В 2011 году я вдруг почувствовал, как художник, что подходят тёмные времена, и надо к ним готовиться и находить людей, которые смогут нам помочь и в политике, и в экономической сфере. Я знал, что пришло время учителей, что нам не надо бояться самих себя, что мы увязли в быте, что мы стали мещанами, и это нас сжирает.
Мы с вами, дорогие мои, — нация, явно не способная жить вне мессианской миссии. Жизненное задание человека русского очень отличается от жизненного задания обычного европейца. Мы — мессианский народ, мы живем не для себя — для мира. Всякий раз, когда мы лишаемся этой сверхзадачи, мотивируя тем, что надо для себя пожить, ничего не получается.
Мы до сих пор не научились, несмотря на то, что у нас есть прекрасные дизайнеры и швеи-мотористки, шить штанишки. Как только это переходит на уровень массового производства, мы теряем к этому интерес, как с выпуском советских автомобилей. Поговорка же правильная: что бы ни делал русский, он делает автомат Калашникова. А это же просто символ мессианского настроения. Если где-то страдает негритёнок, мы немедля берём АК и рвёмся ему помочь. И рано или поздно на этом тектоническом пласте, я это понял, будет установлен русский мировой порядок.
У каждого народа есть великая национальная идея, и это естественно. В своем болезненном пике, в период наивысшего процветания той или иной государственности, очень вероятная ситуация, когда великая национальная идея превращается в доминирующую идею глобального господства. Это было с поляками — пример тому Речь Посполитая; это было с немцами в лице Гитлера; это было с французами при Наполеоне.
И только у одной нации на Земле, и мы для этого созданы, есть противоположная национальная идея. Наша великая национальная идея — это антиидея: не допустить реализации национальных идей всего остального мира. Чтобы мир продолжал оставаться представленным во всех цветах, как Господь это и заложил. Чтобы не было серой массы, искусственно навязанной.
Говорю это и знаю, что многие засомневались. Давайте мыслить рационально. Я — человек, не имеющий большого административного аппарата, который изучит мир и расскажет мне, что, как и где на самом деле. Я могу ориентироваться только на авторитеты, на которые полагался всю жизнь. И это всегда — субъективный взгляд, объективный только у больных людей. Я полагаюсь на свой выбор. Патриарх сказал, что люди, которые жертвую жизнью за Родину, за великую Россию будущего, попадают в рай. Меня это очень устраивает. Я прожил большую грешную жизнь, мне много лет, искать мне нечего, я готов собой пожертвовать в любой момент, если такую гарантию дает Патриарх. А на кого я ещё буду возлагаться?
Меня часто спрашивают, правда ли, что Россия сдерживает весь мир от Конца света? Да. Мне возражают: в молитве "Отче наш" есть слова "Да приидет Царствие Твое": значит, мы ожидаем пришествия Христа, которому предшествует пришествие Христа и Апокалипсис. Почему, спрашивают меня, мы призываем и ждем и в то же время — охраняем от мир. Нет ли в этом некой двойственности?
Отвечу: нет. В Священном Писании есть слова Христа: "Никто не знает сроков, кроме Отца Моего". Это очень перспективно. Наша ответственность сегментарна и измеряется периодом жизни. Я что-то делаю для Божьего мира — в этом заключается мое жизненное задание. Как христианина мое жизненное задание — пытаться во всех увидеть Христа.
Я себя до сих пор считаю священником. И когда выступал на митинге на Красной площади 30 сентября 2022 года во время митинга-концерта "Выбор людей. Вместе навсегда" в поддержку принятия в состав России ЛНР, ДНР, Запорожской и Херсонской областей с призывом к немедленному действию, я считал и считаю себя и священником, и шоуменом, и артистом. Я напомнил, что междометие "гойда" и означало призыв к немедленному действию.
Я был бы идиотом, если б это разделял. Я один во всех ипостасях. Но в силу своего образования, умения общаться с публикой в таких объемах и понимания общей ситуации я знал, что я — именно тот, кто должен поставить точку и оформить это и визуально, и финально. Имеет ли священник делать такие призывы? Не противоречит ли это сану?
Атомный кринж и был заложен в моем выступлении; он запомнится — зритель реагирует, как динозавр: свет и движение имеют значение, больше ничего. И эта энергия многим нравится. И мне многие говорят, что рожденные в СССР или генетически это помнят, формируют в себе идею милитаристического государства. Так и есть, я всегда был сторонником такого подхода.
Противоречит ли это моим взглядам как священника? Нет. Единственный органичный метод государственного устроения — монархия. Монархия возможна с одним-двумя народами, но когда есть нечто огромное, объединенное некой идеей, это уже империя.
Мессианская идея успешно вбирает в себя все свойственное традиционным религиям. Возьмите фронтовые истории: не было такой спайки православных христиан, мусульман, иудеев, буддистов. Это все одно, это люди Бога, света. Да, война это плохо, она отнимает жизни людей. Но иногда ситуация складывается так, что иначе это и решить нельзя. И нет большего, как сказано в Священном Писании, чем положить душу за други своя.
Мне возразят: суть империи — постоянные военные действия ради расширения. Да, так и будет. И опять мне оппонируют: итог империи, которая непрерывно расширялась, — падение. Конечно, и наша когда-то закончится. Но мы — империя Катехона. Мы препятствуем окончательному торжеству зла в истории, приходу антихриста и отдаляем конец света.
Мы подведём мир к полю Армагеддона, к полю битвы Добра и Зла. Это сейчас, может, звучит и по-мультяшному. Любая другая империя с предпосылками экономического, политического, этнически-культурного характера. Нас же надо рассматривать в религиозном контексте. У нас народы объединяются, чтобы потом весь мир гармонично существовал в границах одной государственности. И мы не будем там главными. Мы будем выполнять охранительные функции. Мы не претендуем на вершины глобального правления. Мы стремимся сохранить каждую нацию во всем ее цвете.
Смотрите, мы возьмем Америку: где индейцы? Возьмем французов: галлы в них сохранились? А у нас кого ни возьми, с кем мы вместе живем — татары, башкиры, евреи, эвенки — как говорится, каждой твари по паре, и сохранили все культурные особенности. И это будет мультирелигиозный Катехон.
Мы не можем в веру привлечь человека ни насильственно, ни методом личного обаяния, ни интеллектуально. Только личным примером, чтобы человек почувствовал нечто интересное, и для себя оценил бы это интересное так: "Ты христианин, и я бы тоже хотел это познать".
Наши охранительские порядки — не тоталка, не зачистка; мы должны людей держать в узде, потому что мир не справляется. В 1991 году я не очень был погружен в политическую жизнь: тогда был хаос, развал Союза; примерно все понимали, в какую сторону все движется, но надеялись на что-то лучшее. В 1991 году развал СССР дал такую трещину, которая негативно сказалась на всех нас. Мы разделились как народы, и, как только ушла имперская нотка, тут же стали друг друга резать. Общая идея утратилась.
Тогда пришли демократы, молодые реформаторы, им все верили — Егор Гайдар, Борис Немцов — те, по кому либералы плачут. Я знал Немцова, я бы не стал плакать о нём, между нами говоря. Он был разве что внешне симпатичен — курчавый парень. Но он не был тем, что сейчас в него вкладывают, морали там был нуль. Как и у всей этой своры, которая называлась Союзом правых сил. Просто это были комсомольские работники, вовремя хватанувшие, не без помощи друзей и родственников, власть и деньги.
Но толком они ничем не распорядились. В 1996 году были выборы Ельцина. Мы все тогда работали в медиасфере, знаем, как все делалось, знаем, что это было абсолютное предательство идеалов демократии.
Я к этому относился тогда толерантно, потому что не был погружен в тему. Но были те, кто этим горел, и после 1996 года сказал сам себе: "Фу, блин". И демократия стала ассоциироваться с чем-то неприличным. Внешне все хорошо, а внутри — гадость. Воровство, неуважение к народу, нежелание думать о народе, именем которого спекулировали для достижения так называемых "демократических идеалов".
Русский народ разочаровался в демократии тогда. Империя Катехона не создается в момент, это процесс, растянутый в перспективе, когда меньшинство зажигает идеей народные массы. Катехон не означает нечто агрессивное. Он означает, прежде всего, внутреннюю готовность человека нести ответственность за судьбы мира. Нас последние 30 лет приучали жить и думать тегами и рекламными наклейками на товарах. Мы оказались непричастными ни к одному из действенных социальных процессов.
Меня спрашивают: моя "Гойда!" на Красной площади разве не наклейка? Наклейка! Но яркая, лазерная, которая должна заинтересовать. Если из моего тогдашнего выступления убрать элемент мультяшного злодея, мой голос и подачу, станет ясно, что все слова там правильные. Мы должны победить. Но первая наша победа, которая приведет ко всем остальным, должна носить внутренний порядок.
И дело мое живет, и обретает странные, не мной навязанные, грани. Из междометия "гойда" превращается в имя существительное. Например: "На вашу "зраду" всегда будет наша "гойда". Я возродил слово. Слово, которое, надеюсь, укажет путь.
