Победа в Великой Отечественной войне стала возможной благодаря самоотверженной работе и сплочённости всего народа. Фронт и тыл, стар и мал жили под девизом "Всё для фронта. Всё для победы!"
Маршал тыла
Григорий Иванович Носов (1905-1951), инженер-металлург, родился на Южном Урале в семье кузнеца. Во время войны был директором Магнитогорского металлургического комбината. И теперь можно только удивляться, какую он взвалил на себя ношу с первых же дней войны. От его умелого руководства, знаний всех литейных тонкостей, от того, как он организовал перевод предприятия на военный лад во многом зависела судьба всего фронта.
Хотелось бы поведать лишь об одном эпизоде, который был связан с Григорием Ивановичем и остался на долгие годы в памяти нашего посёлка Карьер, который являлся неотъемлемой частью Магнитогорского комбината. И глина, которую у нас добывали и отправляли на Магнитку, использовалась в мартеновских печах для выплавки стали.
Как-то в утреннем небе над посёлком показался небольшой самолёт. Покружил некоторое время над забоями и бараками и, удалившись к стоявшей чуть в стороне от сплошных огородов водокачке, опустился прямо в степи. Находившийся неподалёку от огородов комендант Китаев опрометью кинулся к нему. "Вы кто такие? — строго бросил он лётчику и вылезавшему из кабины довольно крепкому подтянутому мужчине. — Предъявите документы, а иначе придётся вас задержать".
Но спрыгнувший на землю гость не испугался столь требовательного тона нашего коменданта. А только поглядел на него с некоторым удивлением и, чему-то слегка усмехнувшись, произнёс: "У вас как на передовой! Не шибко-то и прорвёшься". И почти добавил твёрдым повелительным голосом: "Носов я…И давай лучше веди меня к своему начальству". Однако вести Китаеву его никуда не пришлось. Потому как к самолёту уже бежали со стороны конторы начальник Карьера Гуров Фёдор Порфирьевич и ещё несколько его помощников.
Прилёт Носова к нам оказался совсем неслучайным. Дело было незадолго до начала Курской битвы. И из Москвы по-прежнему поступали команды увеличить выпуск броневого листа для танков. Причём новейшего образца… И все блюминги и прокатные станы работали на пределе. А тут несколько раз подряд произошёл сбой с поставкой карьерской глины. И Носов был крайне недоволен этим. Потому и прилетел сам разобраться во всём непосредственно на месте.
Он обошёл все цеха, побывал в забоях и, увидев там разбитых по бригадам и рубивших глину особыми балычными ломами забойщиков, попросил повести его ещё и в столовую. Здесь он попробовал свежих щей из общего котла, побеседовал кое с кем из десятников и только после этого обронил конторским:
— Норму выполняете… И с питанием вроде бы неплохо. А отчего же глина не поступает к нам в срок?
— Вагонов не хватает, — принялся объяснять Гуров. — Телеграфируем во все края… И везде один и тот же ответ.
— И какой же?
— Отправляем, мол, регулярно, — продолжал торопливо объяснять Гуров, — но застревают где-то из-за слишком перегруженной дороги.
Носов сдвинул брови и некоторое время как бы что-то прикидывал про себя.
— Ладно, — выдохнул он, наконец, с той же решимостью. — Будем спрашивать с путейщиков. Обстановка на фронте такова, что нельзя допускать малейших промедлений.
С тем и улетел назад, в Магнитогорск. А буквально через сутки на карьерский перегон в Бускуле подали целый состав. Да и начальнику Карьера Гурову прислали распоряжение забирать на станции все пустые вагоны, чтобы ни один из них не отправляли в Магнитку без глины.
Ведь тогда каждый второй танк, каждый третий снаряд были из магнитогорской стали. И совсем недаром имя Григория Ивановича Носова, главного и бессменного здешнего руководителя в тяжелейшие военные годы, пользовалось такой же известностью и уважением, как и легендарных прославленных полководцев.
На родном Бускуле
Мать наша после отправки отца на фронт работала на песчаном карьере в Бускуле. Контора их находилась неподалёку от переезда и почти у самого семафора, где было много нарытых забоев, и куда подходила ещё одна широкая колея под вагоны. Здесь совковыми лопатами грузили в них песок. Норма — платформа на двух женщин. Иногда матери помогал старший брат Николай, бросивший школу и устроившийся учеником в электроцех. Ему шёл тогда всего четырнадцатый год. А сестру Раю брали на лето подсобницей на огород.
Была у нас и своя корова, которую успели завести после приезда в Бускуль. И когда останавливались санитарные поезда, то все наши матери во главе с бабкой Рузановой разносили молоко по вагонам. А мы, пяти- и шестилетние мальчишки, помогали разливать его в солдатские фляжки — всем раненым, перебинтованным, которые лежали на полках и протягивали нам их.
Тяжелее всего было с похоронками, у нас в Бускуле почему-то называли их "выключками". Разносить по дворам их начали вскоре после объявления войны. Обычно кто-нибудь из работников сельсовета брал с собой сердечные капли, нашатырный спирт в пузырьке и отправлялся. А детворе перед тем, как сказать правду, сунут ещё по конфетке. Сразу не говорили… Да только бабье-то сердце не обманешь, чуяло оно нависшую беду при первом же виде кого-то из сельсоветских. Вот и падали многие на землю без чувств, вскрикнув и всплеснув перед осиротевшими детьми руками.
А нам прислали лишь после войны короткое извещение, что "ваш отец пропал без вести…" Не было, считай, ни одной семьи, где бы кто-то не погиб или не вернулся искалеченным.
На станции в Бускуле долгие годы работал кассир Коровин с деревянной култышкой вместо ноги. А Мухин остался после ранения слепым, и когда сошёл с вагона долго притрагивался к каждому из детей руками. Запомнилось мне возвращение и Чечина Сергея Антоновича, нашего соседа, а затем и моего крёстного. Как он прибыл уже с Японской, и на ногах у него были ботинки с обмотками.
И как-то невольно всплывает судьба ещё одного нашего фронтовика — Якова Григорьевича Завалищина, вернувшегося уже в самом конце войны раненным в ногу. И внезапно у него открылась гангрена. А первой забила тревогу племянница жены его, тёти Шуры, побывавшая на фронте медсестрой. Машины на месте не оказалось, и Якова Григорьевича пришлось везти в соседний город Троицк на лошади. А тут ещё, как на грех, в Малакановском лесу на них напали волки, и они еле отбились. И когда довезли всё-таки до больницы, было уже поздно — хоть и отняли загнившую потемневшую ногу.
Это всё никак не могло забыться долгое время. Ведь у Завалищиных осталось пятеро детей — четыре девочки и пятый мальчик Витя. Тётя Шура родила его незадолго до смерти мужа, который даже успел с гордостью произнести: "Теперь наша фамилия Завалищин не прервётся!"
А тётя Шура удивила через много лет ещё вот чем: когда у нас открывали возле нового клуба памятник погибшим на фронте воинам, она вдруг не обнаружила в списке своего мужа. И принялась со слезами на глазах тормошить всех, спрашивая: "Так как же это? Он ведь скончался от ран вскоре, в 1946 году". Она никак не могла согласиться, что мужа её не отнесли к тем, кого выкосила война. Её и разбирали обида и горечь.
И не раз она обращалась даже к районным властям, чтобы исправить эту, как ей казалось, страшную несправедливость. Несправедливость войны.
На фото: Григорий Носов
