В редакцию газеты "Завтра" обратилась читательница, дочь участника Великой Отечественной войны, имя и фамилия отца которой совпадают с именем и фамилией одного из наших постоянных авторов – Геннадия Шангина. Она передала в редакцию заметку отца о событиях лета 1942 года. Заметка была написана в 1971 году, но осталась неопубликованной.
Лейтенант Геннадий Шангин прошёл всю Великую Отечественную авиамехаником, готовил самолёты к боевым вылетам, мог полностью собрать и разобрать самолёты нескольких типов. За всю войну подготовленные им боевые машины не имели ни одного технического сбоя. Награждён двумя орденами Красной Звезды, другими орденами и медалями. Был дважды тяжело ранен.
После войны продолжил службу. Вышел в отставку в звании подполковника. Работал преподавателем Московского энергетического института, подготовил ряд учебных пособий по оборудованию летательных аппаратов, одно из которых можно найти в Ленинской библиотеке.
Краткая информация о Геннадии Шангине есть на сайте Музея Великой Отечественной войны в парке «Патриот» в Кубинке.
В канун 83-й годовщины начала Великой Отечественной войны предлагаем вниманию читателей заметку инженера-подполковника Геннадия Павловича Шангина.
Шло лето 1942 года. Наш ИАП (истребительный авиационный полк) базировался на полевом аэродроме недалеко от Ельца и действовал на Воронежском фронте.
Очередной день выдался погожим, и самолёты ушли на выполнение боевого задания. Лейтенант Николай Карайский оказался "безлошадником": двигатель на его самолёте, как любят выражаться авиатехники, "барахлил". Удобным случаем решил воспользоваться механик по радио и снял с самолёта радиоприемник, чтобы подладить его. Двигатель вскоре исправили.
С Колей Карайским я познакомился ещё на Калининском фронте, как с человеком, который воюет с музыкой, то бишь неразлучно со своей скрипкой. Мне часто приходилось быть в роли слушателя его скрипичной игры, слушателя подчас притихшего, растроганного, благодарного. Музыка сблизила нас.
Вот и в этот день, после вылета самолётов, Карайский негромко играл в палатке. Проходя мимо, я не удержался от искушения заглянуть к нему и попросить сыграть накоротке что-либо по "заказу". "Коля, можешь нашу любимую? Давай только чуточку переиначим: "Песнь твоя лети с мольбою тихо в час дневной". Ну, начали..."
В изрядно послужившей, обшарпанной палатке забились чистые, дивные звуки "Ночной серенады" Шуберта. Вдруг вызов: "Лейтенант Карайский, к начштаба".
В штаб пришло сообщение, что примерно над Ельцом наш самолёт ведёт бой с тремя "мессершмиттами". Карайский получил задание проверить воздушную обстановку перед возвращением наших самолётов и попутно, если успеет, помочь нашему лётчику в бою над Ельцом.
Карайский быстро сел в кабину, запустил пару раз "чихнувший" для порядка двигатель, закрыл фонарь. Немолодой механик снял струбцины, тормозные колодки и махнул рукой для отправления, на вздохе прошептал: "Удачи, сынок".
ЯК-1 Карайского, укутывая аэродром пылью, уже рулил к взлётной полосе. Перед взлётом самолёт даже не остановился, а прямо с рулёжки помчался на взлёт. Карайский сразу же взял направление на Елец. А со стороны Ельца, словно беснующиеся мошки на фоне неба, уже проглядывались четыре самолёта и почему-то постепенно двигались в направлении нашего ЯК-1.
В штаб полка пришло новое сообщение: в районе Воронежского фронта возможно появление небольших групп немецких асов-истребителей, один из которых летает на самолёте советского производства. Разыгрывают обманные провокационные бои "советского" самолёта с немецкими с целью привлечения и уничтожения вступающих в бой отдельных советских самолётов.
Сообщение, как беглый огонь, передавалось из уст в уста людей, находившихся на аэродроме. Была предпринята попытка об этом передать по аэродромной рации Карайскому, но "семёрка" ничего не отвечала.
Тем временем наш ЯК-1 уже вошёл в зону действия огня самолётного оружия. Наблюдатели происходящего перестали между собой говорить. Воцарилась напряжённая тишина. Люди, впившись в небо глазами, полными тревоги, затаили дыхание. Казалось, все слышали, как бьются их сердца.
В небе начался бой. От хрестоматийного, ленивого боя четырёх самолетов с элементарными боевыми разворотами, пике, горками не осталось и следа. Врезавшийся в группу ЯК словно подхлестнул четырёх летчиков. Бой принял характер жёсткого смертного боя.
Воздушный бой трудно описывать. Его надо видеть при всех недремлющих человеческих чувствах. Надо видеть, как самолёт, с замедлением поднимаясь вверх над вражеским, вдруг почти останавливается в верхней точке, переворачивается на крыло и по-орлиному камнем, под оглушительный стрёкот пушек и пулемётов бросается на самолёт противника.
Наблюдаемый бой был скоротечной схваткой. После очередной атаки Карайского в сторону фронта со снижением потянул "Мессер". На аэродроме кто-то не выдержал и крикнул "Ура!" Но вскоре самолёт, похожий на наш "Ишачок" (так в авиации называли И-16) с перехвата резко завернул в хвост ЯКу. "Уходи, уходи", – слышался чей-то молитвенный шепот. Люди уже догадались, что на И-16 лётчик не наш.
Но в тот же момент послышалась стрельба. Самолёт Карайского пошёл постепенно вниз, оставляя в чистом небе лёгкий дымчатый шлейф. Потом самолёт скрылся за лесом...
К вечеру на стартере привезли тело Карайского, завёрнутое в брезентовый чехол, и сгрузили на землю. Дурной полковой пёс улучил момент, чтобы потянуть за край чехла. Обнажилась буро-углистая голова с впадинами глаз и особенно белые на её фоне зубы. Ударило смрадным запахом горелого мяса (вот как выглядит и пахнет один маленький кусочек войны).
На похороны Карайского смогли приехать мать с родственницей (матерям на Земле уготовано всё выдержать). Прихватили также трёхлетнюю дочку Карайского: не с кем было оставить.
Прошло уже 30 лет, но я до сих пор памятью вижу эту женщину, с глазами, полными безмерной скорби. Слёз уже не было, было застывшее отчаяние, полная отрешённость. Прибитая крышка гроба лишила её последнего "горького" счастья – видеть сына хотя бы мёртвым.
На следующий день после похорон по поручению комиссара полка я пошёл в деревню мимо могилы Коли разыскивать его мать, чтобы передать ей скрипку сына. Мать была на могиле, пришла прощаться. Положила на холмик букет полевых цветов. В это время из деревни прибежала её внучка. "Бабушка, а мне можно посадить цветочки?" "Можно, внученька". Девочка воткнула в холмик цветы, не зная, что это цветы на могилу её отца. Бабушка отвернулась и заплакала.
Все заготовленные слова участия мне показались пустыми и ничтожными. Я, с трудом выдавливая слова "Это Колино", передал ей скрипку. И на мгновение, собрав всю силу воображения, увидел его живым, играющим "Серенаду" Шуберта.
