг на друга в непогоду
Встали и пошли,
И проклятую свободу
Вместе обрели…
Память
Какое счастье — помнить те года,
Где паровозы тащат поезда,
И поднимает по утрам гудок
Наш тихий тополиный городок.
Там жить пока несыто, нелегко,
Там тень беды ушла недалеко,
Там не по фильмам судят о войне,
Но патефон играет в тишине,
Но взгляды так приветливо-чисты,
Но речи так спокойны и просты,
Цветут петуньи под окном у нас,
И меньше лет отцу, чем мне сейчас.
Там мама вышивает и поёт,
Там дедушка мне сахар отдаёт,
Там слышен мой, сестры и брата смех,
И комната у нас одна на всех…
Нет, не зову о прошлом я тужить:
Там всё бывало, коль разворошить…
Но что-то к нам оттуда не пришло —
И без него сегодня тяжело.
Мне скажут: детство — потому уже
Воспоминанья — праздник на душе.
Но только ль этим в сердце навсегда
Вошли послевоенные года?
Прозрение
Всё начиналось милой болтовнёй
Про общечеловеческие ценности,
Продолжилось парадом суверенности,
А кончилось — пожаром и резнёй…
Какая боль, Отечество моё!
Тебя клевали злобными тирадами
Все эти "архитекторы" с "прорабами",
Как жаждущее крови вороньё.
Своей стране пропеть "за упокой"
Спешили под заморские овации.
Себя же называли — "совесть нации",
Не уточняя — нации какой…
А остальные, мол, — и не народ,
Всё пьянь да рвань, или шпана погромная
Но видит Бог — встаёт страна огромная
И в руки кол, прозревшая, берёт!
Ты будешь жить, Отечество отцов!
И не уйдут от нас твои губители —
В любой одёжке и в любой обители
Мы их запомним.
Каждого.
В лицо.
Старики
"Мы не от старости умрём —
от старых ран умрём…"
Семён ГУДЗЕНКО
Печальные были стихи…
Но выпало даже другое!
На нашей земле старики
Теперь умирают — от горя…
Безжалостным сытым ворьём
Их мир в одночасье расколот.
И терпят хулу и враньё,
И мыкают горе и голод.
Забыта былого цена.
Завяли на плитах букеты.
И чуть ли уже не вина
Лежит на солдатах Победы!
Как будто добить до конца
За что-то их тайно решили.
…Отец содрогнётся в могиле"
Но сын отомстит за отца.
***
ПАРОДИИ
Бесплатные слова
"На самом деле правды нет,
Любым словам цена пятак…
Блажен незлобивый поэт,
Который думает не так".
Дмитрий БЫКОВ
Увы, нет правды на земле!
И выше тоже правды нет.
Свеча горела на столе.
Я вам не кенар. Я поэт!
Нет счастья в жизни, видит Бог.
И автору не прекословь.
Когда не в шутку занемог.
И для него воскресли вновь.
Не верь, что слово — эталон.
О правде лучше позабудь.
К священной жертве Аполлон.
На дровнях обновляет путь.
Неправда правду победит.
Словам любым — пятак цена.
Русалка на ветвях сидит.
Товарищ, верь, взойдёт она.
И прогони скорее прочь
Любого с блажью в голове.
Тиха украинская ночь.
А я шагаю по Москве.
Где нету правды до поры.
Где те, кто мне по музам брат.
Обнявшись, будто две сестры.
In vino veritas! — кричат.
Но кто-то тронет за плечо:
"Ваш стих имеет свой резон.
Не отпирайтесь, я прочёл.
Как много дум наводит он…"
Случай в лесе
"Я в этом старом лесе
Ищу уже не первый год
Слова для светлых песен".
Валентин МЕРКУРЬЕВ
Я в лесе был. Искал слова
Для песен о подруге.
Сидел на береге сперва.
Потом лежал на луге.
Остановился на мосте
И думал: неспроста ведь
Слова приходят — да не те,
Чтоб их в стихе поставить…
Тут критик вдруг из камышов
Подплыл ко мне на плоте
И говорит: "Вы падежов
Давно не признаёте?
Коль в самом деле не в ладу
Или нарочно это,
То лучше прыгайте в воду —
И ваша песня спета".
Я отвечал: "Вы что, в бреде?
Вы что имели в виде?
Катитесь, милый, как по льде,
А я в гробе вас видел!"
Уплыл он, не сказав "прощай!"
При личном интересе.
Такой вот, молодежь, случай
Со мною вышел в лесе!
Под шумок
"Только и великие творенья
Хороши не все, и в их ряду
Я немало с признаками тленья
И упадка явного найду.
Если хочешь, мог бы целый список
Хоть сейчас составить под шумок…"
Александр КУШНЕР
Знаем мы творения великих!
В духе воспитательных идей
Силой нам совали эти книги:
Мол, глаголом жгут сердца людей…
Только это — ерунда, ребята.
Не пора ль кумиров тех годов
Скинуть с пьедесталов? Если надо —
У меня и списочек готов…
Вот они, любимцы дорогие!
Вместо них я сам уже, как мог,
Список, где фамилии другие,
Быстренько составил под шумок…
Вникни и запомни — дрожь по коже! —
Вот они, титаны новых лет.
Правда, что-то все лицом похожи.
Да, к тому же, — и на мой портрет…
Ну а с тех кумиров строго спросим,
Тлена и упадка там — на треть!
…Только басня про слонов и мосек
Почему-то не желает тлеть!
Звездой накрылся…
"Моё чело собой венчала
Пятиконечная звезда".
"Прикрой мне сердце, щит Давида,
Шестиконечная звезда!"
Яков КОЗЛОВСКИЙ
Я жил годами под звездой такою
Где пять концов — как в спорте пять колец.
С чего же вдруг мне не даёт покоя
Ещё один, прошу простить, конец?
Гори, гори, моя звезда Давида!
Что пять, что шесть — великой нет беды.
Хоть знаю, кто-то скажет ядовито:
"Какой еще он захотел звезды?…
Смотрите, до чего договорился,
Такой-сякой?! Сюда его подать!"
Шалишь, ребята: я звездой накрылся.
Звездой к звезде звезды не увидать.
Но если вдруг взойдёт у нас, как прежде,
Звезда, для всех привычная, опять —
Так нет проблем: один конец обрежем —
И снова их на месте будет пять!
В трёх сосняках…
"А любил я Россию — всею кровью, хребтом,
Её реки в разливе, и когда подо льдом,
Дух её пятистенок, дух её кедрача,
Её Пушкина, Стеньку и её Ильича".
(ранняя редакция)
"Дух её пятистенок, дух её сосняков,
Её Пушкина, Стеньку и её стариков".
(поздняя редакция)
Евгений ЕВТУШЕНКО
Заплутал я, похоже, в кедрачах-сосняках…
Я любил — но кого же? — в этих пылких стихах.
И я думаю снова, ужасаясь подчас:
Ильича — но какого? Их же двое у нас!
Значит, что-то другое? Не Сергеич ли вдруг?
И Сергеичей — двое! Замыкается круг…
Николаичей — тоже. ("Архитектор" — второй).
Так кого же я всё же — больше жизни порой?
Было двое их, каждых, в обожанье моём.
Но любовь тогда — как же? Неужели… втроём?
Нет, любил я того лишь, чья сильна была власть…
Может, Виссарионыч — моя тайная страсть?
Он без пары, сердешный, как вокруг погляжу.
И я думаю, грешный… Но, подумав, скажу,
Что любил я все годы, то борясь, то скорбя,
Ни того, ни другого — а родного себя!
