Отношение к Михаилу Шолохову, его главному роману «Тихий Дон» – безошибочный проявитель сущности творческой личности. Как правило, русские авторы – шолохофилы, русскоязычные – шолохофобы. Конечно, любовь или ненависть к писателю не отменяют знаний, интеллекта, умения самостоятельно, логично, аргументированно мыслить, стремления к истине (которая выше любых «правд») и других обязательных составляющих профессионально написанного текста. Перечисленные качества далеко не всегда встречаются в статьях и книгах шолохофилов, и, как правило, абсолютно отсутствуют в работах шолохофобов. Это мы и покажем на примере публикаций последних десятилетий, рассмотрев их в контексте истории восприятия «Тихого Дона», Григория Мелехова, проблем казачества и авторства романа.
Ещё в 1977 году во время дискуссии «Классика и мы» один из самых влиятельных советских писателей-русофобов Александр Борщаговский (его многолетняя дружеская переписка с Валентином Курбатовым и Виктором Астафьевым – не опровержение нашей оценки, а лишь повод задуматься о степени русскости его корреспондентов) в своём выступлении не согласился с идеей Петра Палиевского: «Тихий Дон» – лучший роман 20 века. Формально Александру Михайловичу не понравилось то, что данный «тезис» (его слово) «не доказывается, а “постулируется”» [5, с. 56-57]. «Мудрый» Борщаговский, конечно, валял дурака: от выступления на другую тему нелогично было требовать то, что Палиевский уже доказал в своих работах ранее. Ясно, что проблема не в постулировании как таковом, а в той оценке «Тихого Дона», которая была озвучена Петром Васильевичем. Более того, с уверенностью можно сказать: либерал-русофобы не только никогда не согласятся с трансляторами подобных идей, но и будут обязательно дискредитировать (собственно полемика у них изначально исключается) сторонников данного видения «Тихого Дона».
Уже в XXI веке либерал Бенедикт Сарнов без каких-либо оснований и аргументов назвал Петра Палиевского и его безымянных единомышленников «официальными советскими критиками и литературоведами» [15]. Во многом проясняет истоки такой «профессиональной» полемики приводимая Сарновым цитата о шолоховедах 1960-1970 годов из книги Николая Митрохина «Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985», называемой «фундаментальной монографией». На самом деле она – околонаучный опус, где фальсифицируется история отечественной мысли указанного периода с западнических, русофобско-либеральных позиций. Об уровне компетентности Н. Митрохина и идущего вслед за ним Б. Сарнова свидетельствуют, в частности, следующие факты.
Во-первых, Феликс Кузнецов, которым открывается список шолоховедов из четырёх фамилий, был не просто официальным советским критиком, а одним из самых правоверных ортодоксально-партийных деятелей от науки о литературе того времени. Но – и это главное – о Шолохове в данный период он не писал. Обращение к творчеству автора, судьбе рукописей и романа «Тихий Дон» происходит у Кузнецова лишь в 1990–2000-е годов. Правда, к тому времени его мировоззрение сильно изменилось.
Во-вторых, среди названых шолоховедов отсутствуют Федор Бирюков и Константин Прийма, которые одними из первых попытались приблизиться к пониманию главных героев романа и трагических судеб казачества. Они, как и многие шолохофилы, в том числе XXI века, преодолев многие вульгарно-социологические, казако-русофобские стереотипы 1920–1970-х годов, остались в плену некоторых советских мифов, что мы покажем позже.
В-третьих, называть Петра Палиевского и Виктора Петелина «официальными советскими критиками и литературоведами» означает публично расписываться в своей профессиональной несостоятельности (вариант сознательной лжи данный диагноз не меняет).
На примере двух эпизодов из жизнетворчества Виктора Петелина и неназванного, несостоявшегося шолоховеда покажем литературно-идеологический дух времени, который игнорируется или в корне искажается не только Митрохиным-Сарновым, их единомышленниками, но и некоторыми шолохофилами типа Захара Прилепина. В результате этого мы имеем либеральные или советские версии отечественной истории, под которые подгоняется судьба и творчество Михаила Шолохова и других авторов.
Первые всходы шолохофильства под идеологически антинациональным бетоном 1950-х
Шолоховедение 1920–1940-х годов было сплошь вульгарно-социологическим, казако-русофобским. Об этом достаточно много и точно писалось в работах Константина Приймы [12], Сергея Семанова [16] и других авторов. Нас будет интересовать иное – первые ростки шолохофильства 1950-х годов. Разговор о них начнём со статьи и мемуаров Юрия Буртина. Он шестидесятник, автор и сотрудник «Нового мира» времен Твардовского, позже соратник А.Д. Сахарова и, по словам Григория Явлинского, «серьёзный исторический мыслитель, способный не только объективно рассказывать о своем времени, но и задать алгоритм таких размышлений на будущее» [21, с. 10]. То есть Буртина, несмотря на желание шолохофобов навешивать ярлыки на тех, кто не разделяет их взгляды, к советскому официозу или к русским националистам, красно-коричневым и т.д. не отнесёшь. Поэтому его воспоминания о первом литературоведческом, шолоховедческом опыте, встречах с Михаилом Александровичем, его отношении к надуманной проблеме авторства «Тихого Дона», не вписывающиеся в расхожие стереотипы, игнорируются как всеми шолохофобами, так и большинством лево-советских шолохофилов.
История, рассказанная Буртиным, даёт, в первую очередь, представление о том, что ожидало литературоведов и критиков, если их видение Григория Мелехова и «Тихого Дона» не совпадало с официальным представлением о герое и романе. Итак, в 1951 году 19-летний студент филфака ленинградского университета в своей работе «Григорий Мелехов и историческая основа “Тихого Дона”» сделал шаг к правильному пониманию героя и произведения. По этому пути чуть позже пойдут В. Петелин и другие шолохофилы. В судьбе Григория Мелехова Буртин увидел «воплощение сложного, извилистого и тернистого пути основной части казачества, да и вообще крестьянства, в революции. Не историю грехопадения мятущегося одиночки, а великую народную драму» [2, с. 28].
Естественно, что доклад студента преподавателями кафедры советской литературы во главе с профессором Л. Плоткиным оценили с «правильных» партийных позиций как идеологически враждебный. Кафедральный вердикт, озвученный доцентом Е. Наумовым, по словам Буртина, был таков: «… доклад написан с бухаринской позиции, он целиком пропитан кулацкой идеологией» [2, с. 29]. Что сие означало в 1951 году Буртин разъясняет: «… подобная оценка прямиком подводила 19-летнего злоумышленника под знаменитую 58-ю статью» [2, с. 29].
Скорая встреча с Шолоховым в Москве спасла будущего шестидесятника от готовящихся ударов. То, каким изображается Шолохов Буртиным, вновь не соответствует образу писателя, внедряемому более 30 лет в массовое сознание либеральными, желтыми и большинством так называемых официальных СМИ. Опуская подробности длительной встречи, Буртин сообщает, что манера поведения Шолохова была для него «удивительной и неожиданной. Достаточно сказать, что <…> он не просто поздоровался, но расцеловался со мной (это повторится потом и при прощании), более того – заставил меня взять у него 150 рублей на обратную дорогу» [2, с. 30].
Не менее важно и то, что буртинское отношение к Мелехову совпало с авторским. Отвечая на вопрос студента на данную тему, Шолохов, в частности, с «сильным» чувством сказал: «Я жил с ним 15 лет, я любил его как сына» [2, с. 31]. Продолжение же разговора гениального писателя с начинающим литературоведом о послероманной судьбе Григория Мелехова вносит ясность в вопрос, обсуждаемый до сих пор.
По версии Буртина, озвученной им Шолохову, Григорий Мелехов, если бы дожил до 1929 года, то, как Кондрат Майданников из «Поднятой целины», вступил бы в колхоз. Шолохов не согласился с таким видением судьбы героя, так как «Григорий был слишком самостоятелен и неординарен для столь идиллического исхода. Время было такое, что человек подобного характера должен был рано или поздно вступить в конфликт с ним и сложить голову» [2, с. 31].
И в завершение урок от Буртина для всех. В 1965 году он, аспирант ИМЛИ РАН им. М. Горького, на заседании сектора, получив рекомендацию к защите кандидатской диссертации, в благодарственном слове упомянул и арестованного на тот момент их сотрудника Андрея Синявского. После этого Буртин был поставлен перед выбором: отказаться от своих слов или защита будет отменена. Буртин на предлагаемый компромисс не пошел…
В «Исповеди шестидесятника» воспоминание об известном выпаде Шолохова против Андрея Синявского и Юлия Даниэля никак не влияет на восприятие Буртиным и личности писателя, и проблемы авторства «Тихого Дона», что принципиально отличает Юрия Григорьевича от А. Солженицына, Л. Чуковской, Б. Сарнова и других. Свое видение самого обсуждаемого вопроса Буртин излагает предельно кратко, ясно и достойно: «Сомнения же в том, что ее (книгу «Тихий Дон». – Ю.П.) написал именно Шолохов, всегда представлялись мне попросту несерьёзными» [2, с. 40].
Своеобразным продолжением истории Буртина являются «хождения по мукам» Виктора Петелина. Он, молодой учёный, в другое – оттепельное время – хотел опубликовать статью «Трагическое в “Тихом Доне“». Её отвергли в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Москва», «Дружба народов», «Знамя», «Дон», «Русская литература», «Вопросы литературы» и в «Литературной газете». Даже положительный отзыв Д. Поликарпова, заведующего Отделом культуры ЦК КПСС, которого многие представляют сегодня страшным и всесильным самодуром, не повлиял на позицию «Вопросов литературы».
На третий вариант многострадальной статьи журнал ответил письмом, подписанным Александром Дементьевым (главным редактором) и Михаилом Кузнецовым. Подчеркнем: А. Дементьев – не Всеволод Кочетов или Анатолий Софронов. В скором времени, с 1959 года, он заместитель Твардовского в «Новом мире». Самой же известной и нашумевшей публикацией А. Дементьева стала статья 1969 года «О традициях и народности (Литературные заметки)». Выражая мнение редакции, она была направлена против так называемой русской партии, заявившей о себе в литературе и критике в 1960-е годы. Закономерно, что основные идеи новомировского текста Дементьева рифмуются с тем, что транслировалось двенадцатью годами ранее в отзыве на статью Петелина о «Тихом Доне».
Приведем из этого текста некоторые высказывания, дающие представление о том, какой идеологический частокол воздвигался в советское время на пути автора, стремящегося сказать правду о человеке и времени через произведения отечественной литературы. Итак, читаем внимательно: «Стремясь, что называется, любой ценой реабилитировать Григория Мелехова, которого, по мнению В. Петелина, неверно оценивают многие литературоведы, автор данной статьи даёт неверную одностороннюю трактовку и истории гражданской войны, и самого романа Шолохова» [10, с. 30]; «Петелин совершенно отвергает мысль о том, что контрреволюционное восстание казачества вызвано агитацией враждебной советской власти верхушки казачества» [10, с. 31]; «Казачья специфика, по Петелину, до революции состоит в том, что здесь “изнурительный труд хлебороба сочетается с воинскими упражнениями”. Это подавление революционных рабочих и крестьян именуется воинскими упражнениями?» [10, с. 31]; «… фактическая причина восстания у Петелина одна – плохая советская власть. Даже Подтелков у В. Петелина из героя гражданской войны превращается в отрицательную фигуру…» [10, с. 31]; «Получается весьма любопытно: верхушка казачества своей контрреволюционной агитацией не может вызвать восстание, но вот верхушка “из плохих комиссаров” вызывает его…» [10, с. 31]; «Григорий всячески идеализируется, вся его вина перед революционным народом снимается, он, в сущности, только жертва коммунистов…» [10, с. 32].
Развязка этой длинной и показательной истории такова. Сокращенный вариант статьи, названной теперь «Два Григория Мелехова», был опубликован в 1958 году в четвертом номере «Филологических наук», журнала, который практически никто не читал. Но еще больше пришлось Петелину ждать публикации своей на тот момент главной работы. Как сетует он: «И только через семь лет, в 1965 году, вышла книга “Гуманизм Шолохова”» [10, с. 33].
Для плохо слышащих, видящих, понимающих повторим: выход книги Петелина был задержан на такой длительный срок по причинам, четко сформулированным в письме А. Дементьева и М. Кузнецова. Наши либеральные авторы типа Н. Митрохина и Б. Сарнова уверяют, что «Петелин был официальным советским литературоведом и критиком». Понятно, что с подобными исследователями так не поступали.
Ещё дальше Н. Митрохина и Б. Сарнова в советской «прописке» В. Петелина пошел В. Литвинов. Очень сложно неэмоционально реагировать на его статью о Шолохове, опубликованную в академическом биографическом словаре «Русские писатели XX века», вышедшем в 2000-м году под редакцией Петра Николаева. В очередной раз убедимся, насколько читатель может доверять этому изданию.
Итак, оказывается, В. Петелин принадлежал к тем советским шолоховедам, которые на протяжении 50 лет выполняли «задание сколь можно убедительнее иллюстрировать роман («Тихий Дон». – Ю.П.) <…> как художественное подтверждение правоты и величия большевистской революции» [7, с. 81]. Задание, как следует из контекста, – Сталина.
Разумеется, Сталин, его соратники и последующие руководители страны подобных заданий никому не давали. К тому же, большая часть из названных Литвиновым исследователей, начиная именно с Петелина, как критики и литературоведы стартовали уже после смерти Сталина. Главное же, история публикаций статей и книг Петелина, о чем говорилось, никак не вписывается в версию Литвинова. И наконец, он, хотя бы как исследователь «Тихого Дона», начинающий ряд шолоховедов, где искусственно оказался Петелин, фамилиями В. Гоффеншефера и И. Лежнева, не должен игнорировать неоспоримый факт. В. Петелин с первых своих статей и книг 1950–1960-х годов до итоговых работ XXI века («Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения» [10], «Михаил Александрович Шолохов. Энциклопедия» [11]) полемизировал как с названными шолоховедами, так и с В. Гурой и Л. Якименко – представителями вульгарно-социологического направления в критике и литературоведении.
К этому направлению, конечно, большую часть жизнетворчества относился и Василий Литвинов, о чем справедливо напомнил автору статьи о Шолохове в биографическом словаре его давний «знакомец» Владимир Бушин [3]. Правда, как и многие советские ортодоксы от литературоведения и критики, Литвинов в горбачевскую эпоху быстро перестроился и стал либералом-антисоветчиком. Это, как мы видим, не улучшило качество его текстов.
В. Бушин удивляется тому, что в рекомендуемой литературе к словарным статьям В. Литвинова о Шолохове и С. Залыгина о Солженицыне, а также ко всем остальным, его фамилия (автора многочисленных статей, книг о творчестве более 30 писателей XX века) отсутствует. К данному факту, думаем, стоит относиться с пониманием: либеральная цензура не ошибается, как это происходило периодически с цензурой советской. Через либеральные фильтры не прошел не только, конечно, Владимир Бушин. Тот же В. Литивнов в список работ о Шолохове не включил, например, книги В. Петелина и С. Семанова, статьи В. Кожинова и С. Семеновой, других достойных исследователей творчества великого писателя, но скромно «рекомендует» две свои публикации. Думаем, понятно, что либеральные интерпретации (все равно чьи: Н. Митрохина, Б. Сарнова, В. Литвинова и так далее) становления шолоховедения в 1950-е годы в его шолохофильском варианте не имеют ничего общего с реальной историей литературы и критики.
Итак, только в 1950-е годы в Советском Союзе с огромным трудом стали пробиваться робкие ростки шолохофильства, которое в последующие десятилетия стало значительным явлением в литературоведении и критике благодаря статьям и книгам Фёдора Бирюкова, Виктора Петелина, Константина Приймы, Петра Палиевского, Вадима Кожинова, Светланы Семёновой, Сергея Семанова, Юрия Дворяшина, Владимира Васильева, Валентина Осипова, Сергея Небольсина, Андрея Воронцова, Анатолия Знаменского, Николая Глушкова, Захара Прилепина и других авторов. О достоинствах и недостатках некоторых работ шолохофилов мы скажем позже, а сейчас, как говорилось в одном рекламном ролике, мы идём к вам. Уточним: к вам – шолохофобы.
Александр Солженицын и Ирина Медведева как соавторы «Стремени “Тихого Дона”»
Разговор о шолохофобах второй волны, чьи публикации появились в 1970-2020-е годы, предсказуемо начнём с Александра Солженицына. По его инициативе и при разновидном участии создавалась и была опубликована в 1974 году во Франции книга «Стремя “Тихого Дона“». С тех пор любые версии плагиата или двойного авторства прямо или опосредованно вырастали из грибницы «Стремени» и предисловия к нему Солженицына «Невырванная правда».
По версии Александра Исаевича, имя автора «Стремени» скрывалось пятнадцать лет под псевдонимом Д* в интересах его детей. Это имя – Ирина Николаевна Медведева-Томашевская – впервые было озвучено Никитой Струве в 1990 году и чуть позже самим Солженицыным. Далее мы будем называть предполагаемого автора «Стремени» Ириной Медведевой – так она подписывала свои статьи и книги.
Ирина Николаевна, как следует из предисловия Солженицына к нашумевшей работе, «литературовед высокого класса» [18, с. 216]. Такая оценка должна придавать изначальную научную весомость «Стремени» и вызывать к нему доверительное отношение. Однако в названной статье Солженицына и в других его текстах о Медведевой ее тексты ни разу не цитируются. Автор этих строк не привык на слово никому доверять, ибо руководствуется известным постулатом: истина – конкретна. Проверить точность оценки Солженицына можно только объективной филологической реальностью: от «литературоведа высокого класса» всегда остаётся след в науке – работы, выдержавшие экзамен временем, не утратившие своей актуальности, значимости.
Из прочитанных текстов Медведевой разных лет мы сконцентрируем внимание на том, о котором говорит Солженицын в «Телёнке». Это последняя прижизненная публикация Медведевой, вышедшая в 1971 году, создававшаяся параллельно со «Стременем», даёт более широкое представление о творческой личности Медведевой.
Свое отношение к безымянной книге литературоведа Солженицын выразил весьма «емко» и «содержательно»: «Исследование это оказалось интересным» [17, с. 660]. Однако то, что именуется Александром Исаевичем книгой, – это скорее брошюра в 90 страниц, названная «“Горе от ума” А.С. Грибоедова» [8]. К тому же, такое конспирологически кратчайшее представление «книги» вызывает вопросы и уже характеризует самого автора «Теленка». Как правило, там, где Солженицыну есть что сказать, и он не хочет скрывать свое мнение (например, о Владимире Лакшине или о «весьма неожиданных для советской печати» [17, с. 270] идеях в публикациях «Молодой гвардии») оценки Александра Исаевича куда более пространны и хоть как-то аргументированы.
Прочитав якобы интересное исследование Медведевой, мы пришли к однозначному выводу: это типично советский литературоведческий текст. В нём пересказывается сюжет «Горя от ума», традиционно характеризуются герои, транслируется расхожее представление о смыслах произведения. Одновременно Медведева пытается превзойти своих коллег в идеологической правоверности, что почему-то «не заметил» Солженицын. Об этой суперсоветскости свидетельствуют размышления о «едком дыме отечества» [8, с. 24], политически «правильные» оценки Александра I [8, с. 29, 32, 33] и «его приспешников (князя А.Н. Голицына с его кликой и Аракчеева)» [8, с. 30], а также противопоставление им «деятельных умников» [8, с. 30] во главе со Сперанским и, конечно, с «декабристским “поколением разумников”» [8, с. 30]. И, как апофеоз «исследования» соратницы Солженицына, – «наезд» на Николая I, не обусловленый ни временем написания пьесы, ни ее содержанием.
Советскую «целокупность» (слово Достоевского, которое употребляется в брошюре) мировоззрения Медведевой дополняют две цитаты из Дмитрия Писарева и длинный ответ не называемому автору, который в 1969 году говорит о «скептическом отношении Грибоедова к декабристским организациям». Ответ Медведевой, начинающийся словами «трудно поверить», написан в лучших традициях советских ортодоксов от литературоведения типа Петра Николева или Юрия Суровцева [8, с. 32-33].
Итак, брошюра Медведевой не является интересным исследованием, а сама Ирина Николаевна явно не «литературовед высокого класса». Думаем, это прекрасно понимал и Александр Исаевич. Но чтобы поддержать высокое реноме Медведевой, придуманное им в 1974 году, он продолжал последовательно лгать и позже. В «Телёнке» из-за отсутствия реальных литературоведческих достижений Медведевой Солженицын использует известный приём присоединения: он ставит Ирину Николаевну в один ряд с её мужем – известным пушкинистом Б. В. Томашевским. Вот как это, на первый взгляд, впечатляюще красиво, пиарно грамотно выглядит: «…литературовед даровитый, в цвет своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовили академическое издание Пушкина» [17, с. 661].
Солженицын, думаем, сам того не заметил (может быть, увлекшись придумыванием броского сравнения), как значительно понизил научный статус Медведевой: из «литературоведа высокого класса» она стала всего лишь «литературоведом даровитым». То есть «в цвет» со знаменитым Борисом Томашевским не получается уже на уровне понятийном. Аналогичная ситуация возникает, если мы откроем академическое издание собрания сочинений Пушкина. Из-за того, что Александр Исаевич не уточняет, о каком именно издании идёт речь, мы обратимся к разным его вариантам. В полном собрании сочинений (1962-1966 годов) в девяти томах на последней странице находим интересующую нас информацию: «Текст подготовлен и примечания составлены проф. Б. В. Томашевским». Лишь в десятом, завершающем томе издания, сообщается иное: «Текст подготовлен и примечания составлены проф. Л. Б. Модзалевским и И. М. Семенко под редакцией Б. В. Томашевского». Аналогичная информация содержится и в издании 1977-1979 годов.
След Медведевой можно обнаружить только в первом академическом шестнадцатитомном издании Пушкина. Лишь во втором томе в числе пяти сотрудников, принимавших участие в подготовке его, называется фамилия И. Н. Медведевой.
Итак, и формально, и по сути очередная – теперь цветная – солженицынская версия определения литературоведческого статуса Медведевой не подтверждается.
Исчерпав малокомплектный запас «аргументов» в пользу высокого профессионализма Ирины Николаевны, автор «Телёнка» с не меньшим пиететом характеризует её как личность. Прежде всего он акцентирует внимание на выдающемся интеллекте Медведевой: «женщина блистательного и жесткого ума» [17, с. 660], «ум острый, мужской» [17, с. 661].
Александр Исаевич логичен, последователен в своём представлении Ирины Николаевны: блистательный ум, как правило, реализуется в профессиональной сфере. Однако в случае с Медведевой (в чём мы убедились на примере ее брошюры о Грибоедове) это не происходит. Как следствие – давно назревший вопрос: мог ли автор упомянутого «исследования» написать «Стремя», резус-конфликтующее с ним во всех отношениях.
Мог, если ранее Медведева писала не то, что думает, подстраиваясь под политическое время, а в «Стремени» проявилось её подлинное человеческое и творческое «я». Не исключено, что, отталкиваясь и от своей судьбы, Ирина Николаевна так определила «наитруднейшую и тончайшую» тему, предлагаемую Солженицыну: «история гибели русской интеллигенции не там, а на воле. Паноптикум уродов (уродство не сразу и не у всех различимое), а среди них барахтаются последние уцелевшие трогательно все сохраняющие, ничего не смея, или изошедшие справедливым гневом, их же сжигающим (иссушающим)» [4, с. 261].
Насколько эти и другие гипотетические версии человеческого и творческого пути Медведевой жизнеспособны, покажет очередное обращение к ее биографии.
Беглый обмен репликами Медведевой с Солженицыным о «Тихом Доне» в 1969 году стал толчком к тому, чтобы проблеме авторства романа литературовед посвятила последние годы своей жизни. До этого научные интересы Медведевой за пределы русской литературы XIX века не выходили. Мы не обсуждаем запредельно ложную, ничем не подтвержденную версию Зои Томашевской о давней тяге ее матери, отца, их солидного окружения к проблеме авторства «Тихого Дона» [20].
Ирине Николаевне, рожденной в Женеве и прожившей большую часть жизни в Ленинграде и Гурзуфе среди преимущественно космополитической интеллигенции, тема казачества, выражаясь аккуратно, была не близка. И необходимых знаний о Доне (его истории, быте, традициях, языке и так далее), а также о Первой мировой и Гражданской войнах у Медведевой не было. Такие знания – плод многолетней, системной, постоянной, целенаправленной работы. Их не получишь из книг, поставленных внучкой Корнея Чуковского, Солженицыным или кем-то другим. Не получишь в том числе и потому, что весь этот массив литературы изначально контролируем: он должен иллюстрировать мертворождённые гипотезы Александра Солженицына. Собственно, об этом, но на примере солженицынского «Августа четырнадцатого», справедливо говорит Медведева в письме к автору романа: «Кажущаяся россыпь объединена изначально существовавшей направленностью» [4, с. 266].
О полной несостоятельности Медведевой в понимании истории, изображённой в «Тихом Доне» (об этом на материале «Стремени» – в следующей главе), свидетельствует письмо Ирины Николаевны Солженицыну от 16 апреля 1973 года (за полгода до её смерти). В нём даются не выдерживающие никакой критики оценки Л. Корнилова, А. Деникина, М. Алексеева, П. Краснова, А. Крымова, великого князя Николая Николаевича. Знания и «блистательный ум» Медведевой, о котором вслед за Солженицыным твердят другие, опровергает и оригинально-умилительная версия одной из причин поражения Белой армии: «…этот генерал (М.А. Алексеев. – Ю.П.), чистенький внутренне, казалось бы, чистый – сыграл роль немаловажную в провале белых (это говорится о человеке, умершем за два с лишним года до окончания первой «фазы» Гражданской войны. – Ю.П.) и только потому, что уж очень был плоть от плоти бездарности, какую создавал царский дом» [4, с. 268].
Эта характеристика М. Алексеева и царского дома – примитивно-убогая, фактологически провальная, либерально-большевистская – убеждает в том, что в своих основах мировоззрение Медведевой оставалось неизменным – лево-интеллигентским. Поэтому появился идеологический «шедевр» «Горе от ума» и столь же «содержательное», вышеприведенное высказывание.
Но больше, чем Медведева, нас удивил своими представлениями об отечественной истории Александр Солженицын. До сих пор издано только одно его письмо, адресованное Ирине Николаевне, но и оно в тех немногих местах, где речь идёт о событиях и исторических фактах, изображенных в романе Шолохова, вполне определенно характеризует руководителя проекта под названием «Стремя “Тихого Дона”». Исправляя свою соработницу, Солженицын сообщает: «У Чернецова был не офицерский полк, а – небольшой отряд, почти только из гимназистов и юнкеров, и “сорок” расстрелянных были в основном мальчики (да Чернецов и в чине-то был не старше капитана, сейчас проверить мне некогда). Казачьи офицеры сидели в Новочеркасске и не хотели добровольно идти против Подтелкова!» [4, с. 264].
Во всех документах и воспоминаниях Василий Михайлович Чернецов называется либо есаулом, либо полковником (это звание ему было присвоено незадолго до смерти), но нигде – капитаном. Такого «чина» в казачьих войсках не было.
По главной гипотезе Солженицына, нашедшей разностороннюю реализацию в «Стремени», автор «Тихого Дона» – казачий автономист, сепаратист, а Гражданская война на Дону – это война казаков с иногородними. Отсюда и солженицынская подсказка Медведевой в письме: казаки-офицеры не хотели воевать против своего казака Подтелкова, сидели в Новочеркасске, поэтому в отряде Чернецова их почти не было.
Данная версия легко опровергается многочисленными свидетельствами участников событий, опубликованными, например, в «Донской волне». Вот небольшая часть из них: «Чернецов стал собирать живые силы для борьбы. Собрав около 250 человек, большинство которых составляли офицеры и молодежь…» [6, с. 424]; «В Зверево оставили заслон из 56 офицеров под начальством есаула Лазарева…» [6, с. 398]; «Вернулся полковник Морозов, бывший на левом фланге ушедшего отряда» [6, с. 402]; «С орудием прибыл есаул Лазарев и остатки его офицерского отряда» [6, с. 402]; «Я – один из 12 уцелевших от роты офицерского батальона, принимавшего участие в походе есаула Чернецова» [6, с. 414].
В замечании к 71-й странице «Стремени», где речь идёт о Филиппе Миронове (легендарном командарме 2-ой конной армии красных) и Фёдоре Крюкове, именуемом в письме без каких-либо оговорок автором «Тихого Дона») Солженицын почему-то называет их близкими друзьями [4, с 265]. Но главное в другом: Александр Исаевич определяет ту роль, которая отводится в «Стремени» Филиппу Миронову.
О нём, выдающемся полководце, открыто выступавшем против политики расказачивания (о Миронове будет идти речь в следующих главах, ибо его обходят стороной не только Солженицын и Медведева), влиявшем на ход Гражданской войны, в «Стремени» говорится один раз скороговоркой и так предвзято, возмутительно-неточно: «Филиппом Мироновым, который сколотил (!!!. – Ю.П.) изрядное войско (целая конная армия названа так абстрактно-отвлечённо. – Ю.П.) из казаков в помощь большевикам (в «помощь большевикам» предполагает изначальную отстранённость Миронова от событий революции и Гражданкой войны, чего в реальности не было. – Ю.П.)» [9, с. 142]. На примере Миронова видим, как поступают Солженицын и Медведева с теми, кто своей судьбой до основания разрушает главную гипотезу, на которой держится «Стремя».
Из сказанного следует, что Медведева во многом была лишь ретранслятором идей, гипотез Солженицына, который руководил ее работой над «Стременем», определяя главные направления этой работы. Подтверждает данную версию и цитата из письма Солженицына Медведевой, приводимая в статье Зои Томашевской (команда нобелиата такой документ никогда бы не опубликовала). Вот какое задание, в частности, даёт Солженицын Медведевой: «Очень интересно, что даст вам сравнение автора с Ф. Крюковым… Есть доводы за (очень живой свободный Донской диалог), есть против (голубизна в авторской речи, мягкота личности автора). Весьма перспективно, если Вы найдете и докажете, что нижнедонской, а не верхнедонской диалект…» [20].
Понятно, что Медведева должна была написать работу, доказывающую гипотезы Солженицына, изначально непродуктивные, идущие вразрез с «живой жизнью», ее историей и литературой. Одну из главных гипотез «Стремени» Солженицын приписал Ирине Николаевне, изложив ее на свойственном только ему, палачески изуродованном русском языке: «…о вкладе истинного автора и ходе наслоений от непрошеного “соавтора” и поставил своей задачей отслоить текст первого от текста второго» [18, с. 216].
Солженицын умело направлял Медведеву к нужному результату через устные беседы, письма, поставляемую литературу. Соработничество Александра Исаевича и Ирины Николаевны похоже на общение куратора с террористом-смертником, которого ведут к самоподрыву. Однако до конца план не сработал: Медведева умерла, не закончив «Стремени», поэтому Александр Исаевич (у которого рукопись находилась почти год) вынужден был из руководителя проекта, из куратора-«невидимки» стать видимым соавтором.
Солженицынский след легко обнаружить в «Стремени». В нем транслируются идеи, абсолютно совпадающие с теми, которые являются сквозными, главными во многих текстах писателя на протяжении всей его жизни. Конечно, могут возразить: схожие идеи могут приходить в голову к людям независимо друг от друга. Да, конечно, но у Медведевой, человека с такой биографией, мысли, аналогичные солженицынским, возникнуть естественно, органично, изнутри ее «я» не могли. Если это происходило, то по наводке Александра Исаевича. Тем более, что большая часть «Стремени» свидетельствует о том, что Солженицын сам правил, писал и переписывал сей ущербный, позорный и по сути преступный текст.
Таким корявым русским языком, которым написано «Стремя», владел только Солженицын. На этот лексико-стилевой след нобелиата в «Стремени» обратил внимание, в частности, Захар Прилепин в своей книге «Шолохов. Незаконный». Процитировав большой и довольно показательный отрывок из «Стремени», Прилепин справедливо утверждает: «Никакая Медведева к этим привычно солженицынским риторическим вопросам, причастным оборотам с перестановкой слов и квазинародному языку никакого отношения, конечно, не имела» [14, с. 947].
В продолжение темы приведём примеры, подтверждающие очевидный солженицынский след в «Стремени»: «Самый факт приезда вешенских казаков на спрос у каргинского атамана…» [9, с. 76]; «и здесь вдруг оголяются возможные ходы связей Мелехова с Извариным…» [9, с. 74]; «походный атаман, вынужденный к слитным действиям с добровольческой армией» [9, с. 86]; «…“соавтор-двойник” пытается обходиться зазвоном идейных фраз, пренебрегая идейной перестройкой сюжета и характера…» [9, с. 117]. Последнюю цитату есть смысл прокомментировать. Ирина Медведева – кандидат филологических наук, школьными знаниями по введению в литературоведение обладала. Во всех её текстах проколы, подобные приведенному, отсутствуют. Идея, как известно, – это основной смысл (мысль) произведения, который рождается в результате развития действия – сюжета. То есть речь может идти только о тематической, проблемной, но никак не об идейной перестройке сюжета. Автор данного литературоведческого «открытия», несомненно, Александр Солженицын, который, к тому же, поставил на него свою фирменную «печать» – «зазвон идейных фраз».
Итак, мы смело можем назвать Александра Солженицына как минимум соавтором «Стремени». Понимаем, что кто-то скажет в ответ – Солженицыну удалось зомбировать Медведеву не только на уровне идей, но и лексики, стиля – в результате родился такой «Телёнок». В это невероятное предположение, как и в другие альтернативные версии, поверим в одном случае: если будут предъявлены рукописи «Телёнка». Собственно, это требовали от Михаила Шолохова, автора гениального «Тихого Дона», все шолохофобы, включая Солженицына. Когда же эти рукописи в разное время были найдены, более того, опубликованы, то человек, призывавший жить не по лжи, не только умолчал об этом (как, впрочем, и обо всех многочисленных публикациях, где опровергалась его версия соавторства), но даже не сделал примечания при переиздании «Телёнка».
Александр Солженицын, всю жизнь по-сальеревски ненавидевший Шолохова, целенаправленно делал всё возможное для сокрушения, полного изничтожения русского гения. О разных выпадах нобелиата против Михаила Александровича в «Телёнке» и других текстах мы скажем далее. Сейчас же, подводя итог, подчеркнём: «Стремя “Тихого Дона”» – это главный удар по Шолохову Солженицына, писателя третьего, максимум второго ряда, в бессильной злобе осознающего свое лилипутство на фоне гения и великого романа.
После чтения «Стремени» не только хочется принять душ, но и всегда вспоминаются булгаковские характеристики доктора Преображенского и его помощника. Этими характеристиками, применимыми на все сто к Александру Солженицыну и Ирине Медведевой, мы завершим данную главу: «Лицо у него (доктора Преображенского, которым давно восхищается либеральная интеллигенция. – Ю.П.) при этом стало как у вдохновенного разбойника»; «тут Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир»; «затем оба разволновались как убийцы, которые спешат». Так бумерангом – с помощью Булгакова – вернулась к Солженицыну оценка, данная Шолохову в письме своему соавтору Ирине Медведевой [с. 4, 263].
ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ:
1. Васильев В. Михаил Шолохов. В сознании А. Солженицына и его единомышленников. – М.: Родина, 2020 – 664 с.
2. Буртин Ю. Исповедь шестидесятника. – М.: Прогресс – Традиция, 2003. – 648 с.
3. Бушин В.С. Я посетил сей мир. Из дневников фронтовика. – М.: Алгоритм, 2012. – 320 с.
4. Из переписки И.Н. Медведевой-Томашевской и А.И. Солженицына (1967-1973) // Солженицынские тетради: материалы и исследования: [альманах]. Вып. 3 / Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына. – М: Русский путь, 2014. – с. 260-270.
5. «Классика и мы» - дискуссия на века. сборник. – М.: Алгоритм, 2016. – 384 с.
6. Корягин С. Тихий Дон. Черные пятна: как уродовали историю казачества. – М: Эксмо, 2006. – 502 с.
7. Литвинов В. Шолохов Михаил Александрович // Русские писатели 20 века: биографический словарь. – М.: Большая Российская энциклопедия; Рандеву. – А.М., 2000. – с. 799-782.
8. Медведева И.Н. «Горе от ума» А. С. Грибоедова; Макогоненко Г.П. «Евгений Онегин» А.С. Пушкина – М.: Художественная литература, 1971. – с. 7-100.
9. D* [Медведева-Томашевская И.Н.]. Стремя «Тихого Дона» (Загадки романа) [Электронный источник] // «Вторая литература» : Электронный архив зарубежья имени Андрея Синявскогой. – URL: https://vtoraya-literatura.com/pdf/medvedeva-tomashevskaya_stremya_tikhogo_dona_1974_text.pdf.
10. Петелин В. Жизнь Шолохова. Трагедия русского гения. – М.: Центрополиграф, 2002. – 895 с.
11. Петелин В. Михаил Александрович Шолохов. – М.: Алгоритм, 2011. – 960 с.
12. Прийма К. С веком наравне. – Ростов-на-Дону, 1985. – 236 с.
13. Прийма К. «Тихий Дон» сражается [Электронный источник]. – URL: http://litena.ru/books/item/f00/s00/z0000027/.
14. Прилепин З. Шолохов. Незаконный. – М.: Молодая гвардия, 2023. – 1087 [1] c.
15. Сарнов Б.М. Сталин и писатели [Электронный источник] // Сталин и Шолохов. Сюжет четвёртый. «Зачем насаждать антисемитизм?». — URL: http://sholohov.lit-info.ru/sholohov/biografiya/sarnov-stalin-i-pisateli/sholohov-zachem-nasazhdat-antisemitizm.htm.
16. Семанов С. В мире «Тихого Дона». – М.: Современник, 1987. – 253 с.
17. Солженицын А. Бодался телёнок с дубом: Очерки литературной жизни. – СПб: Азбука-Аттикус, 2022. 832 с. + вкл. (56 с.).
18. Солженицын А. Невырванная тайна // Васильев В. Михаил Шолохов. В сознании А. Солженицына и его единомышленников. – М.: Родина, 2020. – с. 212-219.
19. Солженицнские тетради: материалы и исследования: [альманах]. Вып. 3 / Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына. – М: Русский путь, 2014. – с. 304.
20. Томашевская З. Как и зачем писалось «Стремя» [Электронный источник]. – URL: https://www.philol.msu.ru/~lex/td/?pid=012211.
21. Явлинский Г. Дисциплина свободы // Буртин Ю. Исповедь шестидесятника. – М.: Прогресс – Традиция, 2003. – 8-10 с.
