Пытаешься обернуться и окинуть взглядом всех, кто едет в автобусе — а вдруг кто-то из пассажиров тоже едет в колхоз? Только он, в отличие от нас, городских, каждый день встает чуть засветло, пасет настоящих коров, вспахивает настоящую землю, рубит настоящие дрова и пьет воду из настоящего колодца… А может, все уже давно в колхозах случается совсем не так? Вдруг там изобрели какую-то инновационную систему коммуникаций, какую-нибудь эдакую европейскую, и все отношения построены на корпоративной этике — у каждого есть устройство, где показан план работы на сегодня, все указания бригада получает на корпоративную почту, по утрам понедельника все работники собираются на каком-нибудь совещании в каморке с одной лампой и стогом сена в углу, а по вечерам пятницы играют в покер там же. Еще у каждого из работников бежево-зеленая форма и большие кепки, ручки, блокноты, пакеты — обязательно фирменные. И все корпоративные фотографии сделаны на фоне закатного неба, где вдалеке моргают скромные огоньки в маленьких домишках….
— Але, гараж! Конечная! Или дальше поедем? — Потный и тощий человек с шторкой мохнатых бровей показывает беззубую улыбку.
…На лавке у закусочной "Анжелика" с желтыми стенами и плакатиком с тюльпанами на двери, сидит мужик в синей мастерке и мятых штанах со стертой полоской. Он прислонился головой к железной стенке остановки и закрыл глаза. "Вы, говорю, похожи на ту девушку из рекламы "Баунти". Только лицо немного другого плана". "Ты не первая, кто мне это говорит", — отвечает мужик и прищуривает один глаз. "А как попасть в колхоз "Маяк"? Перемышевский район…". — "Тыща рублей. Тыща. И не проси меньше. Это двадцать кэмэ, а там дорога разбитая!"
Полоска яркого солнца бьет в глаза, даже сквозь заляпанное стекло девятки. По двум сторонам сразу — квадраты пустых полей, где-то вдалеке двигаются очертания строительных кранов. Ожидаешь какую-то дорожку в степи. Развороченную, с лужами, и коровы прямо рядом пасутся. Во всяком случае, именно так выглядел один-единственный колхоз, который я в своей жизни видела — в маленькой деревушке в Пушкинских горах. Там были неимоверно грязная дорога, несколько неработающих тракторов и дед Василий, которому его зарплату в 2 тысячи рублей не платили уже третий месяц. Он тогда говорил, что работать некому, все умерло еще в начале 90-х, молодежь едет на халтуру в город, а в администрации района появился какой-то глава с юга, который за полгода пока ни разу не приехал. Был еще местный охотник, такой типичный Довлатов, с бородой, Валерий Михайлович, в шляпе, и немного импозантный в своей застенчивости. Он все время курил и говорил, что колхозы никогда не воскреснут….
Вдалеке мелькают пыльные крылья тракторов. По периметру бетонные стены, напоминающие ограду какого-нибудь военного завода. У железной таблички с надписью "Маяк" стоят блестящая белая "Нива" и чуть покосившийся бордовый "Ижак". "Только выдалась свободная минутка — и сразу курите?, — из-за угла появляется высоченный мужчина в высоких сапогах и жилетке. — Давайте заканчивайте с этим делом и пойдемте внутрь! У нас курить нельзя, я всем запрещаю!".
Само место, где расположился "Маяк", несет в себе эстетику старых военных частей. Те же боксы, бетонные заборы, большие металлические ворота, ангары. В центре располагается здание из белого кирпича с пластиковыми окнами — это администрация колхоза, а по совместительству — ремонтная мастерская с погрузчиками и ямами. Только окружают эту постройку не старые колымаги — артефакты советской эпохи, а новые синие тракторы с большими колесами. Почти в рост человека грейдерные установки, приспособления для пашни, некоторые из которых выкрашены в бордовый — краска еще заводская, совсем новая…
В самом центре территории колхоза лежат трубы для буровых, сварочные аппараты. Здесь собралась целая дружная ватага механизаторов. Кто в бурой спецовке, а кто в повседневной рабочей одежде — сине-голубом х/б. Мужчины громко о чем-то спорят, снуют то за одним инструментом, то за другим. Лица — взмокшие, сосредоточенные и напряженные. Вот подогнали трактор и зацепили крюк у второй машины. Молодой паренек, лет 17-ти, в бейсболке и черной дутой жилетке быстро взбирается на трактор и дает ходу назад. Их здесь много — совсем молодых мальчишек.
— Ребята, а что здесь происходит?
Молодые люди, все это время меня никак не замечавшие, одновременно поворачивают головы и несколько секунд нас рассматривают. После этого один из них, самый молодой, с россыпью абрикосовых веснушек и задорными рыжими бровями-запятыми отвечает:
— А че, водку пьянствовать? Работаем, дело большое. Да не снимай же ты, — реагирует он на вспышки камеры. — Видишь, не фотогигиеничный я!
На зернотоке — тихо. Лишь ветер, будто бы нарочно, нервно задувает в лицо. За обрешеченным забором спрятались бараки. Словно гигантский жук на ходулях высится металлический ангар на бетонированных колоннах. Под ним — прикрытое выгоревшей на солнце пленкой — зерно. Ветер начинает задувать все сильнее, поэтому пленка, прибитая к земле, поднимается большими пузырями.
— Александр Владимирович! Нужно закрывать лучше, а то ветер вон какой! — Сквозь прорехи ангара падают лучи солнца, освещая вдалеке женский силуэт. Это Татьяна Григорьевна. На вид женщина лет 45. Хмурится. Серьезная. В коричневой куртке, с повязанным на шее красным шелковым платком. Она по-хозяйски оглядывает вверенный ей для контроля объект. И лицо устилает мягкая улыбка. Татьяна Григорьевна живет в Горках. Работает в колхозе очень давно. Говорит, на зернотоке тяжело — а кто, если не она? Людей мало, рабочая сила всегда пригодится. А она пока вроде справляется.
Чуть поодаль стоит полуразобранный старый сарай. Длинный. Метров под тридцать.
— Вы там не снимайте. А то стыдно. Мы его только разбирать начали. Вот скоро уберем, и снимай, сколько хочешь. Новый сделаем, современный! — Чуть смущенно Татьяна Григорьевна поглядывает в сторону покосившегося сарая.
Все хозяйства сегодня крутятся, как могут. У кого-то все получается, а кто и вовсе сводит концы с концами — как повезет. Иногда бывает, что и последнее приходится оставить. Так получилось и с колхозом "Дзержинский". То ли не выдержал конкуренции, то ли…
"Маяк" взял "Дзержинский" под свое крыло. Наладил в нем производство молока. С тех пор молокопроизводство — одно из главных дел колхоза. Коровники — из красного кирпича, некоторые облицованы эмалью. Всюду снопы сена, прицепы, молоковоз и один батон-"уазик". Заходим в белоснежное здание. Туда дальше нельзя — сейчас подой закончился — идет уборка. "Пойдемте тогда что ли в диспетчерскую!". Наталья Владимировна — местный бухгалтер, работает давно. Живет в Горках. Одета в длинную юбку и пышную телогрейку. На светлом лице — легкий отпечаток утомленности. "А как еще быть, если ты болеешь за свое дело всем сердцем?" — смеется Наталья Владимировна, кокетливо пожимая плечами.
— Я сейчас доярочек наших позову. Хорошие женщины.
Соседняя комната. Большие округлые цилиндры, регулировка, температура. Именно там пастеризуют молоко. Вдруг появляется семь женщин с широким лицами. Все в фартуках.
— Ну что нас снимать? Выпачканные мы с головы до ног, а тут фотосессия, — отнекиваются они, но тут же становятся в ряд и позируют на камеру. После нескольких щелчков тут же подбегают к фотоаппарату — "покажите, сильно плохо там вышло, али не?". Больше всех получившейся картинкой интересуется молодая девчонка лет 25 со школьными русыми косичками — Ирой зовут.
— Как работается? Мы люди простые — нам многого не надо. Главное, чтоб белое шло, да деньги платили! У вас все? А то нам бежать надо…
Людям в колхозе разговаривать некогда — у них день по минутам расписан. Тысячу вещей надо успеть, а времени мало. "Мы, конечно, пытаемся следить, кто какой объем работы выполняет. Но знаете… Тут у самих дел невпроворот, — замечает Наталья Владимировна, — поэтому мы честных стараемся брать. Чтобы просто работать любили и не халтурили. Честный работник — залог процветания колхоза!"
На улице человек шесть узбеков разгружают комбикорм из большого металлического ковша.
"У нас все усердно работают, с любовью", — говорит Наталья Владимировна, оглядываясь на рабочих. Они, в свою очередь, лучисто улыбаются, с полминуты позируют на камеру, а потом куда-то исчезают — говорят, обед начинается.
В следующем бараке — коровы.
"Они у нас дамы серьезные — хорошо поесть любят. Молоко неплохое дают. Но это если в настроении".
"А если не в настроении?" — спрашиваю.
"Тогда мы их лучше не трогаем. У нас правила простые — над скотом нельзя издеваться! Это ж живое существо, это ж, как мы с вами. У них и настроение бывает разное, и характер. А тех, кто к животным плохо относится, их из нашего колхоза увольняют. Не построишь с такими большого хозяйства, это я вам точно говорю!".
В самом дальнем углу — телята. Спят они в пластиковых будках — это даже отчасти похоже на капсульные отели. Лишь стоит приблизиться к ним — отходят в сторону. Некоторые пугливо убегают в домик. Маленькие еще — не привыкли. Кстати, в колхозе нет быков-осеменителей, все коровы оплодотворяются искусственно…
Трактор медленно ползет по свежевспаханному полю. Сквозь синие тучи пробиваются четкие лучи солнца. За рулем машины механизатор Рома. Голубые глаза и большие сильные руки. Он спокоен и сосредоточен. О себе Рома рассказывать не хочет. Говорит лишь только, что работ сменил много, нигде не приживался. "А машина — это мое! И землю я люблю. Чувствуешь под собой ее бурление, как она постоянно живет, что ли… Да и где русскому человеку не получать удовольствие от работы, как ни здесь, в колхозе!"
"Знаете что, — Рома поворачивается ко мне и таинственно шепчет, — колхозы-то это новое будущее! Скоро они опять будут жить. Вот посмотрим!".
А земля — дышит жаром. И земля готова к посеву.
***
После поездки в "Маяк" покоя не давал тот самый колхоз в Пушкинских горах. Я раздобыла телефон охотника в надежде узнать, как сейчас обстоят дела там, в невозможно далеком от столицы заброшенном хозяйстве. Услышав про колхоз, Валерий Михайлович смутился:
— Да давно я не слыхал ничего про них. Говорят, зарплату так и не дали, Василий, кажись, спился, машины стоят. Не повезло…
Фактор удачи в жизни и процветании колхоза важен, как и в любом другом деле. Однако в сельском хозяйстве, основная составляющая этого фактора — люди. Настоящие профессионалы и альтруисты, истинные пассионарии. Таких пока мало, но в современной России их сердца горят маяком преданности и любви к своему делу.