В новогодние праздники самые востребованные специалисты – волхвы и пророки, самый популярный жанр – прогнозы и предсказания. Чьи только пророчества ни публикуются под новый год: от невесть когда жившего Нострадамуса до здравствующих супругов Глоба. Павел Глоба в свою очередь раскопал монаха Авеля, жившего в XVII-XIX в.в., который что-то такое пророчествовал из тех времён якобы касательно нынешних годов. Поминается и такой Эдгар Кейси – спящий пророк, живший в США в 30-е годы, который будто бы тоже что-то напророчил – во сне. «Спящий пророк» приводит на память персонажа «Анны Карениной», который благодаря своим пророчествам во сне сделал блистательную карьеру от приказчика во французском магазине до русского графа.
Перед новым годом активизируются и всякого рода кудесники рангом пониже, вроде участников телевизионной «Битвы экстрасенсов».
На пророческой ниве подвизаются не одни эзотерики, но и провидцы рационалистического толка, вроде сочинителей экономических и политических прогнозов – так называемые аналитики; этих вообще без счёта. Правда, «сбываемость» их предсказаний не выше эзотерических. Но мы их читаем, слушаем с замиранием сердца: неистребимо желание человека заглянуть в туманную даль времени, хоть бы на год вперёд.
Меж тем при всём неизменном интересе к предсказаниям никто не вспоминает провидческий роман, который в простых и даже будничных словах предсказал развал советской жизни. Вернее, он прямо, точно и без мистических околичностей и иносказаний перечислил и описал те силы, которые упорно работали на развал советской жизни и спустя двадцать лет после публикации романа загнали «клячу истории» в известное нам всем стойло. Где мы все нынче и пребываем.
Я имею в виду роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?».
В наступающем году ему исполнится пятьдесят лет: он был опубликован в конце 1969 г. Почти ровно через двадцать лет после его пророческого предсказания советская жизнь и развалилась. Нет, он не предсказал развал, но показал, что на него работают мощные силы и при их успехе – развал возможен.
Судьба этого произведения любопытна и поучительна. Он был напечатан, как нынче бы сказали, благодаря административному ресурсу: в журнале, руководимом автором; в виде книги был издан всего один раз – в Белоруссии. В собрание сочинений Кочетова – не вошёл.
Романа словно бы и не было на свете. До такой степени не было, что я, с детства любившая читать и проводившая за этим занятием большую часть досуга, этого произведения не читала. Что-то смутное слыхала, но не читала. В момент публикации была ещё пионеркой, а это чтение всё-таки не пионерское. А потом роман прочно исчез из употребления: ни следа, ни упоминания, ни ссылки – ничего.
Прочитала я его лет семь назад по совету знакомого, который дал мне то единственное белорусское издание из своей домашней библиотеки, сказав что-то вроде: «Вот ты тут пишешь о развале СССР, а читали ли ты это?». Я обернула книжку в газетку, как учила бабушка проступать с чужими книжками, и принялась читать. Прочла за два вечера: это не длинно и вполне занимательно, даже с элементами триллера. Так что всем рекомендую; в интернете есть.
Там же есть кое-что об истории этого романа.
Роман был встречен злобным улюлюканьем. И не какой-то там ангажированной партийной критики, а самой что ни наесть передовой интеллигенции. Улюлюкали слева и справа: и западники, и почвенники, и близкие к диссидентским кругам, и далёкие от них.
Дружная ругань слева и справа, с быстрым переходом на личность автора - всё это вернейший признак того, что сказана правда, которая действует более раздражающе, чем самая злобная клевета. Клевета обычно особого возмущения не вызывает.
По словам знатного диссидента Роя Медведева «роман-донос, роман-пасквиль Кочетова вызвал возмущение среди большинства московской интеллигенции и среди многих коммунистов Запада». Про коммунистов Запада – чуть позже, а пока о местных.
«Суслов занял отрицательную позицию к роману (поскольку там ясно говорилось о развале идеологической работы в партии) и запретил обсуждение романа в советской печати» (Википедия). По мнению литературоведа Михаила Золотоносова, «это был страх Суслова, связанный со слишком радикальными высказываниями по любым поводам».
Дальше Михаил Золотоносов говорит:
«Из всех советских писателей Кочетов – самый главный мракобес, который боролся с интеллигенцией всех толков. Самый главный, самый мрачный. Если изучать соцреализм, то Кочетов со всеми своими произведениями это и есть самый породистый, самый типичный соцреализм».
Как хорошо, что есть такие слова, которые представляют собой чистую оценку и никакой информации! В простом народе для этой цели существует универсальное слово «К-к-козёл!», ну а в интеллектуальных кругах – мракобес, сталинист, да ещё и соцреалист в придачу.
А вот дальше литературовед брякнул чистую правду - явно проболтался, даже не заметив того:
«Поэтому, продолжает он, - сейчас роман ''Чего же ты хочешь?'' читается, как некое пособие или реализованный проект, с обратным знаком использованный. Это не просто роман, это роман-предсказание. Когда нужно будет это все разломать, вот набор инструментов, которые там тщательно перечислены».
Вообще-то роман-предсказание, как и любое сбывшееся предсказание – это редкое явление, на него надо бы обратить внимание: все сильны задним умом. Но куда там! До сих пор про этот давний роман пишут нечто злобное. Если уж по существу нечего сказать, то хоть стиль лягнут: точно все российские писатели – сплошь Флоберы.
Так о чём же роман?
Сюжет прост. В конце 80-х годов в СССР приезжает своеобразная интербригада: немец, двое граждан США, гражданин Италии. По ходу дела выясняется, что все, кроме немца – русские по происхождению. По официальной версии они едут собирать материал для художественного альбома, посвященного древнерусскому искусству, который затеяло издать лондонское издательство. Работа над альбомом идёт своим чередом, но при этом каждый имеет свою цель и своё задание. Немец навещает спящих агентов разведки, американка старается углубить контакты с разного диссидентами и взять под крыло разных непризнанных гениев, падких на доброе слово, обещание будущей славы и небольшое материальное вспомоществование. Впрочем, сексуально раскованная и недурная собой американка крепит отношения с творческой интеллигенцией всеми возможными средствами и даже попутно учит молодёжь стриптизу. Полвека назад, наверное, это могло шокировать.
Самый интересный и симпатичный персонаж – это Умберто Карадона по документам и Пётр Сабуров по рождению. Он происходит из знатной и богатой семье русского сановника, после революции ребёнком был увезён в Германию, там вырос, научился откликаться на имя Петер, стал искусствоведом. В то время, когда нацисты рвались к власти, он вместе с другом детства оказывается в отряде СС – вначале это была довольно невинная вещь: ребята охраняли нацистские митинги. Дело это было добровольное и через некоторое время он оттуда уходит. Но нацизм не отпускает: во время войны он оказывается уже в качестве вольнонаёмного специалиста в ведомстве Альфреда Розенберга. Его задача – отбирать художественные ценности для вывоза в Германию. Так он оказывается в Царском Селе, под Псковом и Новгородом. Отец с самого начала поддерживал его сотрудничество с нацистами: он, как и многие, по тогдашнему выражению, белоэмигранты, надеялся на избавление от большевизма с помощью немецких штыков. Потом, побывав во многих переделках, бывший Петя Сабуров превращается в австрийского итальянца Умберто Карадону и поселяется в Лигурии. Живёт почтенным буржуа – владельцем маленького семейного пансиона, в котором останавливаются туристы. И вот двадцать лет спустя нежданно-негаданно появляется его немецкий друг детства и зовёт в поездку в Россию – в качестве искусствоведа. Умберто далеко не молод, это последний шанс увидеть покинутую родину – и он соглашается.
В России «интербригаду» ждёт множество встреч с советскими людьми, иные из которых – люди вполне антисоветские. Интересные разговоры, воспоминания, споры. Роман – краткая, но впечатляющая энциклопедия советской жизни. Его герои: художник, поэт, руководитель в министерстве, заводской инженер, писатель, переводчица-востоковед, фарцовщик, обществовед-конъюнктурщик, итальянский еврокоммунист и его русская жена – выпускница истфака МГУ. Фоном проходят заводские рабочие, барыги, торгующие иконами, безвестные и малоуспешные литераторы, льнущие к западным покровителям.
Мои личные жизненные впечатления относятся ко времени десять лет спустя, но всё очень похоже. Я совсем не знала литературной среды, а вот итальянских еврокоммунистов – очень даже знала, и переводчиков, и заводских и министерских промышленных руководителей – тоже знала. Признаюсь, и фарцовщики встречались на жизненном пути. И все они изображены вполне узнаваемо.
Что же в итоге? Какие опасности, более того – смертельные опасности, чреватые развалом – для советского общества и государства увидел автор в мирной ленинградской и московской жизни рубежа 60-х и 70- годов?
Вот пять смертельных опасностей, которые он увидел. И которые в итоге разрушили первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян, как принято было тогда выражаться.
Итак,
Опасность первая.
Главную опасность автор видит во внешней угрозе - тогда это называлось «происки мирового империализма».
Во время Второй мировой немцы ошиблись, - объясняет в Лондоне куратор проекта, - попёрли в лоб. Вперёд надо быть хитрее.
В простых и общепонятных словах, написанных полвека назад, советский писатель излагает принципы той самой гибридной войны, которую мы сегодня воспринимаем как какую-то дивную новость. И опять включаем старую шарманку: «Надо же, надо же, надо же было такому случиться!». В 30-е годы было такое выразительное словцо – «ротозейство». Сейчас словцо вышло из употребления, а вот явление, им обозначаемое – живёт и ширится. Происходящее на Украине – это результат широкомасштабного государственного ротозейства. За которое никто не ответил, и все делают вид, что произошедшее там – это что-то вроде стихийного бедствия.
Так чему же учил лондонский куратор наших путешественников, вернее, одного из них. Давайте послушаем куратора.
«Прошу вас внимательно выслушать меня. Это будет несколько утомительно, может быть, но необходимо. Возможность атомных и водородных ударов по коммунизму, с которыми носятся генералы, с каждым годом становится все проблематичней. На свой удар мы получим такой же, а может быть, и более мощный удар, и в ядерной войне победителей не будет, будут одни покойники. Точнее, пепел от них. Новых, более мощных, разрушительных средств для ведения войны на уничтожение коммунизма, и в первую очередь Советского Союза, мы пока не имеем. Да, кстати, их, может статься, никогда и не будет. Но независимо, будут они или не будут, а покончить с коммунизмом мы обязаны. Мы обязаны его уничтожить. Иначе уничтожит нас он. Вы, немцы, чего только не делали, чтобы победить Россию, Клауберг. И массовое истребление людей, и тактика выжженной земли, и беспощадный террор, и танки «тигр», и орудия «фердинанд». И все же не русские, а вы были разбиты. А почему? Да потому, что предварительно не расшатали советскую систему. Вы не придали этому никакого значения. Вы ударились о монолит, о прочные каменные стены. Может быть, вы надеялись на стихийное восстание кулаков, как русские называли своих богатых крестьян? Но кулаков коммунисты успели раскулачить, и вам достались одни обломки – на должности сельских старост, полицаев и иных подсобных сил. Вы надеялись на старую интеллигенцию? Она уже не имела никакого влияния. Она растворилась в новой рабоче-крестьянской интеллигенции да и сама давно переменила свои взгляды, поскольку коммунисты создали ей все условия для жизни и работы. Вы надеялись на политических противников большевизма – троцкистов, меньшевиков и прочих? Большевики своевременно их разгромили, рассеяли. Да, собственно, что я рассуждаю за вас! Вы ни о чем этом и не думали. Ваши секретные документы свидетельствуют об одном: уничтожай и уничтожай. Довольно тупая, топорная программа. Одного уничтожишь, а десять оставшихся-то, видя это, будут еще отчаяннее сопротивляться. Уничтожите миллион, десять миллионов станут драться против вас с утроенным ожесточением. Неверный метод. Лучшие умы Запада работают сегодня над проблемами предварительного демонтирования коммунизма, и в первую очередь современного советского общества.
Говорящий налил себе содовой воды в стакан, отпил несколько глотков, вытер губы платком.
– Так вот,– продолжал он.– Работа идет со всех направлений и по всем направлениям. Они, коммунисты, были всегда необычайно сильны идеологически, брали над нами верх незыблемостью своих убеждений чувством правоты буквально во всем. Их сплочению способствовало сознание того, что они находятся в капиталистическом окружении. Это их мобилизовывало, держало в напряжении, в готовности ко всему. Тут уж ни к чему не прицепишься, никак не подберешься. Сейчас кое-что обнадеживает. Мы исключительно умело использовали развенчание Сталина. Вместе с ниспровержением Сталина нам удалось… Но это потребовало, господа, работы сотен радиостанций, тысяч печатных изданий, тысяч и тысяч пропагандистов, миллионов и миллионов, сотен миллионов долларов. Да, так вместе с падением Сталина, продолжаю, нам удалось в некоторых умах поколебать и веру в то дело, которое делалось тридцать лет под руководством этого человека. Один великий мудрец нашего времени – прошу прощения за то, что не назову вам его имени,– сказал однажды: «Развенчанный Сталин – это точка опоры для того, чтобы мы смогли перевернуть коммунистический мир». Русские, конечно, тоже все поняли. В последние несколько лет они возобновили свое коммунистическое наступление. И это опасно. Им нельзя позволить вновь завоевывать умы. Наше дело сегодня – усиливать и усиливать натиск, пользоваться тем, что «железный занавес» рухнул, и повсюду, так называемо, наводятся мосты. Что мы делаем для этого? Мы стремимся накачивать их кинорынок нашей продукцией, мы шлем им наших певичек и плясунов, мы… Словом, их строгая коммунистическая эстетика размывается. И ваша «операция», герр Клауберг,– сказал он на чистейшем немец ком языке,– послужит одним из мостиков, одним из троянских жеребеночков, которых мы постоянно преподносим партийным московитам!
Он весело рассмеялся и вновь заговорил на английском:
– Пусть это не будет так называться… Это только для вас, господин Клауберг, только для вас одного… Хотя и мисс Браун и вот Росс, они в курсе всего… Но пусть и вам ведомо: вы будете являться подлинной боевой группой. Пусть это вас, офицера райха, офицера СС, в какой-то мере утешит. Вы не картиночками станете заниматься, смею заверить вас,– это удел Карадонны-Сабурова, а тем, чего своевременно не сделали немцы, готовя войну против СССР: разложением общества нашего общего с вами противника. И, кстати, еще вот что. Вас, наверно, радует то, что в Федеративной республике появилась некая партия, НДП, продолжающая программу гитлеровской партии, к которой принадлежали и вы? Не сомневаюсь, что радует, вижу, что радует. А надо, Клауберг, не радоваться, нет, а огорчаться. Перед лицом роста нацизма русские усилят бдительность, вот и все. Во всех случаях, когда Запад бряцает оружием, русские не проигрывают, а выигрывают. Они освобождаются от благодушия, от извечной для России робости перед общественным мнением Запада. Самый верный путь – довести их до полной сонной одури – сидеть тихо, вести себя образцово-миролюбиво, идти на частичные разоружения, особенно когда таким путем можно отделаться от морского и сухопутного старья. Но вот видите, как получается! Наш с вами мир не может, чтобы не шебаршить. Таковы противоречия империализма, верно это говорят марксисты. Своими противоречиями мы облегчаем жизнь коммунистов. Ну и так, мой друг, лекция моя затянулась. Щажу вас. Для начала хватит».
Прекрасно сказано: «довести до сонной одури». Именно в этом блаженном состоянии наше поколение находилось с самой юности до предпенсионного возраста. Только события буквально последнего времени начинают слегка приподнимать набрякшие веки.
В последние годы наша публика с большим трудом, со скрипом начинает осознавать, что Запад никогда не боролся против марксизма, коммунизма, тоталитаризма, советского социализма, чего там ещё, а боролся он против евразийской империи России, как бы она в тот или иной момент ни называлась.
Это было буквально открытие последнего времени; даже руководители постсоветского развала, похоже, верили: откажись мы от коммунизма, заведи у себя капитализм - и нас станут любить, примут в «европейский дом» и даже, возможно, лично их посадят за один стол с хозяевами жизни.
Между тем советский писатель пятьдесят лет назад со всей определённостью выразил то, в чём на излёте своей жизни признался Бжезинский, сказав, что мы-де воевали не против коммунизма, а против исторической России, как бы она ни называлась.
В романе эта мысль выражена в беседе Сабурова-Гофмана-Карадоны с Альфредом Розенбергом.
«…Розенберг, в беседе с которым Сабуров провел не один час. Альфред Розенберг любил щегольнуть знанием теории искусств. «Значение русской школы,– в раздумье сказал он в какой-то день, уже во время войны против Советской России,– в должной мере еще не понято, нет. Дело в том, что русская икона отражает не только духовный мир русского человека, но и духовный идеал всего народа. Идеал этот, как мы сейчас убеждаемся, заключен в том, что народ всегда должен быть сжат в кулак. Вот вы привезли репродукции с новгородских фресок. Что изображено в главном куполе собора святой Софии? Образ Вседержителя, Пантократора. Обратили вы внимание, господин Гофман (под этим именем тогда фигурировал Сабуров – Т.В.), на правую руку этого русского господа бога? Кисть ее сжата в кулак! А утверждают, что древние живописцы, которые расписывали собор, изо всех сил старались, чтобы рука эта была благословляющей. Днем они сделают так – она благословляет, утром приходят – пальцы сжаты вновь! Ничего не могли поделать, оставили кулак. Что же он означает для новгородцев? То, что в руке их спасителя зажат сам град Великий Новгород. Когда рука разожмется, город погибнет. Кстати, он, кажется, уже погиб? Нет? Еще кое-что сохраняется? Ну, а дальше, когда мы займем город Владимир, то в одном из его соборов вы можете увидеть… Ах, вы там бывали в детстве! Детские впечатления обманчивы. Вы должны будете вновь все осмыслить. Так вот, господин Гофман, на древней фреске того собора во Владимире древний русский живописец Рублев изобразил множество святых, которые все вместе, где-то на вершине небесного свода, зажаты в одной могучей руке. К этой руке со всех сторон стремятся сонмы праведников, созываемые трубами ангелов, трубящих кверху и книзу.– Собеседник Сабурова помолчал, как бы готовясь сказать главное.– Ну, поняли теперь весь смысл этих знаменитых русских икон, вы, знаток русского искусства? – продолжал он.– Эти трубачи провозглашают собор, объединение всего живущего на земле, как грядущий мир вселенной, объемлющий и ангелов и человеков, объединение, которое должно победить разделение человечества на нации, на расы, на классы. Отсюда и идея коммунизма, дорогой мой друг! Надо истребить, до конца, до ровного, гладкого места все русское. Тогда будет истреблен и коммунизм».
Это какой же надо быть наивной барышней (обоего пола и любого возраста), чтобы поверить, что стоит нам отказаться от социализма – как Запад станет нашим другом. Русское и советское в сознании Запада всегда существовало неразрывно. Они вообще редко использовали слово «советский» - говорили «русский»: это я помню как переводчица. И уж, очевидно, не потому, что им трудно было переучиться или освоить новое название.
А Розенберг в романе рассуждает вполне со знанием дела. Он был из так называемых остзейских немцев, вырос и выучился в Москве, по-русски говорил, как мы с вами.
Мало поставить задачу демонтажа советского общества изнутри – нужна методика, техника такого демонтажа. Её излагает мисс Браун, ответственная за идейное окормление диссидентов и непризнанных гениев – кадровый резерв диссидентов.
«Брешь, говорю, пробита, фронт русских ослаблен. Надо развивать успех. Существует весьма стройная программа демонтажа коммунизма, их советского общества. Это прежде всего духовный мир, наше воздействие на него. Мы идем по трем линиям. Первая – старики, старшее поколение. На них воздействуем религией. К концу жизни человек невольно задумывается над тем, что ждет его там, там! – Она указала пальцем в потолок. – Установлено, что даже тот, кто в молодости, в возрасте, когда он полон сил, был отчаянным атеистом, на склоне лет испытывает робость перед грядущей неизвестностью и вполне способен принять идею высшего начала. Число верующих растет. Мне известно, например, что в такой просвещенной области, которая находится под боком и под прямым воздействием столицы, в Московской, по-церковному крестят каждого шестого новорожденного. До войны не крестили и пятидесятого.
Сабуров слушал с большим интересом. Полгода изучал он в Лондоне Советскую Россию, советскую действительность. Много в ней было для него неясного, противоречивого и вместе с тем интересного, привлекающего; Как ни говори – родина! И он готов слушать о ней все новые и новые рассказы, они не наскучивают, не надоедают.
– Второе – среднее поколение,– продолжала мисс Браун,– это так называемые взрослые. В последние годы они стали неплохо зарабатывать благодаря усилиям их правительства. У них завелись свободные деньги. Через все возможные каналы – через наше радио, через обменные иллюстрированные издания и особенно через кино с его картинами велико светской жизни, – мы пробуждаем в них тягу к комфорту, к приобретательству, всячески насаждаем культ вещей, покупок, накопительства. Мы убеждены, что так они отойдут от общественных проблем и интересов, утратят дух коллективизма, который делает их сильными, неуязвимыми. Их заработков им покажется мало, они захотят иметь больше и встанут на путь хищений. Это есть уже и сейчас. Вы читали их прессу, и вы видели на страницах их газет бесконечные сетования по поводу хищений. Хищники, хищники, хищники! Всюду хищники. А сколько примеров хищничества не попадает в печать. Я вижу, вы заслушались. Интересно?
– Да, очень. Прошу вас. Я только хотел бы, чтобы вы объяснили, почему этого не было раньше.
– Я же сказала вам, наша работа не пропадает напрасно.
– Нет, я хочу знать, почему не было вот этих безудержных хищений.
– Ну, во-первых, скажем, до войны, не было перед глазами таких соблазнительных примеров. Каждый живущий не по средствам вызывал по меньшей мере общественное недоумение. Во-вторых, многое держалось и на драконовских сталинских строгостях. Вы знаете, что за килограмм украденного в поле гороха могли судить и дать человеку десять лет тюрьмы.
– А если человек не крал этого килограмма, то его не судили и не давали ему десяти лет?
– Это их пропагандистский контрвопрос, синьор Карадонна. Я это уже слышала. Пойдем дальше. О молодежи, так сказать, о третьей и самой главной линии, по какой демонтируется их общество. Молодежь! Тут богатейшая почва для нашего посева. Молодой ум так уж устроен, что он протестует против всего, что ограничивает его порывы. И если его поманить возможностью полного освобождения от каких-либо ограничений, от каких-либо обязанностей, скажем, перед обществом, перед взрослыми, перед родителями, от какой-либо морали, он ваш, синьор Карадонна. Так поступил Гитлер, отбросив с дороги молодых мешавшие ему библейские заповеди, например: «Не убий». Так поступил Мао Цзэ-дун, двинув толпы мальчишек на разгром партии китайских коммунистов, воодушевив ниспровергателей тем, что развенчал авторитеты взрослых, – и мальчишки, дескать, могут теперь плевать в лицо старикам. Такие возможности очень возбуждают и взвинчивают молодых. Кстати, так было и в вашей дорогой Италии, когда к власти шел Муссолини. Молодые парни, освобожденные от ответственности перед моралью, перед обществом, растоптали вашу демократию.
Сабуров согласно кивнул. Он хотел было добавить, что молодые парни в Италии снова бесчинствуют в больших городах. Но мисс Браун положила свою теплую ладонь на его руку – обождите, мол, дайте закончить – и продолжала:
– Хотя это и очень трудно и сфера нашего воздействия ограничивается главным образом Москвой, Ленинградом, еще двумя-тремя городами, но мы, синьор Карадонна, работаем, работаем и работаем. Кое-что удается. Брожение умов в университете, подпольные журналы, листовки. Полное сокрушение прежних кумиров и авторитетов. Доблесть – в дерзости. И эти вот дивы, которых мы видели в здешнем аэропорту, умеющие трясти бедрами на эстраде,– одно из наших оружий. Клауберг груб, но, по существу, он прав. Они сексуализируют атмосферу у русских, уводят молодых людей от общественных интересов в мир сугубо личный. альковный. А это и требуется. Так ослабнет комсомол, в формальность превратятся их собрания, их политическая учеба. Все будет только для видимости, для декорума, за которым пойдет личная, сексуальная, освобожденная от обязательств жизнь. А тогда в среде равнодушных, безразличных к общественному, которые не будут ничему мешать, возможным станет постепенное продвижение к руководству в различных ведущих организациях таких людей, которым больше по душе строй западный, а не советский, не коммунистический. Это процесс неторопливый, кропотливый, но пока единственно возможный. Имею в виду Россию. С некоторыми другими социалистическими странами будет, думаю, легче. Уже несколько лет в некоторых из них идет экспериментальная работа. Ближайшие годы покажут, что из нее получится. Если успех, то справимся и с Россией. О боже, скорее бы!
– Значит, то, что не удалось Западу в девятнадцатом-двадцатых годах, с опозданием на полвека, но будет осуществлено? Значит, это уже близко?» (это спрашивает Сабуров-Карадона).
Что тут изложено? Ровно то, что американцы делали на Украине посредством своих НКО. Разделив общество на страты, они работали с каждой стратой по той методике, которая действует именно не ЭТУ страту. В 70-е годы появилась эффективная психотехника НЛП, которая позволяет воздействовать на человека. В сущности, ничего особенно нового в НЛП нет: это обобщение большого практического опыта. Так вот НЛП учит: чтобы заставить человека сделать то, что ты хочешь, надо произвести т.н. подстройку и ведение. Сначала встать на ЕГО позицию, а потом понемногу, малыми шажками её смещать в нужную тебе сторону. Именно так поступали американцы на Украине.
Что делала Россия на Украине? Да ничего. Работали с олигархами, а с населением – не работали: так сойдёт, никуда они от нас не денутся. Это ли не ротозейство? В результате – потеряли братский, по сути, один и тот же народ. А американцы, благодаря методике полувековой давности, прибрали к рукам далеко не братский народ. Все современные методики, которые представляются нам сегодня едва не оккультными, порождением дивола или каких-то новейших сверхтехнологий - всё это было известно очень давно. Нового сегодня появилось одно – технические средства: интернет, соцсети. Но это, повторюсь, только инструмент. Раньше действовали более вручную, кустарно, с появлением соцсетей и всего прочего – более индустриально, но делают-то одно: переформатируют сознание. И методика этого переформатирования была выработана ещё полвека назад.
Даже терминология не поменялась.
Главнейшее ругательство, с помощью которого всякого можно объявить врагом всего чистого, светлого, человечного, прогрессивного – это, ясное дело, слово «сталинист». Откуда оно взялось и зачем нужно объясняет героиня романа, всё та же неугомонная мисс Браун:
« Россия еще полна фанатиков. Это и старые, и средние, к сожалению, и молодые. Они ничего не уступят. Ни религией, ни накопительством, ничем этим их не взять. Возможно одно: компрометация таких в глазах широкого народа. Со многими удалось покончить тем, что их объявили сталинистами, взяв для этого термин, остроумно придуманный в свое время господином Троцким».
Сабуров-Карадона в растерянности:
«Что, у сталинистов своя, особая программа? Она противоречит общей программе большевиков?
– Чудак вы, честное слово. Это мы, мы их так назвали. Точнее, повторяю, господин Троцкий. И дело совсем не в сущности слова, а в возможности – в возможности бить их этим словом. Но сейчас сделавший свое дело термин почти не работает, он имел известный, и немалый, успех лишь поначалу, сгоряча. Пока они не полистали труды господина Троцкого. Теперь отыскиваем другое, другое. Очень хорошо действует, скажем, термин «прямолинейность». Их. идейных, убежденных людей, мы рекомендуем обвинять в прямолинейности. Не сразу человек поймет, что это такое, а термин тем временем на него воздействует».
Ровно так же действовали ( и сегодня действуют) идейные наследники этой дамы. Ничего нового! Поразительно лишь одно: об этом было рассказано пятьдесят лет назад – и оно продолжает действовать. Очевидно, что автора, который рассказал обо всём об этом полвека назад можно только злобно осмеивать. Общее злобное осмеяние с дальнейшем замалчиванием, повторюсь, – это вернейший признак того, что сказана ПРАВДА. Правда – это самая раздражающая, оскорбительная и невыносимая вещь на свете: хуже всякой злобной клеветы и хулы.
Продолжая тему методик воздействия, нельзя пройти мимо КАРТИНОК. Важный боеприпас - отталкивающие фото советских людей: ну, всякие там похмельные работяги, беззубые старухи, чумазые ребятишки - вот они, строители коммунизма как есть. Фотография инстинктивно ощущается как правда: иди и смотри. На самом деле, фотография – это очень лукавая вещь: красавица иногда выглядит неважно, даже вовсе не похоже на себя, а дурнушку хороший фотограф способен превратить в красавицу. Это каждый знает, и каждый же попадается в ловушку фотографии.
Очевидно, что в каждом городе есть свои задворки, в каждом доме – свой захламлённый чулан. Все это знают, но «фотки» - действуют. И сегодня любят выкладывать для компрометации советской жизни подобные фотографии – эдакий антисоветизм вдогонку.
Сегодня манипуляции сознанием с помощью изображений – гораздо эффективнее и сподручнее. Сегодня технически возможно редактировать и видеоизображение, создавать совершенно ложную реальность.
Но и полвека назад – изображения работали. Ещё как работали…
Встреченный в Ленинграде прохожий говорит Сабурову-Карадоне:
«Я, знаете, даже письмо писал в наши руководящие организации, предлагал выпустить специальный фотоальбом, в котором были бы собраны все наши недостатки. Наснимали бы пьяных на улицах, всяких очередей, луж на новостройках, помоек, трущобных домов… Все бы подобное.
– Зачем? – удивленно спросил Сабуров.
– А затем, чтобы, когда иностранный турист приезжает, ему бы сразу в гостинице и вручали со словами: «Сэр или леди, не извольте утруждать себя и зря не изводить вашу высокоценную заграничную фотопленку. Вот вам все, обычно и непременно вас интересующее и привлекающее».
Словом, автор показывает: наступление «мирового империализма» идёт по всему фронту. Война идёт жёсткая, на уничтожение. А кто на нашей стороне?
Быть может, у нас есть друзья и союзники в странах капитала, как тогда выражались? Автор отвечает и на этот вопрос, изображая итальянского еврокоммуниста Бенито Спада. Он зачем-то учился в МГУ, обзавёлся русской женой, что в высшей степени свойственно итальянцам.
Итальянская компартия была самая сильная и влиятельная на Западе; в 70-е годы каждый третий избиратель голосовал за компартию. Идеологией ИКП был так называемый «еврокоммунизм», но на самом деле они очень мало интересовались идеологией, даже высшие функционеры. Итальянские коммунисты широко пользовались поддержкой из Москвы, которая составляла, как я прочитала уже в наши дни в итальянском источнике, ¼ партийного бюджета, при этом были прочно интегрированы в буржуазную действительность. Именно таким рисует еврокоммуниста автор:
«Синьор Спада из тех марксистов, которые считают, что им почему-то полезно называться марксистами,– не знаю, почему,– но в идеале своем иметь парламентский строй. Они мечтают быть избранными в парламент, пользоваться депутатскими правами, выступать с оппозиционными, но, в общем-то, очень умеренными речами и, занимая приличные, доходные должности, постепенно сколачивать капиталец».
Потом, правда, товарищи исключают ренегата Спаду из своих рядов. Это, скорее всего, выдумка: в ИКП, сколь я помню, членство надо было подтверждать ежегодно, т.е. партбилет давался на один год. Вступление в партию не было чем-то сакральным, по-итальянски это и называлось прозаически – «взять карточку» (prendere la tessera). Так что не было никакой необходимости исключать кого бы то ни было, тем более, что где ж других-то взять.
Когда я училась в Инязе, студентов отправляли сопровождать делегации Итальянской компартии, которые приезжали сюда на отдых. Я подолгу с ними беседовала. Несмотря на молодость, поняла: вот такие именно они и были. А коммунистами стали либо по семейной традиции, либо удалось куда-то устроиться, да мало ли какие бывают жизненные ситуации. Некоторые шли в партийные ячейки, потому что на Юге промышленность не развита, работать негде, а тут какая-никакая, а всё работа. Как все нормальные обыватели, еврокоммунисты были падки до халявы, обожали проводить каникулы за счёт ЦК КПСС в цековских санаториях. Встречалась мне коммунистка – владелица небольшой гостиницы, и даже одна тётка – баптистский поп (именно поп – не попадья; у баптистов это нормально). Зачем было всю эту публику возить на отдых? Это я поняла чуть позже: оказывается, и наши цековские функционеры ездили в Италию и др. благодатные страны проводить каникулы – в порядке обмена. Вопросы коммунизма – светлого будущего человечества их интересовали не более, чем атеиста мучения ада. «Светлым будущим человечества» они не заморачивались - они строили своё светлое настоящее. В этом смысле наши и итальянцы были совершенно едины.
Опасность вторая.
То была внешняя угроза. Видит автор и угрозу внутреннюю. Очень большая опасность - инфантильность молодёжи. Молодые нацелены на потребление, удовольствия. «Не пропляшите страну!» - говорит отец одному из героев. Я тотчас вспомнила собственные пляски в кафе «Метелица». Весело было! И никак не верилось ни во что плохое. В 60-е годы, надо полагать стал формироваться тип ясноглазых, наивных до глупости инфантилов. Обвести их вокруг пальца – ничего не стоило.
Вообще-то, в любых качествах молодёжи и вина, и заслуга взрослых. Молодых слишком опекали: только учись. В романе показано, как они это делали. Всех запихивают в институт, который по факту оказывается продолжением счастливого детства. Из вузов мало выгоняли, вот и учлись там, словно в детский сад ходили.
Любопытен разговор одного из героев – молодого заводского инженера со своим отцом - важным промышленным руководителем. Говорят они о молодёжи, о том, какие её черты настораживают отца.
«В общем-то все вроде бы и на месте,– подумав, заговорил Сер гей Антропович.– Вы образованные, кое-что знаете, развиты, остры. /…/ Все, значит, хорошо и вместе с тем тревожно, Феликс, очень тревожно.
– Отчего? Почему?
Сергей Антропович шевельнул рукой груду свежих газет у себя на коленях.
– В мире-то, дружок, натянуто, как струна, вот-вот загудит. На нас идут таким походом, какой, может быть, пострашнее походов тех четырнадцати государств, которые кинулись на Советскую республику в девятнадцатом году.
– И ты думаешь – что? Что в случае чего мы не выдержим, не вы стоим, драпанем в кусты?
– Не в этом дело, совсем не в этом. Одни, может быть, и драпанут, и непременно драпанут, другие, нисколько не сомневаюсь, встанут грудью и пойдут в бой. Дело в другом. В том, что вы беспечны, вы слишком поверили сиренам миролюбия – и зарубежным и нашим, отечественным. Эмблемой вашей стал библейский голубь с пальмовой ветвью в клюве. Кто только вам его подсунул вместо серпа и молота? Голубь – это же из библии, из так называемого «священного писания», он не из марксизма, Феликс. Слишком уж вы доверчивы…
/…/ Если бы мы об угрозе со стороны немецкого фашизма не думали, начиная с первой половины тридцатых годов, итог второй мировой войны мог бы быть совсем иным. Причем думали все – от Политбюро партии, от Сталина до пионерского отряда, до октябренка, не уповая на кого-то одного, главного, единолично обо всем думающего. На до задуматься и сегодня. Западная Германия полна реваншистами и националистами. Резервы для роста неонацистской партии там обширные. Приберут эти молодцы к рукам своим власть, им лишь бы зацепиться за бундестаг, и загудят горны новой войны. А вы, ребятки, беспечничаете. Все силенки свои сосредоточили на удовольствиях, на развлечениях, то есть на потреблении. Пафос потребления! Это, конечно, мило, приятно. Развлекайтесь. Мы тоже не только, как говорится, завинчивали что-то железное. Тоже не были монахами: вас-то вот народили сколько. Но беспечности у нас, Феликс, говорю тебе, не было: и днем, и ночью, и в будни, и в праздники готовились, готовились к тому, что на нас рано или поздно нападут, учились воевать, отстаивать свою власть, свой строй, свое настоящее и ваше будущее. /…/
– Довольно стройная и ясная программа. Но чем же тогда тебя не устраивает состояние современной молодежи? Вернемся к этому.
– Я же тебе говорю: беспечностью, то есть непониманием окружающих опасностей и, если хочешь, несколько преувеличенными потребностями, этаким забеганием вперед, которое еще преждевременно».
Чересчур дидактично? Нудно? Может быть. Но ведь при этом – правдиво. Всё сказано: пафос потребления. Пацифизм. Беспечность. Удовольствия. И полное отрицание какой бы то ни было угрозы. Помню, когда нам в Инязе говорили, что мы-де «бойцы идеологического фронта» - мы хихикали. Вечно этому старью какие-то угрозы мерещатся, а нам бы поскорее шмыгнуть за границу.
Опасность третья.
Инфантильная интеллигенция. Играет в свои игры, совершенно не подозревая опасности. Один изображает из себя гражданина мира, другой, отрастив бороду, напротив, - нечто исконно-пасконное, почти древнерусское, третий – открыл в себе аристократические дворянские корни – у него такая игрушка. По правде сказать, я была удивлена, что открывать в себе дворянство было в моде ещё в 60-е годы: я-то думала, это достижение 90-х. Тогда что ж выходит: в Перестройку вообще ничего нового не выдумали? Выходит, что так…
Наша русская интеллигенция, которой принято гордиться как чем-то дивно-прекрасным, что иностранцы даже пишут прямо-таки латинскими буквами intelligentsia - вообще-то в высшей степени странное историческое образование. Она, в отличие от западной интеллигенции (которую принято называть у них интеллектуалами), не складывалась со Средневековья по монастырям, а была создана государством под петровские, а потом – сталинские преобразовательные нужды. И вот, вместо того, чтобы верно служить государству, она, интеллигенция, вскоре начала это государство проклинать, подтачивать его несущие конструкции во имя каких-то высших, по представлению той же интеллигенции, соображений. Разумеется, государство наказывало особо рьяных ниспровергателей. Началось с таможенного чиновника Радищева, который по казённой надобности прокатился из Петербурга в Москву и проклял всё сущее в государстве. Ну а дальше пошло-поехало...
Историк Ключевский верно сказал, что борьба государства с интеллигенцией напоминает борьбу старика со своими детьми: сумел народить, но не сумел воспитать. Советское государство унаследовало эту проблему от свергнутого царского режима. Интеллигенция, особенно творческая, всегда занимала по отношению к государству точно ту же самую позицию, которую занимают подростки по отношению к родителям: хотят жить своим умом, но на родительские деньги. Того же хочет интеллигенция: чтоб государство содержало, но не вмешивалось.
А будешь вмешиваться – найду других покровителей, вон их сколько вокруг вертится – с западных радиостанций, из разных невнятных западных контор. И все готовы приголубить того, кто хоть слегка против. Против чего? Да хоть чего-нибудь официально одобренного и утвержденного.
При всём при том в случае чего вольнолюбцы и libre penseurs кидаются к ненавистному начальству жаловаться на своих же. Жаловались по начальству и на роман Кочетова. Википедия сообщает, что в 1969 году 20 представителей интеллигенции (в частности, академики Роальд Сагдеев, Лев Арцимович и Аркадий Мигдал) подписали письмо с протестом против публикации «мракобесного романа». Хотела б я прочитать полный список «представителей интеллигенции», поступивших как подлинные ревнители свободы и прогресса: пожаловались по начальству.
Меж тем латентная, вялотекущая ссора государства с интеллигенцией, полное непонимание интеллигенцией смысла государственной работы и вообще презрительное отношение к государству – совершенно в подростковом стиле - всё это очень опасно и разрушительно. Нелады государства с интеллигенцией – это как если бы у человека были нелады с собственной головой.
Противостояние с интеллигенцией приводит государство к безмыслию, к крайне низкому качеству осмыслению реальности. А без понимания реальности – качественные государственные решения невозможны.
Вина в таком положении обоюдная, но большая – на государстве. И не в том дело, что кого-то там угнетали или обижали. Дело гораздо хуже. Чтобы прислушаться к интеллигенции, что-то у неё (или с неё) спросить, поставить на службу наконец, дать задания - всё это можно сделать только тогда, когда у самой верховной власти (у того самого Il Principe - по Макиавелли) есть некая руководящая идея.
Похоже, после Сталина у нашего Руководства такой идеи не было. И оно даже не дерзало подумать, как её обрести. Что такое наш социализм, куда мы идём, как это должно выглядеть, каковы наши цели, во что надо веровать народу – обо всём этом не думали. Думали о практических делах: о промышленности, строительстве, военном деле, а об общих вопросах государственного бытия – никто не думал. На фоне такого безмыслия очень легко «заходили» (как выражается современная молодёжь) западные идеи. Так и в быту бывает: нет у тебя своего понимания, что надо делать - непременно явится кто-то, кто подсунет тебе своё понимание. Вот это самое и произошло.
Вот это самое безмыслие государства я бы назвала
Опасность четвёртая.
Вероятно, Суслов, просидевший «на идеологии» бог весть сколько лет, считал своей задачей всех уравновесить: западников – почвенниками, левых – правыми – и чтобы не было особого шума. Может быть, дело в том, что он был глубоким стариком и все тоглашние высшие начальники были старыми и усталыми. Старики инстинктивно избегают шума, ссор, конфронтаций. Изменить ничего они уже не могут – так зачем ссориться. Шума, начиная с брежневской поры, и не было. А настоящей идеологии не было ещё со сталинских времён. Куда идти, каким должен быть социализм – никто не понимал и, главное, не стремился понять и даже не задавал себе такого вопроса.
В романе об этом внятно не сказано, но какая-то смутная тревога разлита по его страницам.
Вполне вероятно, и сам автор не вполне понимал масштаб опасности государственного безмыслия.
Если бы герой романа писатель Булатов, который, как пишут критики, был alter ego самого автора, имел случай более развёрнуто поговорить с героиней романа востоковедкой Ией, она бы могла ему порассказать интересное и поучительное.
У всех арийских народов было подразделение на сословия, своего рода функциональные группы. Это подразделение сохранилось в явном виде только в Индии (там эти сословия называются «варны»; не путать с кастами), но в неявном виде они присутствует везде. Это разные человеческие типы, заточенные под разные задачи: брахманы – ведают духовной жизни, создают смыслы и знания о мире; кшатрии – это воины, (то, что у Платона названо стражами); вайшьи - люди практического дела, шудры – люди грубого чёрного труда. У нас в СССР были кшатрии, были вайшьи, были шудры, а вот брахманов – не было. И сегодня их нет. Есть болтливая интеллигенция, преимущественно западнически ориентированная. Это «люди безответственной мысли», как замечательно были они названы в знаменитых «Вехах».
Примечательный персонаж романа – Ия. Это очень неординарная, высокообразованная молодая женщина. Её образованность постоянно подчёркивается автором. Она – выпускница Института стран Азии и Африки МГУ, знает восемь языков, среди которых несколько трудных, восточных. И что же? Она работает в МИДе, в ТАССе, хотя бы в Минвнешторге или в ССОДе, в Гостелерадио на иновещании? Вовсе нет. Она – по-старушечьи сидит в своей коммуналке и печатает на двух машинках переводы из газет или вообще откуда придётся. Это наименее завидное занятие из всех, какие можно было бы для неё вообразить. Её незаурядные дарования и обширные знания не нужны, как теперь говорят – не востребованы. Тогда слова такого не было, а явление – было. Ия – скучает, хотя в этом открыто не признаётся, вероятно, из гордости. От скуки она сначала по-дурацки выходит замуж за совершенно чуждого ей человека, а потом – от скуки же влюбляется в пожилого женатого литератора. В конце, не зная, куда её деть, автор отправляет её в Индию преподавать русский язык.
Безмыслие государства делало ненужными незаурядных, высокообразованных, самостоятельно мыслящих людей. В 70-х годах и далее никто их не обижал, не преследовал, но они были просто не нужны. Они были чуждым элементом, чем-то лишним. Жизнь обтекала их и текла куда-то дальше, а они оставались со своими переводами ничтожной газетной трухи или рефератами какими-нибудь…
Кочетов, возможно, не думал о своей героине вот в таких терминах, но независимо от его замысла – прочитывается вот это. Традиции безмыслия – это трагическая черта нашего государства, и, к несчастью, очень чётко передаваемая от поколения к поколению. Мне кажется, это главная опасность и главный риск. После Сталина у власти не было никакого целостного представления о пути, которым должна идти страна. Бубнили старую жвачку, а всерьёз подумать – то ли боялись, то ли просто не могли. Наверху не было людей, на это способных. Именно поэтому Западу не стоило особого труда подсунуть всякого рода «общечеловеческие ценности». Своих-то не оказалось.
Опасность пятая.
Важнейший разрушительный фактор, подточивший Советский Союз – это быт. «Страшнее Врангеля обывательский быт», - сказал когда-то Маяковский. И это очень верно. Пожалуй, гораздо вернее и шире, чем мог вообразить сам поэт.
Не в том дело, что не хватало какого-нибудь заковыристого ширпотреба, были плохие кафе-столовые и всё прочее. Дело гораздо глубже.
Простые, средние люди, те самые про которых американцы говорят, что Господь их сильно любит, иначе не создал бы в таком количестве, так вот эти обыкновенные, заурядные люди живут бытом, житейской повседневностью и реализуют себя в хозяйстве. Там их творчество, иного у них нет. На этот факт обращал внимание оригинальный русский историк Георгий Федотов. Эти простые люди хотят покупать, выбирать, сидеть в кафе и открывать эти кафе – в этом их жизнь. Они хотят покупать модные вещицы, а модными вещицами их может снабдить только частная инициатива – Госплан с такими пустяками не справляется. Да, эти маленькие люди в годину бедствий способны отказаться от этих милых их сердцу пустяков, но проходит бедствие – и простой человек не понимает, почему в окружающей жизни всё нет и нет простого и желанного.
Любопытно, что даже партийные работники в частных разговорах говорили, что проблемы общепита и коммунального обслуживания можно было бы вмиг решить, дозволив частную инициативу в этих областях. Бывший одноклассник моих родителей работал в брежневскую пору в Тульском обкоме КПСС, и я лично от него слышала эти соображения.
К сожалению, многие милые пустяки вырабатываются только мелкой частной инициативой. В Советском Союзе люди, с коммерческой жилкой, которые могли бы к общей пользе заняться этими вещами, до которых государство никогда бы не дошло, не находили спроса своим способностям. Очень часто они вступали на путь, не одобряемый законом: занимались спекуляцией, фарцовкой.
В романе таким невостребованным коммерсантом является Генка-фарцовщик.
Генка – не враг страны и социализму он не враг, он просто обычный человек, имеющий определённые склонности и, возможно, способности. Глядя на окружающую действительность, он сразу видит деловую возможность – неудовлетворённые платежеспособный спрос:
«Мне один рассказывал, в Италии целая индустрия создана: «старину» вырабатывают. Что хочешь соорудят – не отличишь. Хоть этрусскую вазу. Вот наши бы были пооборотистей, приспособили бы заводишко, скажем – «фарфор Кузнецова», да запустили бы в производство «старину». Валюты бы можно было нагрести!
– А тебя бы главным по этому делу?
– А что думаешь – дело интересное. Ведь это ж надо, знаешь, как сделать? Чтобы и стиль, и манера, и каждый штришок, патина какая-нибудь – все бы соответствовало своей эпохе, своему веку. Историю надо знать, теорию искусств. Это не землей торговать, на чем в цветочных магазинах зарабатывают левые деньги.
– А как это? – спросил Феликс.
– Да просто. Кто там тонны да центнеры считает когда привозят самосвалами! Земля же, не золото. Тьфу, дескать. Сунут самосвальщику десятку-другую, тот и рад. А торгуют по килограммчикам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карманы к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов – и новенькая «Волга». А то, знаешь, пряжа на нитяных фабриках…– Генка увлекся, глаза его светились, он даже стал выписывать на столе цифры воображаемых кушей».
То есть, Генка, без сомнения, человек коммерчески одарённый. А тогдашнее государство подавляло этот талант. В результате и сфера быта оказывалась в прискорбном запустении, и сами эти люди, ориентированные на хозяйственное творчество, оказывались невостребованными, лишними, а то и враждебными государству.
Дальше между «положительным» героем, заводским инженером Феликсом и Генкой-фарцовщиком происходит почти философский диалог: зачем Генке деньги?
« А на кой шут они, эти деньги-то? – Феликс все с большим удивлением смотрел на Генку.– Что бы ты стал с ними делать, если бы при валило?
– Что? Нашел бы. Ну – машину надо? Надо. «Мерседесик» бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку. В журнале «Америка» такие картинки печатают – умрешь, не встанешь.
– Так. Дальше?
– Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами делают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом.
– А еще?
– По мелочи остальное. Магнитофон. Кинокамеру. Цветной телик. То да се.
– А дальше?
– А дальше – чего уж тебе дальше-то! Что осталось, на книжке лежит, проценты приносит. Три процента в год. Сто тысяч положишь – три тысчонки сами собой приплывут. По двести пятьдесят целковых в месяц, как с неба. Можешь уже и не суетиться».
М-да… По-американски это называется «Retire young and rich» - «Уйди на покой молодым и богатым».
Можно, конечно, критиковать и даже презирать Генку с позиции высших ценностей, но что с него взять: он обыкновенный человек. Обыватель. Мирянин. Вот Феликс – человек особенный. Помните, у Чернышевского были обыкновенные люди и один особенный – Рахметов. Нельзя ото всех требовать и ожидать свойств особого человека.
Неприятность состояла в том, что для полного осуществления государственного социализма требуются особые люди: равнодушные к житейским радостям, модным штучкам, равнодушные к деньгам и житейским удобствам. Такие люди были и есть, но большинство – не такие. Прошло двадцать лет с описываемых событий и социализм – пал, не получив поддержки вот этих самых обыкновенных людей.
Любопытно, что именно к Генке-фарцовщику обращается Субуров-Карадона с главным вопросом, давшим название роману: «Чего же ты хочешь?». Вопрос, по мнению автора, стоит так: ты хочешь, чтоб победила Россия или победили антироссийские силы, а твоя страна оказалась побеждённой? Тогда, полвека назад, было непонятно, чем окончится противоборство. Сегодня мы знаем: нашим поражением. По причинам, которые аккуратно и последовательно указал забытый советский писатель Всеволод Кочетов.
Генка только изумлённо пучит глаза: он никогда не задумывался над таким вопросом. Надо сказать, не только Генка не задумывался: и на государственном уровне не задумывались. Вот и проиграли.
А это вопрос самый важный и насущный. Сегодня психологи, помогающие людям достичь успеха в карьере или в какой-то деятельности (т.н. коучи) учат в первую очередь сформулировать образ результата, т.е. ответить на тот самый полувековой давности вопрос: «Чего же ты хочешь?». Без ответа на него гарантирован провал и поражение. Чуть раньше или позже, но он произойдёт. Как произошёл в нашей стране через двадцать лет после публикации провидческого романа.
