Чем больше удаляется детство – тем волшебнее вспоминается. Моё егорьевское детство было очень счастливым, благополучным и совершенно патриархальным. В том смысле, что меня не «готовили к школе», ничего не заставляли, не водили ни на какие занятия. Я просто жила как жилось. Единственное, чего достигла до школы – это виртуозного прыганья через верёвку. Ну и в классики, понятно, но это заурядно.
Тогда даже считалось, что читать до школы не надо учить: в школе выучат. Я, правда, как-то научилась, но это была моя личная инициатива. Егорьевск – это город Московской области, км 85 к юго-востоку от Москвы. В 60-е годы отец работал там директором завода под названием "Комсомолец", мама работала на том же заводе в конструкторском бюро. Жили мы в т.н. директорской квартире – в трёхкомнатной «сталинской» квартире; квартира была служебная: в ней жил тот, кто в тот момент был директором этого завода. Квартира замечательная: с высокими потолками, с балконом, выходящим в зелёный садик перед домом, и дальше – в т.н. Горсад. Это две комнаты туда выходили. А ещё одна, кухня и ванная (она была с окном) выходили во двор, где дровяные сараи, меж ними горки, которые зимой заливали и по ним скатывались на фанерке. Это если подойти близко к окну. А если не подходить близко – то виделся красивый красно-кирпичный монастырь – местный кремль. В те далёкие времена в кремле помещалось училище ГВФ (гражданского воздушного флота), где в числе прочих учились и негры, вносившие приятное разнообразие в нашу тихую жизнь. Негры были вежливые и дружелюбные, народ им симпатизировал. Сегодня кремль стал опять монастырём.
Мы жили на центральной улице – Советской. Можно было немного пройти и попасть на площадь со сквером и памятником Ленину. Там же можно было сесть на автобусы, идущие в соседние сёла; в самом Егорьевске никакого транспорта не было: куда ездить-то, всё близко. В отрезке Советской от нашего дома до площади – всё самое интересное: магазины разные, где столько всего привлекательного, яркого, цветного.
Считается, что в советское время были пресловутые «пустые прилавки», но мне помнится, что было много всего интересного в магазинах. Например, был какой-то магазинчик, где продавались красивые платьица и ночные рубашонки для девочек, мне хотелось такую: с кружевцами, с какими-то складочками-сборочками. Но мама мне не покупала: она такие мелочи шили сама из ситца на красивой машинке Зингер, принадлежавшей ещё бабушке. На лето платьица были ситцевые, на зиму – байковые. Замёрзла – надела кофту бабушкиной вязки. Мамина умелость была делом, конечно, полезным в хозяйстве, но лишила меня некоторых счастливых моментов. Тогда в моду в нашем городке вошло всё капроновое, в частности, капроновые платья для маленьких девочек. (Сегодня этот материал называют органзой – один в один). Может, в Москве эта мода уже прошла, а у нас все девчонки мечтали о капроновом платье. Но мне такое не покупали: наверное, мама считала, что это баловство, чепуха, нечего деньги тратить, ситчик гораздо лучше. (Думаю, тогда синтетика тогда стоила дороже натуральных материалов). Было объявлено, что ходить в капроне – вредно. Обидно, ну да ладно.
А вот ёлочные игрушки мне покупали без вопросов. К новому году начинали готовиться капитально – с начала зимы, с конца ноября, мне кажется. Мама приходила с работы довольно рано, заканчивали часа в четыре (зато работали полдня в субботу). Наскоро поев, она брала меня, я брала санки и мы отправлялись «на круг» - т.е. в центр. В Егорьевске в те времена тротуары не чистили до асфальта, и снег просто утаптывался. Тогда на улицах можно было увидеть лошадей, запряжённых в сани, на которых колхозники привозили товары на рынок, куда я тоже обожала ходить с мамой с утра по воскресеньям, но это отдельный рассказ. Так что по тогдашним тротуарам можно было с полным удобством проехать на саночках.
Так вот мы шли по улице, я тащила санки. На ногах у меня – валенки с галошами, это была нормальная обувь для зимы. У мамы были красивые сапожки – комбинация фетра и кожи, на небольшом каблучке – я их помню. И вообще мама у меня красивая, одетая нарядно, на голове у неё огромная лисья шапка. А на мне голубое пальтишко, к которому мама подшила меховую подкладку из белой овчины, сделанную из овчинной шубки, из которой я выросла. Сняла подкладку – и пальтишко стало демисезонным. Та овчина оказалась почти вечной. Я уже училась в десятом классе, и у меня было очень красивое малиновое зимнее пальто – приталенное и сильно расклёшенное, довольно длинное – такая была мода. Так вот воротник этого пальто был из всё той же овчины, и по подолу шла меховая полоска из той бывшей шубки. Этот мех стирался порошком, и мама его как-то обрабатывала, чтобы не желтел, подозреваю, раствором перекиси водорода за 2 копейки. Вот такая была среда обитания. Обратите внимание: я принадлежала к верхнему слою, не самому верхнему, но, по-нынешнему, upper middle class. А вещи берегли, переделывали – и мне кажется, это правильно. Впрочем, я отвлеклась. Вернёмся в предновогодний Егорьевск 60-х годов.
Направлялись мы с мамой в магазин "Культтовары". Я не понимала, что это «культурные товары» - это для меня были просто таинственно-прекрасные куль-товары. Почему так – я не понимала и почему-то не спрашивала. Я вообще не была особой «почемучкой»: любила размышлять сама. Куль-товары – это был длинный узкий магазин, расположенный вдоль всего фасада дома. Чего там только не было! И школьные всякие штуки: портфели, тетрадки, карандаши-ручки, были и перьевые ручки, которыми полагалось начинать учиться писать. В большой жизни писали все авторучками, а в школе, в первом классе некоторое время (до весны) писали макательными ручками – для формирования почерка. Я охотно смотрела на школьные товары и воображала, как мне это купят и я пойду в школу. Была там красивая коробка с картинкой, называлась «Подарок первокласснику», там были необходимые для начала учёбы вещи. Но пока в Куль-товарах мне покупают только альбомы, краски, карандаши, пластилин. Изредка я ходила в Куль-товары с папой покупать фотографические принадлежности, они тоже там продавались. Папа недурно фотографировал, хотя времени у него было очень мало, разве что в отпуске. Фотографировать научился, когда родилась я. Я была поздним ребёнком, уж не думали, что кто-то родится – и вот я появилась.
Отдельное удовольствие было «печатать карточки». Мы с папой запирались в ванной, вешали на окно старое байковое одеяло, на котором гладили, устраивались на столе с ящиками (наверное, правильнее его назвать комодом), проявляли карточки, промывали, закрепляли и кидали в ванну. Потом вешали на верёвку, закрепляя прищепками, сушить. Сидеть было неудобно, т.к. некуда было деть ноги, но страшно интересно. Красный фонарь освещал поле нашей деятельности. В чёрной ванночке на фотобумаге проступают сюжеты летнего отдыха. Кажется, это было так давно, а вот – всё это здесь. Папа учил меня кое-каким приёмам: что-то можно больше зачернить, что-то подсветить… Многие из тех фотографий сохранились, но, к сожалению, выцвели. Не выцветают только дореволюционные. Говорят, в тогдашних фотоматериалах содержалось серебро, а потом его чем-то заменили и фотографии, любительские, во всяком случае, умирают. Жаль…
В торце Куль-товаров, справа от входа, игрушечный отдел. Чего там только нет! Куклы, кукольная посуда, ну, понятно, мячи красно-синие (половина красная, половина синяя). Куклы были дорогие – с волосами, закрывающимися глазами и «говорящие», т.е. издающие некие звуки при изменении положения. Первая моя серьёзная кукла была из папье-маше, звали Катя, личико у неё было ангельское, разрисованное явно вручную. Потом были уже пластмассовые, с фабричными, не то, что некрасивыми, а просто никакими, промышленными, лицами.
Были и куклы эконом-класса – голыши, из пластмассы. Голыши изображали младенца месяцев шести, а те, с глазами-волосами – девочку лет восьми-десяти. Были уж совсем дешёвенькие, для малышни – резиновые, раскрашенные. На спине у них была дырочка, при сжимании кукла издавала квакающий звук. Потом появились гэдээровские резиновые куклы, у которых волосы можно было расчёсывать, а руки были выделаны очень точно; такую мне купили в Детском Мире на Дзержинской площади в первую в моей жизни поездку в Москву.
И вот, слегка сместив игрушки и заняв часть соседнего прилавка, перед новым годом в Куль-товарах разворачивалась предновогодняя торговля елочными игрушками. Наверное, ассортимент был, по нынешним критериям, бедный. Но мне казалось, что это дивное богатство. Одних бус было десяток вариантов. Стеклянные игрушки – дорогие. Мне они все казались красивыми. Шарики с рисунком, словно припорошённым снегом – особенно ценились в наших кругах. У каждой игрушки была маленькая петелька, которой было недостаточно, чтобы повесить на ветку: приходилось привязывать верёвочку или прикреплять проволочку. Был тип игрушек на прищепке; те не висели, а, наоборот, стояли на ветке. Игрушки иногда отражали какие-то политические реалии: были звёзды, ракета, и, помню, початок кукурузы на прищепке. В хрущёвские времена кукуруза была не то что популярная, а прямо-таки какая-то сакральная культура. Её называли царица полей. Даже в нашей зоне, где для неё климат не подходит, её сеяли на силос. Были очень распространены кукурузные хлопья с сахаром, 7 коп. стоили; сегодня такие выпускает Нестле. Словом, мастера игрушечного дела не могли обойти своим вниманием кукурузу. Это были игрушки стеклянные, а были и подешевле – бумажные, картонные, из фольги. Помню, были такие длинные-длинные бумажные гармошки, которые в разложенном виде обнимали целую ёлку, а в сложенном выглядели как стопочка бумаги. Ну и золотой дождь, серпантин. На верх ёлки надевалась либо пика, либо звезда. Мы с девчонками спорили: что лучше, красивее?
У меня была личная копилка – резной деревянный бочоночек. Я туда собирала копейки – монеты по 1 коп., самые мелкие. Иногда выгребала и покупала что-нибудь ценное, например, самую красивую елочную игрушку. Это была крайняя мера: когда мама говорила на мою очередную просьбу: «Больше нет денег». На свои сбережения я купила огромный серебряный шар с ярко-малиновым цветком – он жив и поныне. Покупали и лампочные гирлянды; они были очень ненадёжные, часто перегорали.
Мыс мамой что-то непременно покупали в Куль-товарах, потом выходили из магазина, я садилась на санки, утомлённая не столько ходьбой (я была крепкая девчонка и ходить могла без устали), сколько впечатлениями, размышлениями, что лучше купить, что чему предпочесть, и мама везла меня домой. Я прижимала к животу сумку с добычей. Тогда полиэтиленовых пакетов не было, а была хозяйственная сумка из … кстати, из чего? Я её внешне помню: такая форма – «полено» с молнией – используется в женских сумках и теперь. Та была погрубее, чёрная. Наверное, из какой-то «чёртовой кожи» что ли…
Были ещё и самодельные игрушки. Я делала бесконечные цепи из фольги, которую вкладывали в чай. Склеивала-соединяла колечки – вот тебе и цепь. Для этой цели я целый год собирала фольгу. Китайские фонарики ещё, помню, делала.
Как покупали ёлку и где – не знаю. Но момент её приноса и установки – помню. Ставили её в ведро с мокрым песком, выражали надежду, что простоит подольше. Я мечтала, что простоит до моего дня рождения – 23 января. Но никогда этого не происходило: выбрасывали раньше; просто терялся интерес.
Ставили ёлку и принимались наряжать. В этом участвовали мама, бабушка и я. Мама стояла на табуретке, я подавала, бабушка советовала – в общем, все были заняты, все суетились. Иногда вдруг выяснялось, что бусы надо перенизать, т.к. что-то повредилось, и из трёх, положим, нужно сделать две нитки. Тогда садились низать. Всё было страшно серьёзно. И то сказать: ёлка же!
Новогоднюю ночь – не помню абсолютно. Наверное, меня загоняли спать, как обычно. А вот первого числа под ёлкой я находила подарки. Один главный, например, большую куклу, ну и что-то по мелочи. В деда Мороза я, как мне помнится, не верила никогда. Но меня это не огорчало: больше всего я ждала подарков и развлечений. И они непременно следовали. Например, однажды мы с подругой Люсей в один из новогодних дней пошли в наш кремль, в клуб училища ГВФ смотреть кукольный спектакль по только что прочитанному «Волшебнику Изумрудного города». Мы были в восторге! Ходили и на елку в клуб им. Конева. Это мне как-то не очень нравилось. А когда мне было лет шесть, меня повезли аж в Москву в Колонный зал. Это обставлялось как величайшее благо и редкостная удача. Мне было даже неловко, что это дефицитное развлечение на меня особого впечатления на произвело. Через много десятилетий я оказалась в том же Колонном зале уже с дочкой. И, знаете, всё было очень похоже – видимо, это стиль ретро.
Готовили ли особую еду? Да, кое-что готовили. Оливье не помню: его делали, но мне помнится он не в новый год, а в менее торжественные моменты. Вообще, как мне кажется, непременный салат оливье на новый год в советское время – это выдумка рекламщиков майонеза уже в наши дни. Не было такого! Его ели, да, но так чтобы именно в новый год – не было такого. Бабушка пекла пироги, это она делала мастерски, особенно с капустой. Делала плюшки и ватрушки. Таких я не едала больше никогда. Мама делала ореховый торт, безе. Ореховый торт казался мне сказочно вкусным, я готова была его есть сколько угодно и однажды объелась им до того, что вызывали неотложку.
Запекали то ли утку, то ли гуся – точно не помню. Тульская бабушка присылала самых лучших яблок из своего сада. Помню эти посылки: фанерный ящик с написанным химическим карандашом адресом. Потом я использовала эту фанерку для катания по ледяной горке между сараями. Надо было очень тщательно выдирать гвозди: обнаружится гвоздь – не поздоровится за порчу ледяного покрытия; мальчишки и стукнуть могут.
Тогда никаких новогодних каникул для взрослых, разумеется, не было. 2 января все выходили на работу и работали как миленькие. Рождество не отмечалось. Даже в семьях, частным порядком, никто из моих знакомых не отмечал. Новый год – это понятно, а Рождество – какая-то экзотика. И мы, дети, со второго января жили обычной детской жизнью: гуляли во дворе, ходили в гости друг к другу. Ко мне часто приходила подруга Люся. Мы играли возле ёлки, устраивали кукольные «ёлки», вроде как в клубе Конева. Играли в кукольный театр.
А потом ёлку разбирали, игрушки прятали в коробки и убирали, кажется, на антресоли, а может, ещё куда-то. А ёлочный облетевший скелетик сжигали в печке. У нас была печка-плита на кухне; вот там и сжигали. Отопление-то было центральное – от домовой котельной, работавшей на угле. Потом, когда печки разобрали и заменили газовыми плитами, елки, ставшие бесполезными, долго валялись во дворе. Кто-то из мальчишек устроил костёр из ёлок, ругали…
И в школе, ясное дело, отмечали новый год.
Едва мы, первоклассники, поступили в школу и приноровились к новой жизни – пора готовиться к Новому году. Готовились капитально. На пении разучивали песни про зиму, что-то народное. Помню: «Здравствуй, гостья-зима, просим милости к нам/Песни севера петь по лесам и лугам…» Там кончалось так: «Нам не стать-привыкать, пусть мороз твой трещит,/Наша русская кровь на морозе горит». Помню свою мысль: «Как всё-таки хорошо, что у нас такая замечательная, красивая зима! А ведь есть народы, которые её никогда не видят». Мысль эту я думала, когда каталась по дороге из школы на ледянке. Ледянка – эта такая ледяная полосочка на тротуаре, которую прокатывали мальчишки. Прокатывали мальчишки, а катались все: разбегались и катались. Вот и я так делала. Правда это не разрешалось почему-то. Поутру, когда шла в школу с мамой (она на работу по тому же маршруту, а я в школу), было темно, недосуг, не до ледянки. А назад шла неторопливо, вольно – вот и каталась. Тем более, что мне купили жутко красивые ботики на меху, как у взрослой. Они превосходно скользили, что в принципе плохо, но для ледянки – самое оно. Конструкция этих ботиков ныне исчезла, а тогда бала очень распространена: высотой до щиколотки, голенище сапожка как бы распадается надвое и скрепляется ремешком, охватывающим ногу сзади; ремешок позволял регулировать ширину голенища. Сапоги распространились через несколько лет, а до того женщины носили такие ботики – довольно красиво. И мне купили – коричневые, на настоящем меху, мне нравились невероятно. К сожалению, я вскоре из них выросла, и их отдали дочке маминой сослуживицы.
На рисовании мы изображали зиму, снегирей, заснеженные ёлки. Ходили в ближайший лес кататься на лыжах всем классом. Никто не заморачивался, что это может быть опасно – в лес, что кто-то может не уметь ходить на лыжах хотя бы на базовом уровне, упасть, сломать ногу и т.п. И ничего такого не происходило. Учительница у нас была пожилая – и ничего, не боялась ходить с целым классом по лесам. А классы-то были – не чета нынешним: 42 человека.
Среди прочих зимних забав была подготовка в новогоднему празднику. В нашей сверхперегруженной школе находилась возможность проводить широкомасштабные праздники. Вообще, когда вспоминаешь ту школу и нынешние, поражаешься, насколько же жизнь стала богаче. И как мало, в сущности, воспользовались этим богатством для улучшения жизни людей. Наша школа (говорили, что лучшая в городе) помещалась в красно-кирпичном двухэтажном здании дореволюционной постройки. Не знаю, сколько там было учеников, но смен было – четыре. Организовано было так. 1-я смена начинала в 8-15. Затем шла вторая смена, начинавшая, кажется в час. После второй шла 4-я, учившаяся, сколь я понимаю с полчетвёртого до восьми-полдевятого. А на вторую и четвёртую смены накладывалась каким-то неизъяснимым образом ещё и третья смена. Но проводились и праздники, и всё, что положено. Праздники происходили в «зале» первого этажа, куда выходили классы. Там стояла сцена, сколоченная из досок. А в таком же «зале» второго этажа происходила физкультура. Там стояли гимнастические скамейки и кое-какие снаряды. Ещё на втором этаже был отгорожен какой-то закуток стеклянной перегородкой – это была пионерская комната, где проводилась внеклассная работа.
Как удавалось всё это организовать чисто диспетчерски - ума не приложу. Но ни учителя, ни ученики не ощущали такое положение как ужасное, трагическое, нищенское – что там ещё принято говорить сегодня о гораздо более благоприятных жизненных условиях. Учителя, ученики, родители свою жизнь – уважали. И, конечно, стремились улучшить. И она, жизнь, улучшалась. Дети получали образование, становилось просторнее жильё, покупались торшеры – мне помнится, что предметом престижа, моды, шика в нашем городке в то время был торшер – вещь вообще-то довольно бесполезная и попусту загромождающая скудные квадратные метры. Но – было модно. Все прилично питались – с рынка. В коллективных садах желающие выращивали себе яблоки и морковку; бабушки варили варенье, пекли пироги… А потом жизнь свою уважать перестали – и она рухнула.
Так вот. Примерно с ноября начали мы готовиться к новому году. Разучивали песни-танцы. Из песен помню ещё одну, народную. Что-то «Ехал Ваня поспешал, со своего коня упал. Две подружки подбежали, на коня Ваню сажали, на коня Ваню сажали, путь-дорогу указали».
И ещё разыгрывали какую-то новогоднюю пьеску, где я играла Лису. Я очень гордилась, что мне доверена эта важная роль, кажется, даже главная. У нас в диване лежал старый лисий хвост, довольно потрёпанный. Мама приладила его к своей тоже старой, вышедшей из моды, пышной юбке – в 50-е годы были распространены такие колоссально широкие юбки, мало кому идущие, т.к. очень полнят. Это было т.н. «солнце», т.е. круг, или «полусолнце» (полукруг) плюс ещё сборочки вокруг талии. Юбка была из хлопка с крупным ярким рисунком, что-то сине-рыжее. Юбку так-сяк на мне уладили, хвост болтался довольно натуралистически, а что на голову? Моя подруга принесла замечательную маску из папье-маше. Она существовала долго и очень мне нравилась: очень тонко сделано и разрисовано явно вручную. В общем, я была выше всяческих похвал.
Родители начали заботы о подарках. Тогда не продавались готовые конфетные наборы для детей: всё делалось родителями, т.е. закупались конфеты, упаковки, сами паковали. Моя мама активно в этом участвовала. Предложила хранить готовые подарки у нас, т.к. в школе было физически негде, да и у людей дома было тесно, а у нас большая гостиная. Мы её называли сначала парадной комнатой, а потом попросту – «парад»; это моё было словцо. Я участвовала в фасовке подарков. Клали их, сколь я помню, в какие-то пакетики и завязывали ленточкой. Я помню, что лично я вкладывала в каждый пакетик мандарин и маленькую пачку вафель. Мне нравилось, что набор толковый, ну и что мне доверяют – тоже нравилось. В угла комнаты возникла приличная кучка.
Потом пришла моя приятельница Валя, с нашего двора. Её родители работали на том же самом заводе, рабочими. Жила её семья в соседнем подъезде на первом этаже, в коммунальной квартире, в узкой какой-то заставленной шкафами комнате (мне, во всяком случае, так запомнилось). Валя моего же возраста, но училась в другой школе – в 15-й, это несколько ближе к нашему дому, но 2-я, где училась я, моя лучшая подруга, а также сыновья родительских друзей, - считалась лучше. Всегда, когда есть несколько школ в округе, одна оказывается в общем мнении лучше, престижнее; это в натуре человека. Валя увидала гору подарков в углу и обмерла.
- Вы богатые, - проговорила она с восхищённым изумлением. – Вон сколько подарков купили.
Я объяснила, что подарки – общественные, для школы. Но меня поразило слово «богатый», отнесённое лично ко мне. Богатые, казалось мне, были какие-то сказочные герои или персонажи книг про «дореволюцию»; «наша страна» тоже была, как нам говорили, богатая; русская природа была богатая, а вот так чтобы лично я… это показалось странным. Когда Валя ушла, я спросила у бабушки:
- А мы – богатые?
- В нашей стране нет бедных и богатых, - с готовностью ответила бабушка. – Но те, кто лучше работает, приносит больше пользы стране и народу – у того жизнь более обеспеченная, у того лучше квартира, лучше мебель, одежда и всё прочее. Ты видишь, как много работает твой папа – за это ему полагается кое-что из того, чего нет у других.
Как работает мой папа – я знала: приходил всегда, когда я уже спала. «Всё справедливо, - подумала я. – А валькин папа отстоит смену – и свободен. Тем более, что подарки-то общественные». Мне нравилось жить в справедливом мире.
А потом был сам школьный праздник – для двух первых классов. Мы сыграли свою пьесу, нам хлопали, смеялись; я чувствовала себя примадонной. Спели свои песни. Я настроилась, что дальше будем играть и плясать и я смогу насладиться своим сценическим успехом, но нам быстро-быстро впихнули подарки и велели идти домой: вероятно, «зал» требовался другому классу. Я чувствовала себя слегка обманутой. По дороге домой прокатилась по ледянке. Съела вафлю из подарка: вафля как вафля, ничего особенного. Попробовала порадоваться, что в моём аттестате все пятёрки: я одна из двух отличниц; вторая – Анечка Сорокина, самая мелкая из класса, дочка нашей почтальонши. А вот что впереди две недели каникул - это обрадовало, это здорово.
Вот такой был Новый год в те далёкие времена.
