Он был крупный, сочетающий элегичность и бурное, угнув голову, как бык, вторжение в жизнь; он был ярким, и не боящимся смерти: за несколько дней до неё, прекрасно зная, что сердце его трепещет, как осенний листок, вот-вот оборвётся, шутил и заигрывал с медсестрой.
Он писал грустью и правдой, восторгом жизни и горечью, мешая их дозировано: чтобы точней вышел портрет такой разнородной жизни:
С Богом! И уж если не встретимся мы снова -
Было всё прекрасно, и довольно с нас.
С Богом! И возможно, что гостя мы другого
Встретим у порога в назначенный час.
Было бы прекрасно, жаль - всё не вечно в мире...
Смолкни, похоронный звон; эту скорбь я знал.
Поцелуй, платочек, улыбки три-четыре,
И - один я снова. К отплытию сигнал.
(пер. Л. Мартынова)
Панорамы, которые он выстраивал в поэме «Эдисон», так ярко и яростно переданной по-русски Д. Самойловым, завораживали: Жизнь у нас тоскливая, как плач. Как-то шёл игрок, томясь от неудач. Падал снег в хрусталь ночного бара. Дело шло к весне, был воздух полон пара…
Так будут переданы, изображены картины ночной, любимой Праги, что можно вступить в них, принять участие в игре с двойником, в которую вовлечётся персонаж, чтобы потом – почувствовать головоломный контраст, ибо:
Жизнь у нас весёлая как смех
Как-то ночью я почуял снег
запах новостей я различил бессонно
мне явился образ Эдисона
Было это за полночь зимой
разговор я вёл с самим собой
говорил как будто в опьяненье
со своей отсутствующей тенью…
(пер. Д. Самойлова)
Так и будет варьироваться – отчаяние и горечь жизни, и дерзновенный образ Эдисона: образ-остров, величие человека во взбаламученном всеми ветрами пространстве бытия…возникнет величественно.
Образ-концентрация смысла…
Как и поэма Незвала, превозносящая: Радость бытия и смелость без прикрас…
Уходил от модернизма, какой влёк в начале, казалось в наибольшей степени соответствуя рвущимся ритмам века; уходил в полнокровно-реалистическое письмо, чувствуя, что только так жизнь будет плескаться и лучиться:
Когда состаришься и станешь слышать хуже,
Когда одну лишь тень руками будешь прясть,
Когда озябнешь ты от неприметной стужи,
Когда твой блудный сын утратит пыл и страсть,
Когда под гнетом туч твои согнутся плечи,
Когда и я прощусь с раскрашенным жезлом,
Тогда, как инвалид, вернусь я издалече
К тебе, в наш старый дом, и сядем за столом.
(пер. Д. Самойлова)
Он был психологичен: в стихах точно создавая орнаменты людских взаимоотношений.
Патриотичен, влюблённый в Прагу, столько посвятил ей блистательных созвучий.
Полнокровный и столь многоцветный в поэзии, казалось, вобрал весь мир, чтобы – за краткую жизнь – переосмыслив его – перетолковать не ветшающими стихами.
