Сообщество «Круг чтения» 12:07 8 апреля 2020

Нос и мерзость запустения

едва ли не самое загадочное гоголевское произведение

Странно проходящий в этом году Праздник Благовещения Пресвятой Богородицы - хороший повод поразмышлять над еще одним Благовещением, хотя и литературного разлива, но, тем не менее, дающего довольно внятные посылы к русской реальности, в том числе – к теперешней.

Я имею ввиду повесть Гоголя «Нос».

«Нос» – едва ли не самое загадочное гоголевское произведение; непроясненность его коллизий может поставить в тупик любого читателя, а то, пожалуй, что и критика. Но есть в нем и давно замеченная зацепка, могущая послужить определенным ориентиром относительно содержания, и даже посодействовать разгадке потаенного смысла этого странного сюжета: в этой повести, единственной из всех произведений Гоголя, названа точная дата действия – 25 марта (по новому стилю - 7 апреля).

Дата, обозначающая столь значительное в истории всего человечества событие, не может быть случайной – тем более у Гоголя, очень внимательного к подобным вещам. Почему же это Великое событие как-то соотнесено с никак не сопоставимым с ним по значению появлением Носа на улицах российской столицы, и почему последнее вызывает гораздо большее внимание со стороны этих жителей, не желающих помнить, вместе с тем, о Дне, в который было благовествовано рождение Спасителя мира?

В Евангелии от Луки в день, который позже будет назван Днем Благовещения, Пресвятой Деве является Архангел Гавриил, возвещающей рождение от Нее Спасителя мира – и Она смиренно эту весть принимает. В «Носе» всё навыворот: если в евангельском сюжете Архангел сходит с небес, то у Гоголя этот сюжет бесконечно понижен: нос, к большому неудовольствию его владельца, крайне пошлого и приземленного субъекта, покидает насиженное место – его физиономию, с тем, чтобы явить себя миру не в ангельском, естественно, но всё же в изрядном по земным человеческим меркам чине. И, что не исключено – тоже неким вестником, призванным возвестить о наступлении окончательной апостасии, когда человек, разъятый на части, окончательно утратит цельность, разуподобиться своему Творцу, и уподобиться утилитарно используемой детали, легко заменяемой другой в перевернутом вверх тормашками мироздании, возводимом из осколков прежнего сошедшим с ума человечеством.

Совсем недаром персонажи «Носа», как ни в одном произведении Гоголя, опошлены и автоматизированы до предела. И, прежде всего - главный герой, стенания которого по поводу сбежавшего носа напоминают скорее причитания кукольного Петрушки, чем живого человека. Праздник Благовещения, естественно, никак не замечается, не отмечается и не влияет на исполненное суеты существование бывшего владельца носа и его окружения. Но нельзя не заметить, что при этой суетливой бестолковости явно наблюдается движение в каком-то не ведомом ни для них самих, ни для читателя, ни, пожалуй, и для самого автора направление. Благовещение они не празднуют, но такое впечатление, будто они почти сознательно ждут в этот день чего-то другого, - и Гоголь не забывает отметить, что появление носа воспринимается этой публикой в ряду сходных с ним прельстительных явлений, случавшихся раннее:

«Между тем слухи об этом необыкновенном происшествии распространились по всей столице и, как водится, не без особенных прибавлений. Тогда умы всех именно настроены были к чрезвычайному: недавно только что занимали весь город опыты действия магнетизма. Притом история о танцующих стульях в Конюшенной улице была еще свежа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто нос коллежского асессора Ковалева ровно в 3 часа прогуливается по Невскому проспекту. Любопытных стекалось каждый день множество. Сказал кто-то, что нос будто бы находился в магазине Юнкера: и возле Юнкера такая сделалась толпа и давка, что должна была даже полиция вступиться».

Можно увидеть в «Носе» отраженный мотив «Портрета». В самом деле – если там оживает, выходит за рамки написанного портрета плоскостной человек, то почему бы здесь с той же самой целью не сойти с человеческого лица и обрести самостоятельное существование носу? Можно даже предположить, что идентификация носа – это дело живущего в том же самом городе ростовщика-индуса, один из опытов материализации в духе индуистских штучек, так удивляющих и поражающих воображение любопытных профанов, не чуждых интереса к мистическому, - и тем самым еще одно приоткрывание края завесы над тайной беззакония, долженствующей в полноте осуществиться в будущем, возможно, что и ближайшем. Это тем более вероятно, что мотив любопытства – один из главнейших в творчества Гоголя, часто служащий даже двигателем сюжета, как, например, в «Повести о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никофоровичем» или в «Вие».

В «Носе» он парадоксально сочетается с не менее характерным для Гоголя мотивом равнодушия.

Гоголь в поздних своих произведениях, да и не только в поздних, будет с периодической настойчивостью воплощать довольно глубокую мысль о странном переплетении двух противоположных по видимости качеств – человечество чем дальше, тем больше становится всё любопытнее - и всё равнодушнее. Любопытнее – к пустым и ненужным вещам; равнодушнее – к главному. Более того – равнодушие и любопытство для Гоголя почти синонимы. Сочетание полнейшего равнодушия и ничем не утоляемого любопытства с огромной силой воплотит Гоголь несколько позже в фигуре Хлестакова – легкомысленного и непостоянного демона, посланного внушить мысль грешному человечеству о его безнаказанности.

Вот и в «Носе» современное Гоголю человечество к принятию Благой Вести не расположено, да и не готово. Никому нет до нее дела. Никому нет дела и до человека, лишившегося носа. Зато всем интересен пустившийся в свободное плавание Нос. Да и то этот интерес проявляется лишь в рамках ни к чему не обязывающего любопытства. Любопытство равнодушно, ибо оно видит мир в одном единственном ракурсе – поверхностном, на уровне внешних событий, не желая разгадывать их смысл. Неравнодушна любовь – она стремиться понять, и в этом – терпелива, всепрощающа, иногда пристрастна, но равнодушной не бывает никогда. Любопытство же – непостоянно, поверхностно, невнимательно к самому главному, оно мгновенно оставляет одно, бросается к другому, ни на чем не задерживается надолго, впускает новость с одной стороны, чтобы в ту же минуту выпустить с другой. Сегодня оно забирается на скамейки, арендованные за 80 копеек, чтобы с удобством наблюдать за сбежавшим с лица человека носом в вицмундире, завтра с тем же энтузиазмом высыплет на улицы, чтобы кричать ура коронующемуся царем мира антихристу. Сегодня оно, одержимое пустой, а потому и неуемной мирской деятельностью, оставляет без внимания праздник Благовещения, а через какой-нибудь год-два позабудет и о дне Светлого Христова Воскресения, а там и о самом Спасителе-Христе. Но уже и теперь слух о гуляющим по петербургским улицам носе становится для забывших о Благовещении толпы давно ожидаемой благой вестью, естественно, в пародийном преломлении относительно Той, Которая произошла для их блага, и праздновать Которую они не желают.

Не случайно, думается, погоня за носом уже самого Ковалева приводит в Казанский собор, в котором тоже царит запустение (молящихся было немного, отмечает Гоголь). На фоне этого запустения совсем не странно выглядит молитва носа. Здесь в самую пору вознести бы молитву к Богу и Ковалеву – ведь кто, кроме Него, может вернуть на полагающееся место сбежавшую от него часть, однако же Ковалев не находит ничего лучшего, как приступить к этой части с претензиями, невзирая, отметим особо, на немалый ее чин и звание, превышающие его собственные. Сам же нос, как можно предположить, молиться о дальнейшем своем преуспевании в качестве автономного от своего владельца лица – но в просьбе своей, слава Богу, если преуспевает, то временно.

Намеком на то, кем должен был почувствовать себя потерявший точку опоры майор, и в чем он должен был каяться перед Богом в Казанском соборе, может служить следующий фрагмент повести: «Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери».

Надо ли говорить, что старухи представляют здесь кающихся блудниц, и не только представляют – в прошлом ими и являются; смиренно же стоящие у входа и не осмеливающиеся пройти далее в храм редкие богомольцы – кающегося евангельского мытаря.

Почему бы, в конце концов, не помолиться и Ковалеву, раз уж попал в столь нечастое для себя место. Вон ведь, даже нос молиться. Как и явно должны бы возникнуть напрашивающиеся рассуждения: «Странно, ведь в церковь меня привел сбежавший от меня нос. Не вздумай он зайти сюда в этот день, самому мне в голову не пришло сюда заглянуть. Ну, а раз уж я здесь, то почему бы мне не помолиться о его возвращении носа свое место? Не носу же это делать – ведь он всего лишь нос, а я, как никак, человек, образ Божий».

Но вместо этого: «я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить губернаторское место…» И: «Мне странно, милостивый государь… мне кажется… вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу и где же? – в церкви… »

Торговке, следовательно, без носа - можно, бывшим блудницам, пускай и раскаявшимся – можно, а вот практикующему, так сказать, притом и с чувством ни на чем не основанного собственного достоинства блуднику – нет, потому что он майор и метит на губернаторское место. Отсюда же - слезы, закипевшие в глазах майора из-за невозможности подойти с разговором к молящейся в соборе дамы, - слезы, долженствующие литься, вообще-то, совсем по другому поводу.

Появление в храме молящейся дамы, к слову сказать, весьма удивительно, ибо других дам ее круга двунадесятый Праздник отнюдь не заставляет отвлечься от привычного образа жизни: «День был прекрасный и солнечный. На Невском народу была тьма; дам целый цветочный водопад сыпался по всему тротуару, начиная от Полицейского до Аничкина моста».

А храмы в это время - пусты…

Весть, предназначенная лично майору Ковалеву накануне всеобщей апостасии (личная-то у него уже произошла) и полученная им через бегство собственного носа (а через что другое, если вдуматься, мог получить эту весть столь пошлый субъект?), - такова: не такая уж ты, Ковалев, значительная особа, если без носа ты - ничто. И еще – что всё, что происходит – не в твоей, а в Божьей воле. А ты сам - в Божьих руках. Однако эту весть штатский майор не захотел не то что принять – хотя бы услышать.

Один бы майор – это бы еще ладно. Но сколько таких майоров до сих пор среди нас…

Илл. Сергей Алимов

Cообщество
«Круг чтения»
Cообщество
«Круг чтения»
1.0x