Однажды в октябре, в один из тех дней, когда серые московские утренние сумерки переходят в бледный, невнятный день, плавно проваливающийся в вечер, а потом в ночь, я поняла, что совершенно неожиданным образом некоторые чудовища из книг, из фильмов, из фильмов, снятых по книгам и даже из книг, написанных по фильмам, существуют. Но вот в чём дело… это не всегда те чудовища, реальность которых для нас кажется очевидной.
В книге Александра Проханова «Лемнер» реальным оказалась лишь тварь, в детстве пугавшая главного героя. При том, что существование самого Лемнера находится под большим вопросом... Как, впрочем, и смерть его прототипа. Да и таким, как он прорисован в книге, его прототип явно не был. И тут даже дело не в таких сомнительных самих по себе категориях – «хороший»-«плохой». Его прототип уже давно стал мифом, но миф прототипа и миф Лемнера – это совершенно разные вещи.
Что уж говорить о других персонажах… Роман Проханова полнится самыми разными уродцами, картонными фигурками, голограммами. Кроме одной особи! Именно таким, каким оно описано в книге, внезапно оказалось существо из подвала. Оно, похоже, единственный правдивый элемент в этой странной, сумеречной истории.
«В доме был подвал, куда вело несколько тёмных ступенек. Попадая в подъезд, маленький Миша устремлялся на этажи, торопясь промчаться мимо подвала, ужасаясь его сырого мрака. В подвале обитало мерзкое, липкое. Оно подстерегало Мишу, пучилось, тянуло скользкие щупальца, мерцало множеством жутких глаз Миша на маленьких ножках взлетал по лестнице, слыша погоню, готовый орать. Клубки слизи мчатся за ним, хотели облепить, всосать, утянуть в смрадную глубину. Страх умерялся, когда на втором этаже он достигал квартиры с табличкой “Блюменфельд”. Чудище отставало, возвращалось в подвал, пряталось в липкую темень. Караулило Мишино возвращение.
Ему казалось, что от Миусского кладбища под улицей прорыт ход, соединявший подвал дома с могилами. Мертвецы покидают могилы и приходят в подвал, что бы утянуть Мишу в свои старые склепы»*.
Я прочла эти строки как раз незадолго до того, как случились те события, которые я хочу вам рассказать. Сидя с большим томом в руках, я вспомнила, что и сама в юности сталкивалась с чем-то подобным. Это существо жило, а может и до сих пор живёт у нас на даче в Подмосковье в конце сада... А ещё я почти видела его в девяностых в Киеве, было там такое место – «Зелёный театр», окружённое множеством легенд… Часть из которых, кстати, сбылась. Может ли одна и та же тварь проявлять себя в разных местах? А почему нет? Если для Бога нет ни времени, ни пространства, то почему они должны быть для его антипода, детищем которого оно, вне всяких сомнений, является?
Поздно вечером, почти ночью, мне позвонила мама Елизаветы. Весьма взволнованная. Сначала сбивчиво извинялась… Но меня, «сову», звонком около полуночи не напугаешь… Вообще, если честно, я с трудом себе представляю, откуда у неё оказался мой номер. С Лизой мы не были особо близко знакомы. Она работала в полиции, и была одним из тех людей, кто меня иногда консультировал. Когда мне, как журналисту, требовалось узнать какие-то вещи, связанные с деятельностью правоохранительных органов… Конечно, она не раскрывала служебных тайн. Вообще, Лиза была очень аккуратной и порядочной девочкой работала в органах недолго. Скорее можно даже сказать, что она была практикантом, мечтала о карьере юриста. Была? Почему я пишу «была»?
Дело в том, что накануне Лиза с коллегами, как говорится, выехала на труп. Я тут вспомнила давнюю историю, из лихих-дремучих девяностых, когда у моих соседей какие-то люди, крича матом на весь подъезд, выбивали дверь, я испугалась и стала звонить 02 (тогда так вызывали милицию), мне сказали, дословно – «у нас одна машина, и та на труп уехала». Про этот труп на улице Новозаводской даже появилась строчка в утреннем выпуске газеты «Московский комсомолец». Никаких подробностей – в подъезде такого-то дома нашли труп. Я, кажется, бывала в том доме…
Но не о том трупе речь. А о другом, обнаруженном на территории заброшенного здания, в бывшем подвальном помещении. Как это обычно бывает, поступил звонок… Меня, помню, очень удивило, что Лиза вообще поделилась с мамой, куда она ехала. Это у них как-то не очень принято, насколько мне известно.
Это была обычная индустриальная заброшка. Старый цех, давно превращенный в развалины – для кого-то отвратительные, для кого-то весьма привлекательные. Лиза уехала с коллегами. Но трупа там не оказалось. И она, судя по всему, привычно бродила, описывая обстановку… как вдруг находившиеся с ней офицеры поняли, что её нигде нет. Это было очень странно, потому что подвал производил впечатление совершенно пустого. И внезапно стало понятно, что нет ни Лизы, ни трупа, который она искала, ни убийцы, нет абсолютно никого. Хотя это здание было заранее оцеплено, и в принципе выйти из него никто не мог. Как и зайти в него. Кроме того, там не было никаких ходов-переходов, которые иногда бывают в подвалах.
Я внезапно поняла, что совершенно не могу вспомнить лицо Лизы. Мы с ней встречались как-то раз, года два назад, пили кофе, болтали о том, о сём. В основном о моей работе, потому что свою она не любила обсуждать, да и, наверное, не имела права. Её консультации носили, как правило, очень локальный характер. И касались комментирования отдельных ситуаций. Если, может быть, знаете, одно время у журналистов было модно вставлять такие фрагменты, как «источник в МВД на условиях анонимности заявил, что в таких случаях практика такая-то и такая-то». Всё по делу, не раскрывая своего имени и, естественно, не нарушая профессиональной этики и требований закона.
Да, мы не были близко знакомы. Её лицо я помнила не точно. Кажется, слегка одутловатое. Хотя она могла с тех пор и похудеть. Кажется, волосы светлые, пепельная блондинка, но это не точно. Глаза вроде бы как серые, но и в этом я не была уверена. Я обычно не запоминаю детали внешности людей при случайных встречах. Есть те, кто помнят внешность даже случайных знакомых спустя долгие годы, обладая хорошей памятью на лица от природы или после спецподготовки. Я не отношусь ни к тем, ни к другим, и как правило, забываю людей и зачастую не могу узнать даже кого-то хорошо знакомого, уже не говоря о случайных знакомых и бывших одноклассниках, по которым прошлись 30 лет земного бытия.
Откровенно говоря, ехать мне на заброшку совершенно не хотелось. Я там была не раз и не ожидала обнаружить что-то новое… Но, поскольку это место находилось буквально в двух остановках от меня, любопытство взяло вверх. Да-да, знаю, когда-нибудь оно меня погубит. И, подзарядив телефон, я решила всё-таки съездить и хотя бы бегло взглянуть, что там да как. Я не тешила себя надеждой, что я смогу найти то, что не нашли сотрудники. Перед отъездом решила проверить, не пишет ли мне кто-то в телеграме по работе, всё ли в целом нормально. Всегда так делаю… Не всё удобно решать с телефона, не всё в принципе можно порешать таким образом.
Я включила экран. Было открыто видео, на котором виднелось что-то серое. Поначалу это меня не удивило. Я часто открываю что-то, думаю потом посмотреть, иду пить чай и забываю, что открыла и зачем. И вдруг видео задвигалось. Само, без моего вмешательства. Оно двигалось так, как будто бы человек с камерой стоял на месте, при этом слегка вздрагивая. Камера едва заметно перемещалась, скорее даже – дрожала. Как будто у оператора был сильный тремор. Из экрана послышался голос Лизы. Нет - как бы Лизы… Такое ощущение, что это был её голос, обработанный нейросетью, которая не может знать всех нюансов и интонаций. В принципе, знакомая ситуация, по таким моментам легко определить дипфейк, когда знаешь, как говорит человек. Что-что, а голоса я, в отличие от внешности, запоминаю хорошо. Помню даже голоса, навеки умолкшие ещё в девяностых...
Некто, изображавший Лизу – то ли человек, то ли нейросеть, на сером фоне - облезлая стена, с забитым силикатными кирпичами окном, произносил что-то предельно шизофазийное. Это были вроде бы слова, но складываясь в предложение, они ничего не значили, хотя предложения были выстроены правильно. Так иногда бывает во сне. Так говорят некоторые психически больные люди. Мне как будто показали кусок моего же давнего сна, но сделать некий вывод из произнесённого было абсолютно невозможно. Вполне нормальные слова, по большому счёту не угрожающие, сливались в нечто тревожное, но совершенно не имевшее смысла. Скорее тревожность нагнетала сама бессмысленность произнесённого текста в сочетании с видеорядом и интонацией холодного металлического голоса, делавшего к тому же паузы, не там, где надо.
Видео остановилось, затем само исчезло с экрана. «Это вообще что было?», - подумала я и выругалась, толком не поняв, что происходит, что это могло быть и было ли вообще. Или я от волнения, в котором толком не отдавала себе отчет, всё это придумала, и оно преобразовалось на подкорке в формате ложной памяти.
Я говорю «ложная память», но на самом деле лишь теоретически знаю об её существовании, но сама, несколько мне известно, никогда не сталкивалась с ним. Хотя могу допустить, зная ряд психофизиологических особенностей устройства человеческого существа, что львиная доля моих, да и чьих угодно воспоминаний является по большому счёту чем-то подобным.
Нарастала тревога. И даже не за Елизавету, потому что я её толком и не знала... Таких, как она, у меня, наверное, десятки, если не сотни знакомых, многие из которых рискуют ежедневно. Эта тревога была неясна, скорее она больше напоминала какую-то липкую неуверенность в том, что происходит. Сомнение. Ощущение нереальности. Листья падали с деревьев слишком медленно. Люди вокруг были как будто прозрачны в своих неброских, по погоде, одеждах. Когда подошел автобус, я долго вглядывалась в его номер, сомневаясь, что подошел именно мой…. Хотя в принципе номер совпадал. Подозрение, опасение, недоверие. Как в поверхностном сне, когда уже лежишь и думаешь – а вот именно это снится или нет.
Я хорошо знала ту заброшку. Несколько лет назад ходила туда с профессиональным фотоаппаратом… Получилась неплохая серия снимков, я выложила лучшие в канал, было много отзывов. Есть определенное очарование во фрагментах безвозвратно утерянной чужой жизни, в осколках истории. Когда-то здесь, наверное, производилось то, на что возлагались надежды, что должно было принести пользу людям, прорывы государству. Но нет уже государства, прорывы, скорее всего, не совершены. А здание постепенно разрушается, потому что у нового государства нет ни желания, ни ресурсов, восстановить то, что здесь когда-то было. Или хотя бы найти в себе смелость перестроить под другие нужды. Или просто всё снести и разбить здесь газон с прекрасными цветами и аккуратно подстриженными милыми кустарникам. Ну или хотя бы построить очередной в одинаковой степени бессмысленный, беспощадный, бестолковый торговый центр.
На главном входе, куда когда-то, быть может, важно, или суетливо, или суетливо важно, входили сотрудники, стоял полицейский. Он бросил на меня беглый взгляд, но, видимо, не придал моему появлению никакого значения. На женщин вообще редко обращают внимание в таких ситуациях, что часто обыгрывается в шпионских и детективных фильмах. Мне главный вход был в принципе и не нужен. Я-то знала, а это всегда знают местные жители, как войти в такое здание через особо харизматичный пролом, причём - ведущий сразу в подвал. Какой чернейший чёрный ход тут был когда-то? Как его скрывала ржавая дверь, ключ от которой хранил в грязном кармане, между отвратительных крошек и чего-то табачного угрюмый дворник без возраста? Как жутко она скрипела?
Пахло тревогой и сыростью. Сырой тревогой. Место, где можно наткнуться на всё что угодно. На пьяниц, наркоманов, бомжей, странных личностей, которые ходят в такие места сами не знают зачем. Как вариант – слишком уж хорошо знают. В такие места женщине, даже сильно взрослой, лучше как стемнеет не ходить одной. Я ночевала на заброшках, но в обществе хорошо аргументированных товарищей. Вы когда-нибудь спали в развалинах военной части, когда вокруг стоят палатки и в них стволов больше, чем людей? Если нет – очень рекомендую. Становится как-то совсем спокойно, приходит совершенное умиротворение. И разные сомнительные элементы инстинктивно обходят это место стороной. Но сейчас меня тревожило другое...
Полицейский на главном входе, хотя был один, похоже, одним своим видом отпугивал у сомнительных персонажей желание появляться здесь. Первое что я увидела, зайдя внутрь, была серая стена, едва различимая в полутьмах и забитое серыми кирпичами окно с видео, внезапно возникшего и также неожиданно исчезнувшего у меня на экране. Я решила не шуметь, потому что понимала – вряд ли это понравится товарищу-силовику. Надев на голову налобный фонарик, я аккуратно, внимательно, метр за метром, осмотрела небольшое подвальное помещение.
Я хорошо помнила этот, с позволения сказать, интерьер, узнала ракурсы, с которых фотографировала здесь не так давно. Внешне не изменилось ничего. По крайней мере – изменения не бросались в глаза. Может быть, пара пустых ящиков? Битого кирпича стало чуть больше? Что-то тут появилось другое. Не предмет, не запах, не отсвет, не звук. Слов для этого в языке нет. Хотя «появилось» - наверное немного не то… Оно здесь было и сейчас, похоже, стало более – ощущаемым, что ли. Да, так, пожалуй вернее. И – не по причине ли нашего давнего с ним знакомства появилось то видео у меня на экране? Я всё отчётливее чувствовала это…
Задача, казавшаяся мне поначалу простой, оказалась даже не сложной... она оказалась странной. В полуподвальном теперь уже помещении, после того, как кто-то успешно развандалил пол, по углам стоял туман, при приближении казавшийся чем-то влажным и склизким. Слизь эта потом как будто куда-то исчезала. Это очень странное ощущение, когда смотришь из другого угла, видишь туман или строительную серую взвесь, светло-серую на фоне тёмных, наполненных осенней влагой стен, потом подходишь, и этот туман, эта взвесь начинает сама казаться влажной, склизкой, как грязь. Но исчезает под близким светом налобного фонарика. И не оказывается ничего, по крайней мере, ничего видимого. Того, что можно увидеть, сфотографировать, как-то зафиксировать, внятно описать словами. Остаётся лишь ощущение страха, желание бежать, не оглядываться, потому что оглянешься и превратишься в соляной столб, как жена Лота.
В этом подвале явно уже давно ничего не происходило. Не гремели подростковые пирушки, не делили закуску бродяги, не дрались из-за добычи мелкие уличные грабители, не потребляли дозу, трясясь от страха быть пойманными, наркоманы. Видимо то, что здесь находится, отпугивало известных завсегдатаев таких заброшек. Здесь было относительно чисто – помимо ящиков, валялось буквально две-три бутылки, и то сильно запылившиеся. Относительно немного для такого места мусора, я знаю, о чем говорю. И запах, стоявший здесь, мне был хорошо знаком по очень старым, отдалённым заброшкам, он обычно бывает в местах, куда не ходят люди. Дело в том, что всякие странные личности обычно бросают объедки, грязные вещи и прочее. И, что самое главное, справляют здесь свои естественные нелицеприятные потребности самого разного свойства. В некотором смысле здесь не пахло ничем. По крайней мере, здесь не пахло ничем живым, даже плесенью, если плесень можно считать живым существом. Скорее то, что здесь находилось, пахло страхом.
Я не переставала фотографировать, не очень понимая, получится ли – единственным источником света был мой налобник. Но меняющийся кружочек, то чёрный, то серый, то в разводах, в углу экрана свидетельствовал о том, что какие-то снимки сохраняются в его памяти. Немного видео, тоже на всякий случай. «Потом посмотрю», - думала я.
Страх нарастал. «Лиза, Елизавета, вы здесь?» - не выдержав, тихо, сказала я. Получилось очень громко – такой тихий крик, когда человеку хочется кричать, но он боится хотя бы говорить в полный голос. Тишина. Звук как будто увяз в этом плотном, в этой плотной взвеси, увяз в грязи. Заглох. Ответа не последовало.
Нет, здесь никого не было. Как и следов убийства. Я внимательно всё осмотрела. Не было вообще заметно каких-то признаков недавней человеческой деятельности... Ни крови, ни следов того, что кто-то здесь ходил, волок тела. Свет моего налобника делал всё контрастным и выпуклым, что, в принципе, могло быть в такой ситуации контрастным и выпуклым.
Естественно, ни трупа на которой выехала Лиза, ни её самой. Никого, ни живого, ни мёртвого. Я обошла каждый уголок, но, как и сотрудники полиции, не нашла никаких входов-выходов. Лишь главный и мой, тоже далеко не тайный. Только полицейский где-то покашливал, перетаптываясь с ноги на ногу. Не было здесь ничего, кроме нарастающего, всепоглощающего, делающего ватными ноги, страха. Кажется, так описывают паническую атаку. Здравствуй, мой первый раз… Дыши глубже, дыши глубже, дыши глубже.
Я почти вслепую, помня дорогу, направилась к выходу. Меня не оставляло чувство, что на мне самой осели частички той взвеси, что я несу их с собой, выношу в окружающий мир. Но стена длилась – такая же нелепая, с щербинами, со следами чего-то выломанного, с какими-то непонятными совершенно обломками, но чего не было, так это выхода. Я, как мне показалось, обошла подвал ещё раз. И потом ещё раз, и выхода по-прежнему не было. Сердце моё колотилось всё сильнее и сильнее. В голове стучали тысячи мыслей. Тысячи предчувствий, страхов и возможных предположений сменяли одна другую.
Глупой издевательской насмешкой в голове прозвучала чем-то инородным фраза: «Если потерялся, оставайся здесь». Так гласила надпись в метро для людей, которые могли потеряться. Я когда-то шутки ради написала на эту тему стихотворение:
«Если потерялся, оставайся здесь!
Мысли твои патока, сахарная взвесь.
Потерялось детство, юность, институт,
В дембельском альбоме бурьяны́ растут.
Дом, семья, работа, выезды на юг –
Всё покрылось инеем бесконечных вьюг.
Всё вдали растаяло, не о чём жалеть.
Всё поблекло, вымылось, потеряло цвет.
Лишь плакат нелепый вышел… да не весь:
“Если потерялся, оставайся здесь”».
В момент написания этих строк у меня было игривое настроение – забавно же, в метро ещё картинка эта везде висит с глазастым роботом. Но сейчас – мягко говоря, чувствовала я себя не очень. «Мысли твои патока, сахарная взвесь» - прозвучало в голове с совершенно глумливой интонацией. То, что висело в воздухе, пропитывало каждую молекулу пространства, меньше всего походило на сахар. Меньше всего походило на что бы то ни было.
В какой-то момент мне показалось, что я чувствую рядом чьё-то дыхание. Не смрадное, как это описывает в книгах, просто дыхание. Я подумала, что это может быть Лиза. На ватных ногах обернулась, но там не было никого. Налобный фонарик выхватывал всё тот же туман, ту же взвесь. Мне даже в какой-то момент показалось, что она не такая уж и жуткая, обычная заброшка, если всё разложить по местам, по полочкам, рационально осмыслить. Дать себе ответы на такие вопросы как «а что, собственно, плохого происходит?» и «Чего конкретно ты здесь боишься?»
Но где же выход, где же выход?
Я не знаю, сколько времени прошло. Если оценивать ситуацию здраво, то не так уж и много. Но это время мне, как в таких случаях говорят, показалось вечностью. Может быть, прошло полчаса, может быть, шесть часов. Сложно сказать. Солнечный свет не проникал сюда, тем более, что снаружи наверняка скопились густые сумерки. Даже тёплый свет фонарей и его золотые отблески на последних осенних листьях не просачивался в это место. Единственным источником света был мой фонарик. А если батарейки сядут? Что тогда? Запасных у меня не было. Я-то думала, что зайду, быстро гляну, оценю тут всё, отсниму и на этом всё закончится. Не заканчивалось.
В несколько отчаянном состоянии я села на один из ящиков, валявшийся почти в центре подвала. Я сидела, водила головой. Фонарик выхватывал куски тумана, которые то казались мне живым существом – шевелящемся, думающим, и мне казалось, что наши мысли сливаются… То я умудрялась убедить себя в том, что ничего страшного не происходит и я просто запаниковала. И сейчас я немножко посижу, вот совсем немножко успокоюсь, подумаю о чём-нибудь хорошем, вспомню что-то доброе и светлое. Потом выйду из подвала и пойду к остановке и автобус привезёт меня почти к самому дому. А если позвонит мама Лизы, расскажу ей, что не обнаружила ничего пугающего, и ей стоит надеяться на Лизиных коллег, они профессионалы, они ищут. Лучше даже, если я ей сама позвоню и скажу, что побывала на месте, честно всё осмотрела, но не нашла её ни живой, ни радуйтесь, ни мёртвой, никаких следов того, что в этом месте могло произойти что-то ужасное.
Я вцепилась руками в рёбра ящика с двух сторон и от напряжения они как будто впились в кожу. Посветила на ладонь. Похоже, на ладонях появились новые линии.
Так я сидела и думала. В голове то роились, наползая друг на друга, мысли, то наступала тишина…. пока не почувствовала лёгкий ветерок, как мне показалось, разогнавший вездесущую пыль, которая пропитала здесь всё. Привстав, я посветила в сторону, где, по моим предположениям, был выход, и, о чудо, я его увидела! Не решившись бежать, не хватало ещё сломать тут ногу или получить какую-то другую травму, я пошла в его сторону, не веря своим глазам. Ватные ноги не слушались, я шла медленно, ненормально медленно для такой ситуации. Или мне так показалось?
Едва шагнув за то, что когда-то было порогом, я достала телефон. Мне не терпелось наконец-то посмотреть, что же на этих фотографиях. Надев очки, я залезла в память телефона и… обнаружила, что ничего из того, что я снимала на заброшке, нет. Последний снимок – красивые желтые листья, которые я сфотографировала буквально в соседнем дворе - они меня поразили красотой, простотой и совершенством композиции одновременно. И всё, и более ничего.
За спиной, в каких-то паре метров был, дышал серой сыростью подвал. Он не был пуст. Он точно не был пуст. И тут в моём сознании, к целом не склонном к какой-то яркой эксцентрике, инородным вкраплением, очень чётко и ясно возникли три слова. Они повторялись с одинаковыми интервалами. Я удалялась, шла вглубь осеннего района. И эти слова начали глохнуть, как будто ослабевал приём.
«Ничего. Не. Закончилось».
«Ничего. Не. Закончилось».
«Ничего. Не. Закончилось».
19-28 октября 2025 года, Москва
Фото автора
*фрагмент из романа Александра Проханова «Лемнер»
