Речь пойдёт о гибели довольно известных дронщиков с позывными "Гудвин" и "Эрнест", произошедшей в середине сентября. Они служили в разведке БПЛА и считались одними из самых опытных дронщиков, но числились снайперами и были направлены в таком статусе на передовую. После гибели в интернете было распространено их записанное ранее видеообращение с обвинениями в адрес командира полка, в том числе в неправильном использовании добываемой ими информации и их как обычных бойцов.
Военкор Александр Коц сообщил, что они погибли при ночлеге в подвале частного дома от сброса противотанковой мины с украинского дрона "Баба-Яга". Находились они в населённом пункте Лесовка, расположенном северо-западнее от Марьинки и Красногоровки, которая за несколько дней до того перешла под контроль наших военных. Полк находится в оперативном подчинении 1-й Славянской бригады, одной из самых известных в составе ДНР и затем в составе Вооружённых сил РФ. "Гудвин" в Донбассе с 2014 года, "Эрнест" — немногим меньше, врио командира полка с позывным "Злой" также воюет с 2014 года.
Эта резонансная ситуация даже была взята министром обороны Андреем Белоусовым на личный контроль. Командира полка с позывным "Злой" допросили военные следователи. Многие СМИ и блогеры с разных точек зрения высказались по этому поводу.
Автор данной статьи не посвящён в детали этой конкретной ситуации, но, бывая близко к подобным случаям, считает возможным поделиться своим видением их многомерности. И главное, что нужно сразу подчеркнуть: гибель любого бойца, а не только медийных дронщиков, — это трагедия для их сослуживцев и семей.
Начнём именно с медийности, поскольку "Гудвин" и "Эрнест" были медийны. Разрешающая способность видеокамер хороших дронов и специальные программы распознавания лиц позволяют противнику понимать, кто объект нападения. Сообщение в СМИ о гибели известного бойца — это часть информационной войны, и потому противник целенаправленно охотится за такими бойцами. Многие бойцы предпочитают избегать СМИ и скрывать свои лица даже от случайных смартфонов, а в серьёзных подразделениях действует полный запрет на любые сообщения в соцсетях бойцов и даже их родственников.
Управление дроном требует хорошего смартфона, планшета или ноутбука, специальных программ, передачи результатов наблюдения. К сожалению, педантов информационной безопасности, которые разводят "службу и дружбу" по разным девайсам, мало. Выходя на боевое задание, идеально брать совершенно левые смартфон и симку, никак не засвеченные предыдущими звонками и симками, и менять такие после нескольких выходов.
Даже систематическое нахождение и перемещение нескольких девайсов вместе уже наводит противника на мысль об их связи, особенно если один из девайсов ранее засветился. Не только российские сотовые операторы имеют данные о перемещениях смартфонов даже с отключённой геолокацией, но и противник имеет подобные программы радиоразведки, пусть далеко не на глубину десятков километров от передка.
Пресловутые "мавики" (самое типичное название дрона) идеально наблюдаемы для противника. Следует напомнить, что "мавик" формально производится китайской компанией DJI, но это глобальная компания с офисами и сотрудниками в ключевых западных странах. У производителей "мавиков" есть не только дроны и комплектующие к ним, но и комплексы наблюдения за такими дронами в радиусе нескольких десятков километров.
Именно из-за таких систем наблюдения "мавики" фактически стали расходным материалом — их часто угоняют или просто сажают в серой зоне. Не потому, что наши дроноводы ошибаются (есть такое расхожее мнение), а из-за видимости этих дронов для западных систем электронной разведки. Хотя среди дроноводов бытует мнение, что, используя нетипичные частоты, можно сделать дрон невидимым.
Интересно, почему западные санкции фактически обходят стороной этого производителя дронов и их поставки в нашу страну?..
"Мавик" даже в самом простом исполнении стоит как месячная зарплата в штурмах, а теряется легко. Для понимания проблематики достаточно пройтись по телеграм-каналам и чатам гуманитарщиков, где сборы на "мавики" — самые частые и составляют примерно половину стоимости всех сборов. У нас есть серьёзные подразделения, укомплектованные отечественными разведывательными и ударными дронами, однако обычные подразделения по-прежнему зависимы от пресловутых "мавиков", а потерять "мавик" — значит оставить без поддержки своих бойцов на передке.
Кажется, дроноводы должны быть особой кастой Вооружённых сил, ну или отдельным родом войск. Кажется, дроноводов точно нельзя в штурма, как многих обычных бойцов. Особенно кажется диким наказывать дроновода за что-то, отправляя его в штурма. Однако и эти утверждения СМИ имеют под собой мало реальных оснований.
Дрон должен быть в каждом подразделении хотя бы уровня роты, а лучше — взвода. В каждом таком подразделении должны быть умельцы, управляющие дронами и ремонтирующие их. Ситуация, когда дроноводы находятся далеко от штурмов, грозит разрывом взаимопонимания и потерями в штурмах. Дроноводы должны периодически бывать в штурмах, пусть не первыми идти, но точно там бывать.
Бывало, в штурма определяли медиков, связистов, писарей, политруков и просто проштрафившихся. Среди моих знакомых в штурмах хотя бы раз побывали представители всех этих военных специальностей.
Вопли типа "как можно в штурма квалифицированного медика?" быстро прекращаются, когда у медика в госпитале начинает расти число двухсотых, которые были доставлены ему ещё трёхсотыми, а такой медик ещё и часто выпивает. Военный коллектив с благосклонностью отнесётся к решению командира перевести временно такого "медика" в серую зону на эвакуацию, хотя бы на несколько дней.
Был случай с молодым лейтенантом-связистом, который вроде по образованию и должности был таковым, никак не для штурмов, но не мог решить ни одной нетипичной задачи. На эвакуации же работала молодая фельдшер, увлекавшаяся электроникой, и пару раз она решила со связью и "мавиками" такие проблемы, какие не смог решить штатный связист. На третий раз командир поменял их местами, отправив горе-связиста почти в штурма ("почти" — значит, что штурмов там не было, но была сложная оборона от постоянных накатов противника).
Среди моих знакомых есть и зрелого возраста лейтенант-замполит-писарь, раненный дроном, к счастью, без серьёзных последствий для здоровья. Работа у него сугубо штабная: писать документы на награждения, на погибших, на общение с журналистами, попутно отчитываясь о политических мероприятиях. Тем не менее в серую зону этот лейтенант периодически выходил, чтобы иметь уважение у военного коллектива, чтобы ему не предъявляли за отсидку в штабе за спинами других.
Среди многочисленных встреч было и знакомство с двумя дроноводами с разным отношением к своей судьбе. Один отмотал десятку за непредумышленное и имел феноменальную чуйку, куда лезть не надо, но больше рассказывал о своих выходах, чем имел их в реальности. Второй был молод, бесшабашен, имел изрядно выходов, прилётов по нему и одно сложное ранение, списавшее его в тыл на производство дронов. Оба были именно дроноводами, но не отсиживались в тылу, а вполне часто бывали в серой зоне, как минимум пару раз в месяц.
Конечно же, дроноводы, медики и писари среди моих знакомых не проводили половину времени в штурмах или даже просто на опорниках без активного продвижения. Типично бойцы проводят два дня там — два дня в тылу, а при особо сложных условиях передвижения — до 4-5 дней по такому графику. Но, чтобы дроноводу, медику или писарю обычные бойцы доверяли, хотя бы раз в месяц или пару раз в квартал на выходы надо.
Ещё раз следует подчеркнуть, что гибель любого бойца, а не только медийного дроновода или журналиста, является трагедией для сослуживцев и семьи.
Вспоминается беседа в блиндаже у передка с новеньким замкомбата, тогда — второй месяц, как на СВО. Он ещё не свыкся распоряжаться судьбами людей, выбирая, кого на какое боевое задание послать. Он описывал первую роту с непьющими, рукастыми и надёжными мужиками, которых он предпочитал беречь для важного. Третья рота у него была сплошь пьющая, бомжеватая, со сложностями с выполнением приказов, и именно третья тянула лямку окопной жизни с более частыми выходами. Вторая рота была примерно пополам из контингента типа первой и третьей, с довольно частыми выходами.
Я ему рассказал про четвёртую роту, где мне довелось бывать, в основном состоящую из сидельцев (их ещё называли штормовцами), штрафников (без судимости, но с открытыми делами) и выходцев из самой глубинки. Хотя то была рота по штатке, но по реальному личному составу — всего лишь три отделения, из которых за первый год СВО мало кто остался. В мою память врезались многие из той четвёртой роты — и жизнь их не менее ценна, чем жизнь любого другого бойца.
Напоследок хотелось бы высказаться насчёт видео-откровений "Гудвина" и "Эрнеста" о командире. Бойцы частенько делятся друг с другом историями службы, реальными и додуманными, курьёзными и страшными, про бойцов и командиров — к этому располагает свободное время, особенно когда нет возможности "залипать" в девайсах. Такие истории служат для определения "свой — чужой", понимания, в каких передрягах бывал "коллега" по выходу, каково его психологическое состояние, насколько ему можно доверять в сложных ситуациях. Ещё больше историй про бойцов и особенно командиров можно услышать в курилках госпиталей, после передряг и в очень специфичном психологическом состоянии.
В принципе, сор из избы военного коллектива выносить не принято, поскольку промахи бывают у каждого, и предъявить можно каждому. Военная контрразведка тоже аккуратно собирает рассказы бойцов друг другу, далеко не все, но самые резонансные точно, просто делая свою работу и накапливая "папочки" с реальными делами командиров. Командиров, бывало, сильно понижали в должности, отправляли в штурма, сажали на губу и даже заводили уголовные дела.
Записанное видео "Гудвина" и "Эрнеста" было опубликовано после их гибели, что нетипично. Подобные видео в открытых источниках встречались очень редко, но наговорённые аудиосообщения в "Телеграме" в горячке после выхода со всеми откровениями — вполне частое явление. У каждого толкового командира подобных откровений его бойцов — целая коллекция, пересланных более близкими бойцами или даже контрразведчиками. Более того, перед выходом на опасное боевое задание кто-то молится, кто-то записывает видео родным, а кто-то — многое про командира, и это тоже неотъемлемая часть войны.
У кого-то из самых видных политиков это прозвучало как "нерв войны". Можно ещё вспомнить классическое определение литературного жанра "трагедия": когда обе стороны правы.
На фото: военнослужащие 87‑го стрелкового полка 1‑й отдельной гвардейской мотострелковой Славянской ордена Республики бригады Сухопутный войск РФ (ранее — Народной милиции ДНР) новопреставленные воины Дмитрий Иванович Лысаковский (позывной «Гудвин») и Сергей Викторович Грицай (позывной «Эрнест»)
