Тулаев Павел. Начало Руси. — М. : Академический проект, 2025. — т.1, Славяне и их соседи в древности. — 463 с. + 16 с. цв. вкл.; т.2, Исследования, проблемы, открытия. — 316 с.
Первая пушкинская поэма "Руслан и Людмила" в своём исходном варианте 1820 года начиналась строками: "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…" А знаменитое вступление к ней со словами "У Лукоморья дуб зелёный…" Александр Сергеевич написал в 1824 году. Эта "глубокая старина" — та, что воспринимается уже как пограничье истории и волшебной сказки, — была отнесена "солнцем русской поэзии" ко временам князя Владимира Красное Солнышко, то есть к концу Х — началу XI века. Впрочем, официально принятая исторической наукой за "нулевую точку" отсчёта бытия русского государства восточных славян дата 862 года от Рождества Христова (6370 лет от Сотворения мира), связанная с легендарным "призванием варягов", вообще, как представляется, сильно укорачивает и обедняет отечественную историю — так что в результате, например, общеупотребительный термин "Древняя Русь" хронологически относится у нас к эпохе, которая в европейской и мировой истории описывается уже не как Древний мир, а как Средние века, а "Житие протопопа Аввакума" (XVII век!) долгое время характеризовалось как "памятник средневековой русской литературы".
Отсюда уже как будто "естественный вывод": "само собой" следует положение о принципиальной неразвитости, отсталости и "догоняющем характере" всего Русского Мира — мол, предки русских "жили в лесу, молились колесу", а потому и нам, их потомкам, нечего соваться со своим кувшинным рылом в калашный ряд мировой цивилизации. Автор "Начала Руси", Павел Владимирович Тулаев, профессор истории Международного славянского института в Москве, действительный член Международной Кирилло-Мефодиевской академии славянского просвещения, член МОО "Императорское Русское историческое общество", учредитель и главный редактор журнала "Атеней" (2000—2010), учёный секретарь МСОО "Всеславянский Союз", т. е. человек, которого при всём желании сложно отнести к числу академических учёных, позиционирует себя как сторонник прямо противоположной точки зрения. Он пишет: "Славянство — это целый мир, целый космос, многомерная и многообразная вселенная со своими законами, особенностями и пока не раскрытыми тайнами… Начав научную карьеру в начале 1980-х годов, я в ходе своей исследовательской работы даже в западной литературе, посвящённой романо-германскому миру, обнаружил множество объективных фактов и неопровержимых аргументов в пользу глубокой древности славяно-русского мира… Невозможно отрицать существование древних корней славянства, уходящих как минимум в начало I тысячелетия до н. э., а фактически гораздо глубже".
Впрочем, такого типа энтузиасты, которые не вписываются в научный мейнстрим, заодно, как правило, выходят и за формат присущих этому мейнстриму, закреплённых в его русле шаблонов, что, наряду с дополнительными рисками, открывает и дополнительные возможности в поисках истины. "Ни один ветер не будет попутным для человека, который не знает, куда ему плыть", — утверждал один из афоризмов Сенеки. Но в эпоху Великих географических открытий капитаны кораблей, начиная с Колумба, думавшего, что нашёл короткий путь по морю в Индию, часто не знали, куда они плывут, а потому любой ветер был для них попутным. Право на риск, на ошибки и даже на крушение (которое, напоминает П.В. Тулаев, постигло, в частности, "яфетическую" теорию языкознания Н.Я. Марра) — неотъемлемо не только для учёного-исследователя, но и для каждого живого человека. "Реальная история! Образ прошлого, настоящего и будущего мира — вот за что всегда велась идеологическая борьба… Научные споры на исторические, этнические, расовые темы всегда отражают интересы различных наций и политических сил". "Наши исторические противники, такие как Римско-католическая церковь, Османская империя, Австро-Венгрия, Германский рейх, а ныне США — всегда сознательно использовали эти внутренние противоречия, раскалывали славянский мир, сеяли в нём вражду и раздоры", — вряд ли кто-то из возможных оппонентов Павла Тулаева (а таких априори найдётся немало) решится всерьёз оспаривать эти исходные постулаты его работы.
Иное дело — в каком материале и в каких формах эти постулаты оказываются отлиты. И если первый том книги Тулаева содержит отражения древнейших, "от Потопа до монгольского вторжения", периодов отечественной и мировой истории согласно верифицированным источникам и археологическим данным, то второй посвящён в основном истории славяноведения и связанным с ним метаисторическим проблемам, к числу которых автором отнесены не только "Велесова книга" и "Веда Словена" Стефана Ильи Верковича (у Тулаева — Стефана Ильича Берковича), но и письменность балканской культуры Винча (6—5 тысячелетия до н. э.) с предшествующим ей протописьмом Лепенского Вира (8—6 тысячелетия до н. э.), а также оригинальным авторским исследованиям: "Скифское наследие", "Первые исторические упоминания о русах", "О почитании святого Андрея Первозванного на Руси", "Северная традиция и её значение для Русского Мира" и другие.
По-настоящему важным представляется ряд мыслей П.В. Тулаева — например, относительно реальных механизмов процессов этногенеза: "Скифы представляли собой союз различных этносов иранского, тюркского, кавказского, а позже и славянского происхождения…" (эта принципиальная и относительно быстрая изменчивость этнической самоидентификации находит своё подтверждение в практике не только современного "украинского" нацибилдинга, но и в ряду других исторических примеров); не менее плодотворной выглядит идея о необходимости в поисках истоков славянства и Руси учитывать максимально широкий комплекс факторов как материальной, так и духовной культуры прошлого, включая ономастику.
Разумеется, самым спорным моментом занимаемой и отстаиваемой автором позиции является её "неоязыческий" характер, который легко можно связать с "гностической традицией". "Язычество — это не религия, не философия и не идеология. Это вообще не абстрактная идея, а сама жизнь, вечно молодая и обновляющаяся. Язычество — это совокупность жизненно-родовых принципов бытия. Вот откуда происходит его непобедимая живучесть, его бессмертие", — заявляет П.В. Тулаев. Что, разумеется, вызывает вопросы о том, чем "совокупность принципов" в его понимании отличается от "идеологии". Не говоря уже о конкретном варианте авторского "неоязычества", следующем делению на три мира, Правь, Явь и Навь: "Мировое древо выражало модель триединой вертикальной структуры, где было три царства: Правь (небо с богами), Явь (земля с людьми и животными), Навь (подземный мир, где обитали предки)". В других вариантах "неоязычества" присутствует и "четвёртое царство", Славь, обитателями которого являются "божественные законы". С этой точки зрения вся современная наука, историческая в том числе: и академическая, и "альтернативная", — выступает в качестве своего рода "явославия", придающего черты абсолюта материальному бытию и "законам природы". Что, кстати, можно расценивать и как дополнительный существенный аргумент в пользу традиционного православия.
