Ветшающая роскошь империи – ещё не ведающей о своём обветшание: во дворцах полно огней, зажигаются парфеноны свечей, когда звучит бал, и Ульрих, принимающий в нём участие, резко отслеживает все нюансы перемещения мысли в пространстве; ибо люди – подобны мыслям в огромной модели мозга, представленной «Человеком без свойств» - романом, который никогда не мог быть закончен – учитывая его тотальный характер.
Тотальный, вбирающий всё – от эротики до юриспруденции, от теории музыки до исторических экскурсов, от мистицизма до разнообразия характеров: выписанный детально, что Диотима, что Арнгейм, что Моосбругер, и каждый играет свою роль.
Повторить нельзя.
…пока листья дней, опадая, застревают в витых решётках, в чудесных, эстетически исполненных оградах, за одной из которых – белеет особняк Ульриха, сделавшего некогда математическое открытия, и отошедшего от дел – пока не загудела параллельная акция.
Империи всегда соперничают – величие аристократии, древность, изысканность богатства, и всё подобное; и параллельная акция, призванная посрамить зарвавшихся германцев, сияет одной из основных линий романа, сатирически показывая пустоту «имперскости»…
…был некогда Тёрлес – своеобразная репетиция главного романа, со своей душевной смутой, неумением сориентироваться в жизни, путаницей взаимоотношений со сверстниками…
Был феноменальный «Чёрный дрозд» - рассказ, где имена героев условны: Аодин, Адва – и весь он построен на полутонах, на тончайшем, серебряном плетении ассоциаций, вспыхивающих во множестве центров цветами кульминаций.
Собственно – тоже своеобразная репетиция: кульминаций в «Человеке без свойств», - чья структура сложна, как пробиваться к центру земли, или лететь в неведомое, - множество – как в жизни.
Он похож на жизнь – главный роман Р. Музиля.
Он совершенно не похож на неё, представляя собой уплотнённое плетение мысли, когда, скажем, и юридическая казуистика, споры о букве, или власти рогатого параграфа даны в сатирическом ключе, подразумевая неправильной избыточность юридических формулировок.
Ульрих не помнит про сестру.
Он глядится в неё, приехав хоронить отца, как в зеркало: они двойники: и Агата должна быть красива, как Ульрих, хотя и по-другому.
В романе много красоты - имперской, мраморно-холодноватой, живой, как игра Вальтера: друга, уступающего во всём, необычной, как разговор специалиста по хеттскому языку с палеонтологом…
В романе много отсылов к научному поиску: собственно, и начало его, названное «Своего рода введение» дано – правда несколько пародийно – в научном ключе…
Но научная мысль интересовала Музиля, изобретателя цветного круга, как вариант высокого дерзновения человеческих возможностей.
В романе есть игра – во много оттенков, но главное – та необъятность, которая, поражая, затягивает глубже и глубже в бесконечный лабиринт, моделирующий мозг и звёздное небо одновременно…
Он словно не умер – но улетел на воздушном шаре: Роберт Музиль, наблюдая – с лукавой усмешкой – как будет дальше разворачиваться судьба его невозможного детища.
Александр Балтин
