Трамп, кажется, проиграл. Сновидение закончилось. Надежда на Трампа, на то, что он избавит нас от цифрового рабства, ускользнула. Мир проснулся и вышел из пещеры грёз на яркий свет дня. Байден теперь наш свет и наша самоочевидная реальность. Что же нам померещилось в ночи? И что нас теперь ждёт днем? Вот вопросы, на которые я попытаюсь ответить.
Трамп
Трамп в Америке – это как Ленин в России, но только наоборот. Он правый, который левее левых. Никто не знает, откуда он взялся, из каких стихий возник. Он пришёл, дал надежду, всех взбаламутил и вынужден был уйти. Трамп мог пойти по колее движения цивилизации, по горизонтали прогресса. Он стал строить вертикаль, отделив мирское от сакрального. Трамп любил бинарные оппозиции, чтобы ими мыслить вслух. Он пришёл, чтобы отказаться от будущего.
Тот, кто знаком с особенностями современного философского дискурса, понимает, что Трамп дал человеку надежду быть человеком, то есть грезящим существом, а не машиной желаний. Народ для него – это не абстракция, состоящая из множества не зависимых друг от друга атомов, а субъективность, приуроченная к определённой земле.
Что значит остаться человеком? Сегодня остаться человеком – значит отказаться от будущего, то есть остановить прогресс. Что сделал Трамп? Он решил остановить прогресс и позвал американцев за собой. Куда? В XIX век. Он захотел вернуться в прошлое, в то время, когда были нации, заводы и фабрики, были школы, тюрьмы и больницы, когда был верх и был низ, и то, что было внизу, давало глубину высокому, а то, что было высоким, просвещало тьму низкого. Когда знание мирно уживалось с верой, а вещи назывались своими именами, и не было никакого ЛГБТ. Трамп хотел подморозить Америку, притормозить формирование общества, в основании которого лежит число. Почему подморозить? Потому что опасны не грезы человека, а нейролинки и цифровой контроль. Ведь что такое число? Это то, в чем схлопывается внешнее и внутреннее и мир становится нечеловеческим. От этого нечеловеческого Трамп захотел убежать в такое прошлое, которое не ведёт к настоящему.
Но остановить прогресс невозможно. Почему? Потому что в его основе лежит необратимый обмен сознания на интеллект. Чем сознание отличается от интеллекта? Если ты поскользнулся и упал, то за это отвечает интеллект. Если тебе стало стыдно, то за это отвечает сознание. Сознание предназначено для внутренней жизни, интеллект – для внешней.
Человек родился как художник, но принужден жить как дрессированная сила природы. Человеком быть трудно, ему за всё нужно платить. Расширение внешней жизни требовало не сознания, а расчёта и вычисления. Поэтому не везде нужно было иметь сознание и не всем. Сознание стало существовать как привилегия немногих. А мы привыкли думать, что это привилегия для всех, дарованная нам природой. Чем больше в мире технического, тем меньше в нем сознания. Чем меньше в нем сознания, тем больше в нем алгоритмического. Прогресс техники – это регресс человеческого в человеке. Если бы это было не так, то мы бы никогда не оставили золотой век. Но золотой век закончился, и прогресс докатил до числовых отношений между людьми. Трамп это чувствовал и как мог препятствовал галлюцинирующей экономике финансового сектора.
2. Байден
Байден другой. И дело не в том, что он, как Черненко, немощный, хотя он немощный. Он человек колеи. Не Байден выбрал себе цель: общество контроля, цифровое общество. Не он выбрал пути прогресса, ведущие в призрачное будущее. Эти пути выбрала интеллектуальная элита Запада. Выбирать будущее сегодня – значит отказываться от человека, пытаться преодолеть человеческое на пути к нечеловеческому, отказываясь одновременно от институтов общества, которое Фуко называл дисциплинарным.
Отказываться от чего? От заводов и фабрик, от массовых скоплений людей. Зачем? Затем, чтобы заменить их рассеянными множествами изолированных атомов. Для чего? Для того, чтобы изменить сознание. Изменить – это значит отказать в праве на осознание умопостигаемых сущностей. У многих есть сознание, но немногие обращают его к своей внутренней жизни. Для того чтобы жить, человеку достаточно иметь внешнее сознание, то есть сознательное восприятие своей социальной роли. И вот социальные роли, которые выполняют рабочие, исчезли. А они это даже не заметили. Как не заметили и то, что эти роли были нечеловеческими. Они были не для людей, а для алгоритмов.
Когда исчезли крестьяне – исчезла и душа народа. И народ стал неясным понятием. Гибель современных рабочих – это утрата мастеров руки, утрата рабочей силы, основанной на личности. Люди, выброшенные из трудовых ячеек общества, никому сегодня не нужны. Они бегают, как самураи в фильме Куросавы, и спрашивают, что значит быть рабочим, когда рабочий никому не нужен.
Обществу, основанному на числе, не нужны школы и учителя. Интернет стал нашей школой. В наших головах мысли существуют теперь не по законам нашей головы, а по законам википедии. В обществе цифрового контроля все устремились не к поверхности, а к дому. Надомная работа, дистантное образование, домашнее лечение, домашний арест заменяют больницы, школы, офисы и даже тюрьмы.
Определяя дом в качестве точки интенсивности новой жизни в цифровом обществе, мы лишаем человека доступа к самому себе. Дом перестает быть домом, пространством подлинного. Он становится пространством обмена пустыми знаками. Этими знаками можно заполнять симулятивные пустоты культуры, но не тихой повседневности быта семьи. Переставая присутствовать по отношению к себе, человек перестает жить внутренней жизнью. В нём умирает потребность в воображении. Внутренний живописец перестаёт в нас рисовать Бога.
Если оставить человека без возможности быть наедине с собой, то он потеряет способность осознавать, то есть синтезировать связь разнородных событий. Кто в доме мешает человеку быть собой? Другой. Тот, кто заставляет нас все время непрерывно говорить самим или непрерывно слушать чужую речь. Другой лишает нас возможности быть в тишине молчания. Ограниченное самосознание человека – это сознание, которое не замечает своего исчезновения. То есть люди исчезнут и даже не заметят, что они исчезли навсегда. А их место занял постчеловек, то есть человек без субъективности.
О смерти человека не стоит плакать, утешает нас Фуко. Я думаю, что Байден зародился в философских грезах Фуко и Делёза, соткан из их слов и им на радость, а Трамп - это интеллектуальный подкидыш. На мой взгляд, Трамп – это ускользнувшая надежда человечества.
3. Россия
Я говорю сегодня о Трампе и Байдене не потому, что меня интересует Америка. Америка мне не интересна, но она представляет уходящую эпоху западного господства. Меня интересует Россия. Но Россия сегодня – это не субъект исторического развития. Субъект истории нынче Китай. У нас же нет своего видения мира. У нас нет даже идеологии своего существования. Нам нечего предложить ни миру, ни себе. Мы, как перекати-поле. Куда ветер подует, туда и мы полетим. Даже роль защитников христианских ценностей является таковой у нас только по видимости, только для внешних наблюдателей. Родится у нас Мухаммед – мусульманин, его матери платят в Чечне 100 тысяч рублей. Родится Иван - православный в Москве, его матери ничего не платят.
Наша вера без надежды на успех, наши чувства являются той последней территорией человеческого, зияние которой будет свидетельствовать о наступившей ночи мира. Этот скудный остаток хочет забрать у нас XXI век. Защищать его вопреки всему фактическому, вопреки логике, полагаясь на силу абсурда – значит защищать Россию в её изначальном образе, который всегда с нами.
Илл. Сэнди Скоглунд. "Revenge of the Goldfish" (1981)
