ЛЮДИ ЗОЛОТА

ЛЮДИ ЗОЛОТА
повесть

1.Котлован.
На Индигирке шла обычная жизнь. Это Москва шумела на митингах. Это героический Ленинград потомки «блокадников» - поменяли на «Питер». А на Колыме шла обычная – трудовая жизнь. Начальник СМУ ВИГРЭ Брытков улетел на пенсию в Иркутск. С концами. Дома я не ночевал несколько дней, пропадая на усадьбе Фомичева. Друг начальника СМУ Фомичев держал баню горячей, ждали Брыткова с Балаганнаха на пару дней раньше, прежде чем идти ему в экспедицию за пенсионным удостоверением. Брытков покинул Тубдиспансер на берегу реки Неры за сутки до выхода на пенсию. Сашка шофер завез на квартиру Брыткова харчи для «отвальной». Звать Брытков никого не стал. Без приглашения никто не пришел. Прождали гостей с Брытковым в его квартире за кухонным столом до глубокой ночи. Соболюха вволю костей нагрызся. Никто не позвонил, не пришел проводить на пенсию, не вспомнил. О неблагодарности человеческой и подлости много написано и сказано. Брыткова в поселке уважали люди и любили. Выпал человек с глаз долой на полгода, уже и привыкли к его отсутствию. Брытков сам виноват в своей беде, мог бы обзвонить, пришли бы люди проститься. Но звонить ему тоже было не с руки, вроде как «дезертир» - прятался на Балаганнахе, в тубдиспансере с ложным диагнозом «туберкулез» - последние полгода до пенсии, получалось, отлынивал от работы. А причина тому – смех: банальный запой. Как и велось годами – сходило с рук. А тут «новая метла» и пенсия через полгода. Или в «благородство» играй и по шапке получай. Или остаток жизни обеспеченным пенсионером-северянином живи - доживай. Выбора не было. Брытков не попрекал меня за поход к главврачу тубдиспансера. С Юрием Егоровичем Кондаковым я дружил. Попросил главврача спасти судьбу человека от полного краха в завершение всех трудов и жизни на Крайнем севере. Встал перед Юрием Егоровичем на колени в кабинете.
- Неужели, так серьезно? – засомневался главврач.
- Серьезно. Новый начальник ВИГРЭ Валерий Константинович Филиппов – жесткий мужик. Так и сказал: появится на работе, наете, – уволю по статье, наете!
Геологи сразу и окрестили нового начальника экспедиции: «Наете».
- Это же должностное преступление?! А мужика знаю, очень хороший человек твой Брытков. Мою больную, беременную, на работу в СМУ уборщицей принял – чтобы получила она и «декретные», и бюллетень с оплатой. Хорошо, веди Ивана Ивановича ко мне, осмотрю его…
После «медосмотра» поехал Брытков на полгода лечиться в Тубдиспансер на Балаганнах. Народ в ВИГРЭ ахнул: «Ай, да Иван Иванович»…Не получилось у Наете уволить по статье начальника СМУ ВИГРЭ. Наете и меня уволил по моему заявлению. Состоялась беседа. Начальник экспедиции многое узнал от меня о Брыткове.
- Даже «Ветерана Севера» нет у Брыткова? Непорядок.
Филиппов лично добился для Брыткова звания «Ветеран Севера». Лично вручил Брыткову утром на планерке пенсионное удостоверение. После этого утреннего захода в ВИГРЭ, после бессонной ночи ожидания гостей на отвальную, минуя квартиру, Брытков потребовал отвезти его на аэродром. Я проводил к самолету старого колымского заключенного, достигшего в жизни, не имея высшего образования, многих высот в делах, за которые он брался. Поселок Усть-Нера построен именно Брытковым почти на треть. Все благоустроенные дома и общежития для геологов строил начальник СМУ Брытков. Филиппов Валерий Константинович северянин подлинный. Он понял и мой шаг – спрятать Брыткова. И Брыткова, попавшего под раздачу, в свете решений партии – « бороться с пьянством», под «сухой закон» генсека Горбачева.
- Не думал, что именно ты меня будешь провожать до трапа самолета, - дрогнул голосом Брытков, прощаясь. – Не думал. Сколько добра людям сделал…


Вечером до отъезда на материк не проклинал себя старый колымский заключенный Иван Брытков, что спрятался «в больничку» от грозы. Так и сидели с ним за чаем, перекидываясь фразами о прошлой жизни. С думками о будущем.
- Учиться тебе надо. Все проходит быстро. Есть ли в твоей затее смысл? Вот вопрос.
- Смысл есть, - отвечал я Брыткову. - Напишу о людях, с кем рядом жил. О времени. Если не я, то кто же о тебе, Иван Иванович напишет? О том, как мы здесь жили на Индигирке – не тужили в этом прекрасном настоящем. Сам же говоришь: все быстро проходит. О Севере литературы мало. А жизнь здесь необыкновенная. Почему, именно на севере, человек стремится быть лучше, чище? Загадка.
Брытков вздыхал. Отвечал: - Везде дерьма хватает. Здесь просто лишних нет. Каждый на своем месте. Вот, взять тебя: выпал из своей колеи геологической. Кто ты теперь есть? Маешься, семья бедствует. Место для писателя здесь не кормовое. Люди не помогут – пропадешь, сопьешься. Я на своем веку народишко повидал. Здесь ведь, на Индигирке, лет двадцать назад такой Вавилон был, что не приведи, Господи. Женские – мужские лагеря. Больничку на Балаганнахе, куда ты меня замастырил от Наете, первоначально строили под женский лагерь. Это уже в шестидесятых, когда лагеря отсюда вывели, лечебницу там открыли. Все проходит. Прошло и это, - Брытков имел ввиду свое вынужденное «замастыривание» на Балаганнахе.

Жена Наталья последнее время играла в молчанку. Она понимала, что с отъездом моего мецената, я вряд ли останусь на прежнем месте работы. Нужда у порога квартиры уже топталась на просторном крыльце, посматривая в окно моего кабинета с восходом солнца. Каким-то образом начальник экспедиции прознал о моей негласной отлучке в Магадан на семинар молодых писателей народностей Крайнего Севера и Дальнего Востока. По табелю я числился работающим в это время в цеху ДОЦа. Мирона Мисюкевича временно понизили из начальников ДОЦа в мастера. Валера Кайтуков, заменивший Брыткова, пригласил меня зайти в кабинет начальника СМУ.
- Наете требует уволить тебя за прогулы. Скидок он никому не делает. Пиши заявление по собственному…Задним числом уволим. Но я тебе помогу: дам шабашку – рыть котлован под зольную яму новой котельной. Брытков просил помогать тебе. Работа в котловане - по графику в июне. Верхний слой земли оттает, сколько можно выберем ковшом экскаватора. Мерзлоту будешь долбить отбойным молотком. Дам тебе компрессор, механический подъёмник «Пионер». Напарника сам себе найдешь.
На том и договорились. Весь май был в моём распоряжении. Ждал я вестей из Москвы и был уверен, что творческий конкурс в Литературном институте пройду. По условиям конкурса требовалось выслать рукопись. Я отослал вместе с рукописью и журнал «Дальний Восток» с рассказом «Санька – добрая душа». Готовился в июле ехать на вступительные экзамены. Начальник экспедиции согласился на мое «собственное желание» уволиться. Пришлось идти к Филиппову, объясняться. Одна «тридцать третья» в моей трудовой книжке уже имелась. Я зауважал начальника экспедиции Филиппова за добро к Брыткову, уважение укрепилось к нему и за наказание: провинился – отвечай. Никаких поблажек. Сам я жил так, требовал того же и от других.
Предстоящее рытье котлована и хорошие деньги за работу делали будущее на ближайшие три месяца осмысленными. Прикидывал после Москвы пожить пару недель у родителей в Сибири. Каждую весну я увозил дочерей к маме - поближе к фруктам и овощам. В этом году решили с Натальей не отправлять детей на материк. Осенью Наталья купила рядом с домом добрую теплицу под стеклом; дети без овощей и зелени теперь не останутся. На Пасху Наталья высадила в теплицу рассаду помидоров. Топит печь дровами и углем в теплице с конца февраля. Зеленеют уже и тепличный салат, и петрушка. На центральном стеллаже радуют глаз уже и по три зелененьких листочка шесть корней огурцов «для закрытого грунта». Опытные тепличники едят свои огурцы уже на майские праздники. Теплица у нас первый год.
Под окна дома свалил землю - пять самосвалов - под посадку картошки. Добрая земля в совхозе «Дружба». Крайний Север, а на землях совхоза капуста вызревает. Колька Кукса возил чернозем и перегной на свою теплицу, насыпал земли самосвалом и под окнами моего дома. Я вырыл ямки по периметру земельной кулижки, утрамбовал столбики в ямках, приколотил гвоздями пролеты из бруска, привез из ДОЦа пачку штакетника. Палисад из штакетника покрасил голубенькой краской. Дивясь, когда все успевается, вроде, последний год дома и помалу живу, урывками и наездами.
Сосед через двор Иван Шилов шоферит в экспедиции. Живет он в ветхом бараке. Двор делит добротный сарай из досок. Для одного хозяина он великоват. Попросил Ванюшку поделиться сараем. Жена его Люба зовет Ивана Ванечкой. Ванюшка из породы «золотых мужиков». Спокойный – воды не замутит. Сухощавый и улыбчивый. Рано утром я выхожу на высокое крыльцо подышать рассветом. Ванюшка рано поднимается, если не в рейсе, курит в низкую форточку. Мы видим, друг друга, смеемся от избытка радости от летнего утра, кричим через двор, здороваясь. Холостяками жили в одном общежитии, в один год переженились. Первая его жена – тоже Наталья, как и моя женка, геологиня. Бабенка недалекая, но с гонором. Бросила Ивана, спуталась с промывальщиком в полевой партии. Ванюшка не запил, не растерял себя. Живет хозяином. Его дочурка дружит с моей Шурой, часто бывает в гостях у отца и у нас.
- Та, бери половину сарая, - согласился Иван.
Сарай я разгородил. Бензопилой выбрал проем для двери с выходом к моему крыльцу. Сарай в хозяйстве мужика рыбака и охотника необходим: замороженные зайцы, бочонок с хариусом, мешок соленой кеты – в квартире не сохранишь. Обустройство гнезда, хозяйства - делает текущую жизнь основательнее, прочнее. В детях рождается и укореняется чувство дома, места своего на земле рядом с родителями. Для моей Натальи, выросшей в интернате, нажившейся в общежитиях, пока училась в Старом Осколе, эта благоустроенная квартира и есть первый ее настоящий собственный дом.
Разбитые семьи, расхристанное жилье – для севера не типичны. Существует некая воля к «сцепке». Оттого и мужская дружба прочная, и бабы мужьям верные. Из поросли нашей начала 70-х на Индигирке, семья Ивана Шилова единственная и распалась. А молодых семей в те годы вышло из общежития пар двадцать. Не разъехались, народили детей, прижились. Работали хорошо и были каждый по-своему счастливы. Получали добротное жилье. Из бараков – в прошлом лагерных, в новые квартиры переселялись. Двухэтажные из бруса дома, как грибы, в новом поселке Геологов вырастали. По воле начальника СМУ Верхне-Индигирской экспедиции. По воле Брыткова. Я тоже начал свою семейную жизнь в одном из бараков. Теперь и мои дети нежатся в горячей воде в ванне и пользуются теплым туалетом. В бараках-то на ведро «ходили». Детей омывали в детских пластиковых ваннах. Для взрослого населения в центре поселка на берегу протоки каменная баня в два этажа имелась. Зимой на улице ночью минус шестьдесят, неоновые фонари на уличных столбах едва видно в тумане. Стужа.
Тревожился за лайку Соболя: кобелю три года, в Москву ведь его не возьмешь? К собаке привязался душой, пёс рядом круглые сутки. Иногда ловил себя на мысли: «…хоть бы не прошел конкурс». Тогда и ехать не надо. Выручил геолог Володя Прусаков. Парились в баньке при его теплице, он сам попросил лайку на лето в тайгу, чтобы не болтался пёс по посёлку хвостом за Натальей. В тот же час мы и заперли Соболюху в сарае, чтобы пообвык у нового временного хозяина. Но Соболюха оказался упрямым и верным: сгрыз конец крайней доски низа двери, подрыл землю и вытиснулся в узкий лаз. Три дня не прошло, как прибежал домой белой ночью, загавкал на крыльце перед входной дверью. Сошлись, что заберет Володя собаку в день своего отъезда в тайгу. Пока же Соболюха преданно и с тоской в темных своих глубинах собачьей верной души искоса поглядывал на меня, полеживая рядом с письменным столом. Начинал тосковать и я ввиду предстоящей разлуки с Натальей и детьми. О шабашке на котловане Наталья не ведала, знала, что вылетел из СМУ, но не попрекала, не гнала искать работу.
Майские праздники просидел за письменным столом, без спешки, наслаждаясь русским языком, читал роман «Усвятские Шлемоносцы» Евгения Ивановича Носова. Однажды Наталья заметила подчеркнутые красным карандашом предложения.
- Так долго ты ни одну книгу не читаешь, - подивилась.
Предложил ей прочитать повесть «Цветёт луговая овсяница» Евгения Носова.
-Русский язык богаче и образней - на порядок выше, сдается мне, чем у Бунина, - удивилась Наталья.
-Вот и наслаждаюсь, напиться этим языком никак не могу, как ледяную родниковую воду цежу сквозь зубы в жажду, - улыбнулся Наталье на её оценку повести Евгения Носова.
Я уже любил произведения и тексты Виктора Астафьева за стихию языка, за образность и диалекты. Но не слышал в них музыки. Читая «шлемоносцев», впервые услышал мелодию русского языка, растворился сознанием во времени и в пространстве, впервые почувствовал ту тревогу и угрозу в русском народе, которую принесла война на родную землю. Лучшей повести о войне и мирной жизни селян, о месте человека на земле и его причастности ко всему сущему - в Русской Литературе нет. Романы «Война и Мир», «Анна Каренина» Льва Толстого и «Усвятские Шлемоносцы» Евгения Ивановича Носова - рядом с «Капитанской дочкой» Александра Пушкина – горние духовные высоты одного порядка.
В летние белые ночи на Индигирке народ не спит. В основном зорюют. Под утро забудутся коротким сном и опять заботы. Июнь – разгар белых ночей. Небо высокое и так просветленно прозрачное, будто в светлые ночи не на земле человек, а во вселенском Божьем храме призывается на молитву. И душа молитвенно очищается. И чувство восторга рождается от избытка жизни, когда слышится кукование кукушки в дальних речных островах, зеленых от строевого леса. Многочисленные острова на Индигирке, напротив поселка Неры жмутся к скалистому прижиму, над которым в заоблачной выси гора Юрбэ.
Гора Юрбэ развалена распадком от вершины. Все лето в этом распадке белым языком лежит и не тает ледник. На западном склоне Юрбэ, почти у самой вершины, стоит домик зеркальный из нержавеющей стали - метеослужба авиаторов. При заходе солнца, от этого вагончика, как от зеркала, пучками сверкают в небо и на окрестные горы ртутным свечением солнечные зайчики.
Чтобы не беспокоить семью, мы с Соболюхой уходим после полуночи на высокий берег Индигирки и ждём ледоход. Русло реки набухло рыжей верховой водой. В первых числах июня лед стронется, треск и шорох льдин в гулкие белые ночи, терпкий воздух снеговой воды и свежий леденящий душу ветерок лечат любую хворь. Любовь ко всему сущему разрывает оковы тоски с души. Душа как бы омывается в первозданности неба и в полой воде матушки Индигирки.
При первых лучах солнца на востоке, за гранитными великанами - кигиляхами на вершине горного хребта, приходится собираться домой. Ниже поселка – за Пивзаводом, за лесистым мысом у подошвы горного массива вдалеке река Нера вклинивается желтым мутным потоком в Индигирку. В среднем течении Неры стоит золотодобывающий прииск «Нерский». Оттого и желтая муть в реке. По долине реки Неры двести верст тянется автодорога на Магадан: Колымская трасса. Поселок Усть-Нера зачат и построен геологами 6 августа в 1937 году. Золотоносный район Колымы имеет продолжение в Индигирском бассейне.
Богатейшие золотые прииски «Хатыннах», «Юбилейный» - в низовья Индигирки до горного хребта Черского на востоке. «Эльгинский», «Маршальский», «Малтан», «Дражный» - на юге и западе. «Ольчанский» золотоносный узел с севера замыкает «золотое кольцо» в верховьях Индигирки. Отсюда до ее истоков не более двух сотен верст.
При первых лучах солнца на востоке пришел домой с реки, пропахший терпкой речной волной, будто выстиранный - выжатый и просушенный белыми ветрами. Наталья встает рано. Застал ее плачущей на кухне в домашнем сиреневом байковом халатике. На кухонном столе чернел ее кожаный кошелек, светилась медью мелочь.
- Не хватает. Не хватает дожить до аванса, - всхлипнула Наталья на мой растерянный взгляд. Воспитанная в интернате после смерти матери, не избалованная мужем большими деньгами, она редко показывала слезы. На этот раз жизнь достала, и мне стало не по душе, хоть в петлю лезь.
- Потерпи месяц. Кайтуков обещал шабашку. Без северных надбавок нет смысла куда-то устраиваться работать постоянно. Я же не могу бросить все…

Соболюха растянулся на всю кухню и горячей пастью зверя, часто дыхая, лыкал розовым языком.
- Займу денег, - прикорнула Наталья к Соболю, погладила пса по загривку. – Один мужик только меня и понимает, - вздохнула она. – Да Чомбо любит преданно, - кивнула на черного кота, подсевшего на передние лапки на подоконнике кухонного окна.
- Три мужика в доме, а толку с вас никакого. Э-эх! – Заломила Наталья дугой руки над головой и хрустнула сцепленными пальцами.
- И я была девочкой юной, сама не припомню когда! Я дочь молодого драгуна, и этим родством я горда!
Голоса у Натальи нет. В застолье она молчит. Скороговоркой песенка получилось забавно.
- А ты, корнет проклятый, так бы убила… Лучше бы ты не возвращался. Остался бы на Палатке. И я бы уже за это время забыла.
- Ты серьезно?
- Вполне…

Такой Наталью я не знал. Замуж она вышла за меня без любви и не скрыла этого. Верилось, дети появятся – полюбит. И шептала ночами: любит… Но наступал день и я видел, что жёнка моя как бы за стекло уходит и не слышит меня. Угроза жить в постоянной нужде отравляла ей жизнь, и без того мало радостную с таким мужем.
«Я выходила замуж за хорошего человека, а не за писателя». Вроде как в шутку сердилась Наталья иногда. Муж - «бессеребренник» ей не нужен. Но в одночасье не изменишься. Бросить занятия литературой и идти заколачивать деньги Наталья тоже не требовала. А по чем фунт лиха в моем писательском ремесле, я уже испытал, работая корреспондентом в районной газете в Хасынском районе в Палатке. И это только начало. Впереди долгие годы ученичества и писательским ремеслом хлеба не добыть. Прав был Шалимов: «нужда задавит».

Промзона, где ремонтные мастерские и новая котельная, находилась через дорогу за высоким забором, напротив клуба «Геолог». Конец улицы Коммунистической. Улица эта главная в поселке. И тянется она с востока на запад на целую версту. Здесь, возле клуба «Геолог», перекресток с окружной дорогой вокруг поселка. За перекрестком гаражи экспедиции. Далее стоят старые жилые бараки вдоль самого берега до «Пивзавода». В поселке два ресторана «Северный» и «Солнечный». Вечернее кафе «Светлана» - в рабочее время - «столовая».
Наталья ушла на работу, увела трехгодовалую Анюту в садик. Старшая дочь Александра ходит в третий класс во вторую смену и еще спит. Бессонная ночь на берегу Индигирки, утренние слезы Натальи подстегнули сходить и посмотреть обещанную шабашку. Центральные ворота Промзоны на соседней улице. «Медпункт» ремонтников построен крыльцом на улицу Коммунистическую, рядом - калитка в промзону.
За высотным бульдозерным боксом широкая проезжая пустошь. Грязи – не пройти без сапог. Приземистая кузница рядом с новой котельной в дальнем углу территории. Кузнецов я знаю и люблю давно. Дядя Миша Самийло с десяток тракторных клапанов отковал для меня под ножи. Нож в хозяйстве полевика геолога первый помошник. Наждачный круг в кузнице добрый и заготовка обдиралась на наждаке мигом. Старый кузнец ковал лезвите ножа из тракторного клапана идеально. В ходу практичные якутские ножи с заточкой под руку.
Дядя Миша умер, но его подсобник в кузнице Серега Вяткин обучился в доброго мастера. Прежде чем идти к кузнецу на чай, осмотрел новую котельную за кузницей. Котлован под «зольную яму» рядом с кузницей на ее задворках. Май завершается и солнце горячее в затишке. Черная от угля земля грязью чавкает под резиновыми сапогами. Квадрат под будущий котлован уже сдирал ковшом трактор «Белорусь». Яма четыре на четыре метра - на ковш в глубину уже выбрана. После обеда решил идти к начальнику СМУ Валере Кайтукову. Наталья неоднократно просила подвезти к теплице угля. Рядом с кузницей заглушен оранжевый «Кировец» с широким ковшом впереди.
Серега Вяткин кучеряв так, будто только что бигуди снял и не распушил еще локоны. Широкий в плечах, как бульдозерный отвал. Кузница – берлога, а кузнец точно шатун медведь. В кирзачах, в черной одежде, руки в мазуте и копоти. Зарычит - испугаешься. Обнимет кольцом медвежатых рук в приливе нежности – дух испустишь от треска в костях и боли. Водитель «Кировца» «боцман» Володя Козлов, флотский парень, душа нараспашку. С Володей тоже хорошо знаком, живет он неподалеку в новом двухэтажном деревянном доме. Володька ходит вечно в тельняшке, волосом рыжий, усики пшеничные до золотистости. Кузнец и Володька – кореша, рыбаки. Летом к поселковому берегу Индигирки около сотни моторных лодок пришвартованы, каждая возле своего сарая или вагончика на берегу. У кузнеца своего лодочного сарая нет, корешит с Володькой Козловым. Белыми ночами лодочные сарайчики воль берега Индигирки на полверсты – пчелиными ульями гудят. Лодки мотаются по реке. Жизнь кипит. Большинство мужиков лодочников и домой часто не уходят, досыпают в лодочных сарайках. Утром – производство ждет. Поселок большой, народу густо, но редко днем праздно шатающегося встретишь. В мастерских работает народ оседлый, экспедиционный. Все знаемы по работе в полевых партиях.
- Володь, угля подвезем к теплице? – жена Наталья напомнила утром, что угля не хватит до теплых ночей.
Дело не хитрое. Возле котельной много кускового угля. Если нагрузить полный ковш, пожалуй, хватит топить печь в теплице и до конца июня, пока в том нужда отпадет.
К сапогам Сереги Вяткина жмется старая сука, серая от грязи и пыли. Сколько помню кузницу, кажется, еще и при дяде Мише Самийло эта сука здесь жила. Соболюха дыбком подскочил от дверей кузницы к суке. В кузне тихо. Я прошипел: «нельзя». Мужики моего шипения недослышали, но Соболюха, приученый к шипению, а не к словам, команду послушно исполнил, сник и виновато отошел к деревянному кряжу с наковальней, остался стоять там.
- Подгоню к углю – грузи. Я тебе не помошник – спина болит, - согласился флотский Володя.

Кузнец Серега Вяткин добрый мужик и молчун.
- Ножи еще делаешь? – спросил Серега Вяткин. - Есть у меня заготовка. Бери.

Первые годы на Индигирке, после женитьбы, в кузнице я часто вечерами пропадал. Ковали с дядей Мишей ножи из разной стали. Обрабатывал их на наждаке, доводил до шлифовки. Жил в многосемейном бараке с Натальей. Кухонные столы у всех в коридоре. Соберутся вечером бабы, каждая у своего стола готовят ужин на электроплитках. Судачат, смеются. Малыши по шаткому полу коридора снуют. После ужина – каждый в своей конуре, время мужиков наступает. Стоят часовыми у своих столов, курят. Я на кухонном столе и мастерил. Ручки для ножей делал из березового капа, наносил выжигателем рисунок, покрывал паркетным лаком. Ножны обшивал оленьим камусом. Добрые ножи получались: лезвие хорошо держали при разделке зверя, не ломались при колке льда. Закаливал дядя Миша Самийло лезвие ножа до пяточки. Спинка ножа вязкая сталью, хрупкости нет и в лезвии. Делает так же и кузнец Серега Вяткин. Порядочный северный таежник заводской охотничий нож в тайгу не возьмет. В любой геологической экспедиции кузнец у работяг и геологов в авторитете.
Отбойным молотком мне приходилось работать. Одну зиму работал геологом на Тане в Верхне - Тарынской геологоразведочной партии. Штольню били, разведка геологическая велась на сурьму. Отбирал «бороздовые» пробы со стенок рассечек отбойным пневматическим молотком, работающим от компрессора на сжатом воздухе. Наконечники быстро тупеют о вечную мерзлоту. Часто приходилось менять на острый. Старые наконечники в кузнице накалялись в горне, молотом до пики оттягивались. С десяток таких «пик» для пневматического отбойного молотка лежали на долгом верстаке из толстого железа. Я взял крайний и стал осматривать.
- Надо? Бери, - предложил кузнец.
- Пяток штук возьму? Понадобятся. Котлован Кайтуков обещает дать.
- Не этот, что за кузницей? – ухмыльнулся Володя флотский.
- Достал меня этот котлован. Каждый вечер приходится брать трактор «Беларусь» с ковшом и гнать сюда, - сердился на Кайтукова Володя Козлов.
– Оттаивает за день на солнце мало. Скребешь его скребешь ковшом. Плотная илистая глина.
За флотским Володей Козловым, кроме «Кировца», закреплен и колесный трактор «Беларусь» с ковшом.
- Будешь помогать – поделюсь, - намекнул я Володе. Чтобы охотнее грыз котлован ковшом.
Володе Козлову известно о моей крепкой дружбе с Брытковым. Знал флотский парень, что и слово мое верное. С другой стороны, Кайтуков обещал мне «два котлована» для меня в нарядах «вырыть». На метр Володя углубит котлован экскаваторным ковшом. Справедливо будет поделиться за его работу. Делил я мысленно «шкуру не убитого медведя».
Сторожа в проходной на воротах Промзоны нет. Ковш угля Володя Козлов вывез с территории без проблем. Помог он и тяжелые куски закидать в ковш. Блажил на больную спину. Но уже знал, что «пятихатку» с котлована будет иметь. Я радовался за Наталью: уголь для теплицы привез. Поработал за «трех мужиков в доме»…

2. «Корнет, проклятый».
Июнь поднялся жаркий. Где-то горела тайга, сизая дымка пропитала воздух. Дыханием ощущалась в дымке паленая сухая трава. Зной одолевал к полудню, от плотика котлована несло древним холодом. Насколько возможно Сашка помог выбрать грунт экскаватором. Но теперь он не помошник: стрела коротковата и ковш дна не достигает.
Рядом с ямой поставили дизельный компрессор на колесной тележке. Володя Козлов заправил бак соляркой, завел дизель. Подсоединили к компрессору шланг и пневматический молоток. Запасных наконечников к перфоратору нет. Серегины «пики» из кузницы оказались к месту и вовремя.
Работал отбойным молотком, кидал совковой лопатой мерзлую глину по восемнадцать часов. За смену иглы тупились о вечную мерзлоту, стачивались до округлой тупости. Серега кузнец покорно и без всякой мзды грел эти наконечники в горне каждый день, оттягивал механическим молотом пики.
Народ уже знал, что я получил вызов в Москву. И каждый старался помочь. Рассказы мои, опубликованные в районной газете, мужикам нравились. Москва, как и золото – слабым духом не дается. Котлован вырыть необходимо за две недели. К этому времени освободился в СМУ механический подъемник «Пионер» со стрелой. Серега кузнец выделил по дружбе квадратную железную бадью с тросом. По лестнице я выбирался из котлована, крутил, напрягая ручку лебедки «Пионера», поднимал тросом бадью, вывёртывал мёрзлые куски глины за бруствер вокруг ямы. В четыре дня валился дома спать. В десять вечера опять заводил дизель компрессора. С трудом верилось в рассказы старых колымских зэков, работавших на шурфовке уже свободными после лагерей, что может выдержать человек восемнадцать часов смену. Теперь знаю: может. В небо посмотреть некогда. Около двенадцати ночи Наталья окликала с края бруствера:
- Корнет, проклятый. Ужинать думаешь? – первое время Наталья звала домой. Живу рядом, за забором промзоны - через дорогу. Последующие ночи жена стала носить еду к моему котловану - будущей зольной яме под котельную.
Соболюхе надоедало шататься вокруг ямы, и он увязался за сворой кобелей: у суки из кузницы открылась течка, и Соболюха потерял верность. Сука промзону не покидала, казалось, все кобели поселка теперь дерут и рвут друг друга рядом с кузницей. Досталось и Соболюха от клыков стаи: шрам на всю мордаху до правого глаза кровенит. Пришлось посадить его на цепь возле дома у крыльца, где имелась летняя для него будка. Днем позже Соболя забрал к вертолету Володя Прусаков. За Соболюху душа улеглась, до осени заботы о лайке нет.
Котлован сдал в срок. Кайтуков, как и грозился, закрыл в нарядах «два котлована». Флотский помошник получил обещанную сумму денег. Наталье дал тысячу. И с пачкой пятерок в кармане улетел в Москву. Наивный человек! Институт единственный на всю страну. Конкурс запредельный – тридцать человек на место. Не поступил. «Обществоведение и историю» - не понимаю и не знаю. Душа будто покинула бренное тело, а сердцем очень захотелось увидеть отца и маму. Напоследок рискнул сходить к ректору Литературного института.
Евгений Сидоров вальяжно полулежал в кресле и снисходительно наслаждался моим жалким растерянным видом. «Этот не поможет», - понял с первого взгляда. Во время сессии при поступлении - из любопытства я взял в институтской библиотеке небольшую по объему книжку Евгения Сидорова. Ректор – «критик». После текстов Бунина и Евгения Носова сидоровская халтура в текстах так ударила по глазам, что произвольно, не успев и подумать, что творю - я зло швырнул эту книжонку в угол комнаты. А теперь еще и приперся к этому «автору», который на мою беду еще и ректор института. Сидоров пространно рассуждал о дилетантах в литературе, о расплодившихся графоманах, осаждающих Москву, словно тати.
«Зачем пишут? Для чего стремятся в институт? Вот вопрос…»
- Тебе, зачем институт? Далеко от Москвы живешь. Пустая трата денег, - спросил и подвел итог своим мыслям ректор.

От Сидорова я вышел с чувством брезгливости к этой ничтожной личности. Помочь, конечно, он мне мог. Но, будучи серой крысой, он уничтожает вокруг себя все живое и талантливое. Стараясь быть объективным, просмотрел еще несколько сидоровских тщедушных книжек. Везде ахинея, тень – на плетень о произведениях мне известных. И едко вонючий русофобский запашок в подтексте.
Спешить с отъездом не пришлось. Деньги кончились. Ждал деньги на билет от отца из Канска. Абитуриенты разъехались. Поступившие студенты – заочники, в означенный день, собрались в аудиториях Литературного института на своих семинарах для знакомства с руководителями. Николай Семенович Евдокимов позволил мне присутствовать на ознакомительном семинаре. Он набрал новую группу прозаиков, куда до экзаменов входил и я. Не получилось. Не сдал вступительные экзамены. Николай Семенович очень сожалел и наставлял поступать на следующий год.
- Кому, как не тебе у нас учиться, - вздыхал доцент Евдокимов. – А без образования ничего не получится даже из гения.
Я скромно сидел в актовом зале на семинаре Евдокимова позади всех особняком и наблюдал за происходящим. Не было ни зависти, ни ожесточения в душе. Покой и уверенность владели мной. Я уже понял, что Литературный институт – мой дом. И чувство, какое владело мной на Чукотке, что на Индигирку вернусь, похожая уверенность жили во мне и теперь. Терпение. Терпение. Именно это качество необходимо писателю. Виктор Астафьев однажды в узком кругу высказался: « Книги – пишутся "пятой точкой". Терпением болезни. Терпением врагов. Терпением жены. Терпением немощи. Если даже не можешь физически, все равно пиши. Ибо никто за тебя эту работу не сделает. В нашем деле замены нет».
Среди поступивших Слава Дёгтев выделялся скороспелой, мало внятной речью, со слюнкой на губах. Стало интересно посмотреть его тексты. В завершение семинара Николай Семенович представил студентам меня и горько сетовал:
- Вот кто должен с вами учиться… - без комментариев.
Славу Дёгтева это задело. В общежитии он пришел ко мне в комнату, принес свою рукопись. Походя читать - я не согласился. Решил, посмотрю после. Разговорились. Дёгтев работал в Воронеже пожарным бойцом. Рассказал, как пожарные в горящих квартирах шарят в поисках ценных веще и денег, пока тушат пожар. Я не поверил: дикость какая-то.
- И ты, тоже? – переспросил его.
- Случалось. Помог, раз вынести ковёр…
Мне и рукопись его расхотелось читать. Пройдет пару лет, Славу Дёгтева я вспомню, работая пожарным на Сарылахской обогатительной фабрике. Утром по тревоге мы выехали в совхоз «Дружба», который в километре от поселка Усть-Нера. Горел коровник. Рукава с водой тяжелые. Работали по двое, с подстраховкой. Я забрался по лестнице на плоскую крышу коровника. Петька Лапшин подал наконечник с пустым еще без воды рукавом. Я и крикнуть Петьке не успел: «давай воду». Как земляной и гнилой потолок провалился под моей тяжестью в пожарной амуниции. Обрушился в «доменную печь» горящего коровника. Брезентовый рукав без воды натянулся канатом. Я повис над полом в бушующем вокруг пламени. Мгновение – опытный Петька Лапшин выдернул меня обратно на крышу, благо, что рукав с наконечником я цепко держал. После пожара, отдыхая с расчетом, я припомнил рассказы Славы Дёгтева и поделился с ребятами.
- Какой же он после этого писатель? – возмутился Петька. – Мародер! В армии мы мародёров - «псами войны» звали.
Лапшин в армии служил пожарным рядовым бойцом. На Обогатительной фабрике одна пожарная машина. Расчет четыре бойца. Лапшин – начальник караула. Опытный пожарный.
- И тебе нельзя работать пожарным, - подвел Петька Лапшин. – Нас в армии по специальному тесту отбирали. «Героев» не брали пожарными бойцами. Сгоришь и ты когда-нибудь со своим характером - лезти вперед батьки в пекло. Не будь меня сегодня рядом с тобой на крыше коровника, точно бы сгорел в два счета.
Петька Лапшин меня убедил. Не стал я ждать очередного пожара, уволился. Бережет Господь. На Ольчанском перевале не дал погибнуть, в горящем коровнике не позволил сгореть. Значит, нужен Богу, размышлял я, продолжая усидчиво заниматься самообразованием.
Вторую свою поездку в Москву даже и не запомнил. Как сон прошла. Как с аварией на Ольчанском перевале: вышибло из памяти. Но Бог любит Троицу. Дело свое упрямо осваиваю. В «Полярной Звезде» вышла повесть «Чифирок». Софрон Петрович Данилов поторапливает с изданием книги. Патриарх якутских писателей предлагает с первой книгой стучаться в Союз писателей Якутии. Пока он жив. Настаивает. Написал рекомендацию в Союз писателей СССР, отдал её мне на руки.
- Мало мне осталось. Возраст. Успеть бы хоть тебя в люди вывести…
Я сердцем любил Софрона Петровича Данилова, душой принял его произведения. Писатель он был настоящий и честный. Якутский Союз писателей «многочленный», русских только трое. Якутия. Национальная республика. Большинству приехавших в Якутию временно работать, не до русской литературы. Добывают золото, алмазы, работают шоферами на зимниках. Живут одним днем. Для меня Север за пятнадцать лет стал родным домом. Мыслил жить на Индигирке до старости. Не понималась еще «старость» - «венцом всему». Не понималось и не думалось о том, что и отец с мамой не вечные. И что дети обязаны жить рядом с родителями в их старости. Обязаны хоронить их, прибравшихся в родную землю, после земных трудов. Обязаны присматривать за могилками. И в Родительскую субботу поминать их и любить, как живущих рядом. Не понималось. Собственная жизнь виделась устоявшейся, будто в одном нескончаемом дне текущая, как летние белые ночи на Индигирке. Жизнь – бессмертный день.

3. Жизнь – бессмертный день.
Творческий конкурс я одолел и по третьему кругу. Работал я уже охотоведом Оймяконского района.
Может быть, я бы и не поехал, из-за безденежья. Но получил вместе с приглашением на вступительные экзамены коротенькое письмо от Михаила Петровича Лобанова: « Уважаемый Валерий! Приезжайте обязательно. С уважением. Михаил Петрович Лобанов». Будто чувствовал мои сомнения Михаил Петрович, когда отбирал рукописи будущих своих студентов. Нашел время зайти на кафедру заочного отделения, попросил декана Низову Галину Александровну отправить его письмо вместе с приглашением. Галина Александра Низова любила одаренных ребят. И когда я поступал во второй раз и не поступил, жалела меня словно мать родная.
- Наберись мужества. Бейся на следующий год. И мы костьми здесь ляжем, но ты будешь учиться. Именно тебе Литинститут многое даст.
С Михаилом Петровичем Лобановым я не был знаком. Поднял журналы «Наш Современник» за прошлые годы. По оглавлению нашел его статьи о литературе. Отмечал эти статьи и прежде при чтении: дивился их чистоте русского языка, хрустальной прозрачности и глубине мысли. Человек я уже был искушенный Словом. Опытный читатель. Перечитав статьи Михаила Петровича Лобанова, понял: есть, кому доверить мысли и чувства в Литературном институте имени Алексея Максимовича Горького. Ехать в Москву следует. До поездки в Москву оставалось еще пара месяцев. Мой начальник, старший охотовед Оймяконского района Егоров Юрий Георгиевич пообещал:
- Денег я тебе на поездку дам.

Охотоведом работать в Райохотнадзор устроился случайно. Как-то сидим в камералке геологов в кабинете у Михайлова, начальника полевой партии. По случаю Дня геолога выпиваем. У мужиков дорожное настроение – скоро в поле. Говорим о рыбалке на знакомых реках, о медвежьих углах хребта Черского. И конечно, об охоте. Михайлов рассмеялся:
- Мужики, анекдот! Виталька Егоров – геолог нашей партии рассказал. Был однажды с братом охотоведом на весенней охоте. Подстрелил случайно глухаря. А стрелять глухаря запрещено. Юрка, его родной брат – старший охотовед района – на родного брата протокол за глухаря составил, оштрафовал. Как вам нравится?
Много злых слов от охотников - в адрес старшего охотоведа - я наслушался за минувшие пару лет, бывая на весенней охоте на уток. Но встретить его в тайге не довелось. Редко кто робко возражал:
- Справедливый. Честный мужик. Вам только волю дай…
Воли при единственном охотоведе на весь Оймяконский район и так хватало. В Артыке автобаза большая. На «Татрах» забираются шоферы к рыбным озерам, и морским неводом вычерпывают чира целыми кузовами. Зимой на снегоходах бьют лосей и оленей без лицензий и без меры. Старатели берут отгулы: кто в Москву самолетом «в Сандуны попариться» на недельку летит. Кабаки в Усть-Нере вечерами гудят. Деньги пачками старатели подкидывают под потолок ресторана. Пляшут, поют. Клондайк. Кто охотится и рыбачит.
Охотовед Егоров меня заинтересовал. Откладывать не стал, поехал автобусом в поселок Дорожный. Там мост через Индигирку. На краю поселка Аэропорт. Егоров жил с родителями. Отец его работал гидрологом. Мама – финка по происхождению. Семья добропорядочная, объяснили мне местные мужики.
- А Юрка, тот вообще мужик золотой!
- Так уж и золотой, - не поверил.
- Узнаешь его – убедишься: вечный труженик. В одиночку бокс для машины построил, - указали путь к гаражу на берегу Индигирки.
Заробел я что-то от таких оценок. В районном Охотобществе рыбинспектор Семён Винокуров масла в огонь подлил:
-Юра ищет помошника. Желающих много пойти в охотнадзор работать. Да он кого попало, не берет.
Ехал к Егорову с надеждой устроиться работать охотоведом. Слава в поселке у меня тоже скандальная. Но честность мою и враги признают. Справедливость – первейшее качество в человеке, если ты за перо взялся и стал марать бумагу. Размышлял я, достигнув высоченного бокса на одну машину. Стены набраны из бревен стоймя, добрые распашные ворота. Глухая калитка с кованым кольцом. Повернул – открылась. На рабочем месте охотовед. Я ожидал увидеть вездеход ГАЗ –66, который имелся в инспекции. Опешил от пустоты бокса и голой рамы на колесах. Егоров возился со снятым двигателем. Кабина снята с рамы. В боксе продумано все - для удобства работать. Под потолком кран-балка с подвижной электролебедкой. Кран – балка при надобности катается по швеллеру от стены до ворот. И не мудрено, что старший охотовед в одиночку разобрал и снял с рамы все агрегаты и кузов автомобиля. Везде порядок и системность.
Юра мне сразу понравился. Моложе меня на три года. Лицом светлый, голубоглазый фин. Высокий ростом, крепкий телом. Говорит не замысловато и до неожиданности прямо.
- Винокуров подсказал, говоришь.
Работу он не оставил. Сидел над ванной с соляркой и промывал шестеренки. В боксе тепло и светло. На стенах мощные неоновые лампы 500 ватт.
- Помошник нужен, – согласился Егоров. - Машину одному собирать сложно. Ставка охотоведа не занята. Зарплата маленькая. Прибавка от штрафов тоже не ахти какая. Но жить можно, если природу и зверей любишь. Наведу о тебе справки, поговорим. Приезжай завтра к девяти. Двигатель на раму поможешь ставить.
Так я и стал работать охотоведом. За месяц собрали с ним машину. Поставили на раму удобную и легкую будку с печуркой.
- Что за справки ты обо мне наводил, - спросил его, освоившись.
- Положено. В милиции – о судимости. В браконьерах тоже не числишься. Оружие охотоведу положено: наган или пистолет ТТ. В наркологии – может ты псих.
- Ну и как?
- Нормально. Работай.
Однажды я приехал угрюмый на работу.
- Что так?
- Жена. Денег совсем в семье нет.
Управление Охотнадзора Республики в Якутске. Бухгалтерия начисляет и высылает зарплату на сберкнижку. Мне еще зарплата не положена. Вечером прощались, Юра подает деньги.
- Двести рублей. Пока хватит семье. Тоже нет. Но я с родителями живу.
- Жениться не собираешься, - случайно брякнул.
- Рад бы. Да не на ком. Да я и не целовался еще ни разу.
Таким откровением я был потрясен.
- И женщину не знаешь? – осторожно, чтобы не обидеть человека, удивился вслух.
- Не знаю.
Потрясающая откровенность, открытость. Это – доверие. И я рискнул.
- У моей жёнки есть подруга твоих годов. Тоже ни с кем еще не целовалась. Моя проболталась. Девка зрелая. Не прочь с хорошим человеком познакомиться. Но застенчивая, упаси Бог. Познакомить?
-Познакомь…
Отдал Наталье деньги. Перед сном, поделился о непорочности в Егорове.

- Он хоть интересный с виду – твой Егоров?! Наталья за крокодила не пойдет. Девка - красавица.
-Еще какой! Редкий мужик. Не пьет и не курит. Окончил Иркутский сельскохозяйственный институт, факультет охотоведения. Сильный душой мужик.
Наталья Динвай родилась на Индигирке. Егоров тоже коренной потомственный северянин. Моя жёнка горела нетерпением свести молодых людей. С Егоровым я сработался. Восхищался им, после задержания следователя прокуратуры и двух милиционеров на браконьерской охоте. Помогли нам тогда старатели. Самосвал возвращался на участок с прииска, когда мы задержали прокурорский УАЗик в тайге и досматривали. Убить зверя браконьеры еще не успели, но три карабина пришлось им под протокол отдать. Оружие не зарегистрировано и разрешений на карабины нет.

После ледохода в июне мы разделились. Егоров контролировал верховья реки до Оймякона. Моя территория – низовья реки до хребта Черского, до первых порогов на реке. Две моторные лодки. В конце июня сенокос. На каждом прииске подсобное хозяйство. Держат коров ради молока детям в детсады и ясли. На сенокос прииск выделяет людей. Живут они в пойме рек и речек артелями и поодиночке. Косят. Хариуса острогой по ночам бьют на мелководье при факелах. Шалят – постреливают уток. И как водится, оружие нелегальное.
Погода установилась ясная и теплая. Решили с женой её подругу Наталью с Егоровым знакомить. Воскресным днем, на Юриной «казанке» поплыли отдыхать в рыбное место. День провели без напряжения. Женщины «смотринами» остались довольны.
Через пару дней жена с детьми улетела самолетом в отпуск в родной Воронеж. Остался один. Соболюха уже третий сезон в тайге с Володей Прусаковым. Зиму Соболь рядом со мной живет, а весной охотно селится в Прусаковском сарае, из которого когда - то удрал. Соболя любил и не на шутку обижался за его стремление покинуть меня летом.
После отъезда семьи, собрался пожить в палатке на берегу реки в низовьях у Софроновского прижима. Место там рыбное и сенокосчиков с прииска «Юбилейный» много. Хоть рыбу не дам острогой бить. Колька Кукса в отпуск пошел. Согласился на пару дней сплавать порыбачить. На борту моей лодки «казанки» белой краской трафаретная надпись «охотнадзор». Сорок километров до Софроновского прижима сплавлялись без мотора тихо часа три. То там, то там выстрелы. Причаливаемся к берегу, идем – находим. Ружья изымаем под протокол: закрыт сезон для охоты. Десяток нелегальных одностволок отобрали.
- С тобой порыбачишь, - заворчал Колька Кукса.
На Софроне землянка - вырытая в откосе берега, полная рыбаков. Рыба, жаренная в жестяном противне, вся в следах от остроги. Мужики нагло меня оттерли к двери.
Колька был на улице, на шум появился в дверях за моей спиной. В землянке полутьма от одной свечки. Не разберешь, сколько еще человек на нарах. Порвут мужики любого инспектора.
- Ты што ли писатель, - раздался вопрос из темноты. – Это вы с Егоровым ментов нынче повязали? А ну-ка - сели все! Место у стола дайте уважаемым людям.
Зимой при задержании прокурорской машины в охотугодьях старатели подвернулись свидетелями. Молва быстро среди золотодобытчиков прошла.
- Присаживайся начальник к столу. Потолкуем. – Поднялся с нар из темноты пожилой уже видом хмурый человек. По пояс без одежды, от синих рисунков - наколок на теле свободного места нет.
-Виноваты, начальник. Казни.
- Казнить я вас не буду, но остроги и огнетушители с факелами отыму, - нахмурился от такого поворота событий. Протоколы составлять глупо в такой темени; лодка с изъятым оружием у берега без присмотра.
- Иди, Коль к лодке, - попросил. – Я и один здесь справлюсь.
Колька Кукса ушел к лодке с оружием.
- Не боишься, что когда-нибудь тебя за твою борзоту кончат, - подал кто-то из темноты.
- Почему – борзоту? Поступаю справедливо. Сам не шакалю и другим крысятничать в тайге не даю.
- Э-э, браток, - усмехнулся «Синяк» в наколках. – Такие как мы, грешные, тебя не тронут. Мы справедливость и честность в людях ценим. Он о ментах тебе толкуют.
С милицией у нас с Егоровым действительно натянутые отношения. Приходил в кабинет Охотнадзора, просил за своих людей начальник райотдела подполковник Масленников. Прокурор Нечепорук дотошно изучал у нас в кабинете протокол на своего сотрудника, просил дело замять. Егоров жил и работал открыто и чисто, никого не боялся. Он старший охотовед, ему и решать.
- Ничего мы с ними не сделаем, - сказал Егоров, когда остались вдвоем.
- Сделаем. Напишу заметку, и отправлю в московский еженедельник «Неделя». После этого вынуждены будут исключить всех троих из охот общества. К уголовной ответственности, конечно, их не привлечешь, не успели зверя убить.
Так и поступил. Заметка в «Неделе» вышла удивительно скоро. Милиционеров после этой публикации уволили из милиции, следователь прокуратуры перевелся работать в военную прокуратуру в Якутск. Такого эффекта от заметки не ожидал даже Егоров.
- Теперь пойдет охота на волков – на санитаров леса. Обложат флажками – по одному отстреляют: с работы вышибут.
Так и случилось. В Охотуправлении в Якутске мне предложили уйти из системы добровольно. Два года охотоведом всего и работал. Чуть позже вынужден был оставить должность старшего охотоведа Оймяконского района и Егоров. Но это будет потом.

В сотне метров от землянки с сенокосчиками - выше по берегу, мы решили заночевать. Какая уж тут рыбалка. Выспались в палатке и поплыли с Куксой в поселок сдавать изъятое у сенокосчиков оружие. Три остроги и факелы с огнетушителями под солярку я все-таки у рыбаков от землянки забрал. Понятно, новые изготовят. Необъятного – не объять. Совесть успокоил.
В поселке на крыльце дома ждал меня Сережа Казаков. Студент третьего курса Литературного института. Познакомился я с ним в институтском общежитии, когда поступал по второму кругу. Парень сам меня нашел. Интересовался Севером. Пожелал приехать в гости. Дал ему адрес. И вот, приехал.
- Ты бы хоть телеграмму дал. Я мог и неделю дома не появиться, - обрадовался я Сергею.
Двадцать лет студенту, – какие мозги? Какой опыт? Особенно у творческой натуры. Мозгов – нет. Опыта житейского и подавно. Пожил у меня студент пару суток, и понял я, что в мое отсутствие он дом спалит. Плиту включит, забывает выключить. Конфорка от перегрева малиновая от жара плавится. Постельную простынь в первую ночь сигаретой прожег, курил в кровати. Ходит задумчивый, с мутными зрачками – гений парень, не иначе. Писал Сережа Казаков фантастику. Ну что тут скажешь? Решил отправить студента за горный хребет Черского, самолетом в эвенский поселок Мому. В июне вода в Индигирке высокая. Глубины для речных судов хватает. Баржи самоходки поднимаются от поселка речников на Белой Горе к поселку Мома. Грузчики разгружают баржи, бешеные деньги имеют: порта и кранов в Моме нет, все грузы на баржах на мужицком горбу выносятся на пристань в склады. Студент согласился посмотреть, как эвены живут, Мому. Не мешкая, отвез его в аэропорт, сдал на руки Вирусу Черпаку, второму пилоту АН-2. «Вирусом» приятели авиаторы звали Витька за энергетику, за способность кого хочешь завести и до бешенства довести. Витёк Вирус – бард, исполняет свои песни под гитару. Хорошие песни. Наш человек. Студенческий билет у Сережи Казакова солидный: «Союз Писателей СССР» – серебром на корочках оттеснен.
- Писатель? - Вирус повертел студенческий билет. – Поехали…
Приехали мы в аэропорт утречком. Не прошло и часа, мой студент уже летел в АН-2 над горами на восток.
Дома я не задержался. В лодке на берегу палатка, продукты и удочка. Прикупил в магазине у ресторана «Полярного» папирос «Беломору», посидел у костерка на каменной косе с мужиками и отвалил работать к Софроновскому прижиму.
Взял из дому кассетный портативный магнитофон – работает от лодочного аккумулятора, аудикассету с записями музыки Моцарта, трехтомник Александра Сергеевича Пушкина. Расчитывал не появиться в поселке неделю. Музыка Моцарта в потрясающей тишине среди гор, далеким эхом волнами наслаивается и возвращается. Чувство такое, будто эта музыка рождена горами и водной стихией Индигирки. Природная акустика всеохватна и чиста. Нет ни хрипоты, ни визгливости. Каждая нота слышится, каждый звук хрустальный.
На третий день, слышу утром из спального мешка, моторная лодка прет по реке сверху к моему берегу, к устью ручья, где моя палатка. Хариуса в устье ключа всегда много. Коренной берег высокий. Рослые в зелени лиственницы, сухой мшаник. Обзор реки дальний с крутояра. Костер жгу на галечной косе, где рыбачу удочкой хариуса в устье ключа. Под берегом лодка. Красотища и покой для души! Воздух – не надышишься!
Моторная лодка стукнулась дюралевым днищем о гальку. Лодочный мотор затих. Голоса Наташи Динвай и Юры Егорова.
- Спит, наверное, - громко позвал Егоров.
Я выбрался из спального мешка, натянул парусиновые брюки, сунул ноги в болотники и выкосился боком из палатки. Спустился по тропинке к становищу в устье ключа.
Егоров смеется счастливо, открыто. Таким счастливым я его никогда не видел. Они переглянулись с Наташей.
- Две новости привезли, - хитрила Наташа. Обнимая за пояс Егорова, поджимаясь ласково щекой к его груди.
- Одна – хорошая. Другая – плохая. Отгадай.
«Пожениться решили – по лицам видно, - прикидывал я. - А вот «плохая»? Неужели»…
- Студент вернулся? Жениться решили.
Угадал, - смеется счастливо Егоров. - Заявление в ЗАГС подали. Студент твой вчера вернулся из Момы, в форточку проник в твою квартиру. Дверной замок изнутри открыл. Ваня Шилов Куксе сказал. А Кукса Колька Наташе. Срочно пришлось плыть до тебя.
Колька Кукса и Наташа Динвай живут в одном доме, соседи через стенку, входные двери рядом. Колькина Райка работает в картооформительском бюро экспедиции вместе с моей женой и Наташей. Тесен мир. Пришлось сматывать палатку, грузиться и плыть в поселок. Натворит студент без меня дел.
Студент мой после Момы изменился. «Гениальность» с облика лица и повадка думать, подперев лоб растопыренными пальцами, испарилась. Полы в квартире вымыты и блестят. Везде порядок и ни пылинки. Даже электроплиту хозяйственным мылом отмыл до натуральной белизны эмали.
- В Моме комары крупнее пчел, - оправдывался студент.
- На какие шиши поедешь назад, в Москву. В июле и мне лететь на экзамены. У самого денег еще нет. Дать мне нечего. Устрою тебя грузчиком на базу комбината «Индигирзолото». Бригадиром там твой коллега Володя Яницкий – тоже литератор, - высказался я раздраженно, прикидываю дальнейшую судьбу студента.
Володя Яницкий приехал на Индигирку в самые морозы в середине декабря. Привез и жену, и шестилетнюю дочку, и даже японский ковер в рулоне. Этот ковер меня больше всего позабавил. Хотя, какое надо иметь представление о Крайнем Севере, чтобы ехать туда на работу в декабре, да еще с семьей?! Знакомые у Яницкого в поселке были. Позвали в свое время безответственно. Приехал. Время прошло, и знакомые уже перебрались в другое место.
Пару суток жил Яницкий в гостинице. Там ему подсказали, дескать, есть такой чудак в поселке, пишет рассказы. Володя купил литр «Вермута» и нашел меня вечером дома. Вино меня покоробило. Так дела не делаются. За бутылку я помогать не стану. Пить вино не решились. Время еще не позднее, пошли с Яницким к Сереге Вяткину кузнецу на квартиру. Серега как-то обмолвился, что домик матери в районе вигровских гаражей пустует под замком. Жить можно, печь исправная. Угля и дров в запасе нет. С женой Натальей мы иногда скандалили, и я порывался в такие часы уйти из дому. Мечтал о норе. Серега Вяткин предложил поселиться в этом домике. Я ходил, смотрел жилье. Дом разделен на два хозяина, на каждой половине кирпичная печка – «пенал» с одним окном в улицу. Но жить можно. Серега Вяткин согласился пустить Володю Яницкого в дом матери. Дал ключ от замка на входной двери.
Повел Яницкого смотреть жилье. На другой день, попросил Володю Козлова выгнать из теплого бокса на мороз «Кировца», навалил в ковш угля, подъехали к пилораме – доверху забил ковш обрезками чурок с комля, досками на растопку. Привез на двор хибары. А морозы будто взбесились. Володя Козлов не хотел и «Кировец» из теплого бокса выгонять. Но слово «помочь человеку» - для северянина закон. И человек человеку помогает в трудный час.
Не минула и неделя, привел Яницкого на склады «Индигирзолото» к начальнику базы Калоше. Сечевой казак с Украины, Калоша Дмитрий Тимофеевич был моим приятелем по казачьим понятиям. Я – сибирский казак. Ко всему прочему Калоша был великий книгочей и боготворил меня за стремление пробиться в Литинститут. Яницкий коротко отработал простым грузчиком. Освоил профессию и Калоша поставил его бригадиром. Володя Яницкий литератор настоящий, но тоже, как и я, «молодой писатель». Публикаций в журналах еще нет. Но в рукописях его было видно, толк из него выйдет в писательском ремесле.
Без лишних слов Яницкий взял моего студента Литинститута в бригаду грузчиков. Лето, основной грузопоток из Магадана, отгрузка на прииски. Заработки высокие.
Лето в Якутии жаркое, дожди редко. Я жил на реке в палатке и усиленно готовился к экзаменам. Читал Пушкина, Лермонтова в который уж раз. Главное написать сочинение.
Незаметно, в кутерьме дел подкатил срок отъезда в Москву. Студент жил в квартире аккуратно, собрался и август грузчиком отработать. За неполный июль он заработал девятьсот рублей грузчиком. Понравилось. В Москве мы должны были с ним встретиться в общежитии.
Юра Егоров дал мне на поездку в Москву семьсот рублей.
- Нет больше, - засмущался. – В августе хотим с Наташей в свадебное путешествие на недельку в Москву слетать. Получу отпускные за три года. В Москве подкину тебе денег при встрече.
День отлета выдался добрый. Прошел регистрацию. Иду в людском потоке пассажиров по летному полю к самолету АН-24. Обернулся на аэропорт, скользнул взглядом по высокому зеленому штакетнику, отделяющему летное поле от аэровокзальной площади. И обмер! «Соболюха мой?! Точно он!» Сидит на задних лапах черным зверем, уткнул мордашку между штакетника и повизгивает, гавкает - зовет меня. С сумкой за плечами побежал от самолета к штакетнику. Соболюха привязан долгой ременной конской подпругой к перекладине забора.
- Соболюха! – присел, расцеловал его в нос. Позволил облизать мне лицо, короткий ежик на голове.
- Соболюха. Друг мой. Где Прусаков?
У забора зеленый геологический вьючный ящик, объемный рюкзак «Ермак» и спальный геологический мешок в чехле.
Из Отдела перевозок вышел на крыльцо Володя Прусаков. Заметил меня в окно из помещения.
- Среди лета в другую партию начальником отряда назначили, - подошел Володя. - Утром прилетели с Соболем вертолетом. Вечером улетаем на Иньяли. Не забыл еще эту реку?.. Домой даже нет возможности заглянуть, - объяснил он свое появление в аэропорту в мой день отлета в Москву. Какое счастье, что их встретил! На удачу! Реку Иньяли я не забыл. Зеленый иней на осоке от первого ночного заморозка. Киевскую студентку Людмилу. Эрику с Мыса Шмидта не забыл…
Север! Люди! Какие, люди! Как хорошо и радостно жить в этом прекрасном мире!..

4.Искушение золотом.
Экзамены идут в три этапа. Первый – конкурс. Второй – «собеседование». Третий – обычные экзамены для гуманитарных высших учебных заведений. Литинститут - духовная богадельня, можно сказать монастырь для творческих монашествующих душ. Здесь каждый молится Богу, каким он его представляет.
Творческий конкурс прошел зимой. Собеседование проходило в актовом зале на втором этаже Литинститута. Комиссия из известных писателей, солидная. В истории института известны факты, когда студенты поступали с не своими рукописями. К третьему курсу творческая несостоятельность выяснялась - и «творцов» отчисляли безжалостно.
Собеседование доброжелательное. В рукописях автор виден, как не ухищряйся. Стиль писателя – сам автор. Как живет, так и пишет. Какой интеллект, такой и словарный запас. Но есть в человеке основа, которая видна только в глазах. Это - душа человека. Именно глаза скажут: живёт душа в человеке, или не дал её Бог. Большинство писателей сочиняют рассудочно, и редко кто пишет, полагаясь на свою душу. Профессор Литинститута Михаил Петрович Лобанов колко изучал меня, сидящего перед комиссией. И я видел, что мои рукописи и все что в них изложено, никак не вяжутся с моей внешней жесткостью. Сидел, будто пружина туго сжатая. Речь моя через пень колоду.
- Вы мне чем-то напоминаете молодого Виктора Астафьева, - выслушав моё словесное бездорожье, улыбнулся Лобанов.
- Водку, пьёте? Песни, наверное, под гармошку поёте.
- Водку пью. Песни под гармошку пою. И пляшу. И …плачу, - засмущался.

До экзаменов я допущен. Два года подряд на вступительных экзаменах я срезался у доцента Малькова. Преподавал Мальков в институте «научный коммунизм». В этом году доцента Малькова на экзаменах тоже не миновать. Первый экзамен сдал на троечку - благодаря декану заочного отделения. На Малькова декан Галина Александровна Низова повлиять не берется. Мальков жестокий к студентам. Студенты очного обучения при этой фамилии трепетали в страхе до истерики. В прошлом доцент Мальков работал прокурором. Каким образом он стал «историком научного коммунизма» понять трудно. Но факт: в институте он учил студентов по своей книге – компиляция других авторов историков.
И в этот приезд я поселился в общежитии Литинститута на седьмом этаже в номере писателя Юрия Сергеева. Поздним вечером долго сидел за письменным столом, подперев кулаком щеку, давил – отпускал кнопку настольной лампы, чередуя свет с сумраком комнаты. Юра Сергеев учится на ВЛК. Высшие Литературные курсы. Для своей семьи он на два года снял квартиру в Москве, а номер пустует. Познакомился с Юрой Сергеевым в прошлом году. Также шли экзамены. На втором экзамене у доцента Малькова я «отселился» от остальных абитуриентов. Вторично. Два года подряд!
Забрал документы и просиживал время на лавке в дворике дома Герцена. Спешить уезжать не стал. Искал варианты. Евгения Сидорова из института попрели. Ректор теперь другой. Егоров Владимир Константинович. Публицист, работавший одно время в «Комсомольской правде» и в ЦК Комсомола. В институт ректором пришел кремлевскими коридорами. По слухам, большая умница и порядочный человек. Значит, есть какая-то калитка. Некому отворить потихоньку эту калитку. Нужен авторитетный человек – ходатай за меня.
День светлый и солнечный, а тут хоть волком вой. Рядом на лавку ухнулся крупный мужичище, в белой рубахе, распахнутой до пупа. Брюки измяты в коленях гармошкой. На абитуриента не смахивает. Идет набор на ВЛК.
- Ты, случайно, не с Севера? - задал он вопрос.
- Из Якутии. Как определил? – удивился.
- Только северяне могут вальяжно и независимо валяться на московских лавочках.
Я всмотрелся в лицо соседа. Буквально до отъезда с Индигирки в Москву мне попалась в книжном магазине на глаза книга «Королевская охота» Юрия Сергеева. С фотографией. Книга настолько хорошо написана о геологах и охотниках, что лицо автора на фото врезалось в память.
- А ты, наверное, Юрий Сергеев. Автор «Королевской охоты».
- Сергеев, - поднялся он для рукопожатия.
Вечером договорились увидеться в общежитии в его 704 номере. С собой в заплечной сумке был журнал «Полярная Звезда» с моей повестью.
- Для знакомства. Как с автором. Какой ты писатель я знаю, - дал ему почитать свою повесть «Чифирок».
- Подарить не могу: единственный экземпляр, - журнал мне вернули в Учебной части вместе с документами.
Юрий Сергеев в молодых годах работал буровиком в Южной Якутии. С Севером связь не теряет. Бывает наездами в Якутске, собирал материал для написания романа «Становой хребет». С собой у него была его вторая книга «Самородок». О старателях южной Якутии. Книгу он подарил с автографом. До вечера расстались.
Я поехал в общежитие. Жил на третьем этаже. Время еще раннее и коридор безмолвствует. Мои сожители по комнате бродят по Москве. За «Самородок» принялся сразу. И зачитался. Вечером появился стремительно Сергеев и сходу обнял. Троекратно, по-русски расцеловал.
-Это тебе за твоего Чифирка! Собирай вещи. Поедем на седьмой этаж. Будешь жить в моем номере. Сам я на Москве квартиру снимаю.
Вечер прошел за выпивкой.
- Ректора Егорова не знаю, - прикидывал Сергеев. – Но завтра поговорю с ним о тебе. Он из бывших комсомольских вождей. Может Толя Буйлов знаком? За роман «Большое кочевье» Буйлов получил премию ЦК Комсомола. Поговори с ним.
Буйлов жил на писательском этаже и был в номере. Юрий Сергеев поехал на Москву к семье. Решил потолковать с Буйловым. На ВЛК он направлен от Красноярского отделения Союза писателей. Живет в Дивногорске. Земляк красноярский. Пошел к нему в номер.
Познакомились. Номер по-бабьи вылизан, чист. Самовар.
- Нее, к ректору не пойду, - отказался Буйлов. – Кто я такой? Он меня и слушать не станет. Здесь нужен кто-то из мамонтов в ходатаи.
Чаёвничать, после такой самооценки, с Буйловым отказался. Неприятен мне этот «лауреат» стал. С этим его самоварчиком в виде «Спутника», скатерочкой хлорно стерильной на казенном столе. Юрий Сергеев до слез расстроился моим вторым провалом. Писатель Юрий Сергееву понимает, как далеко ехать до Москвы с Индигирки. Рубашку готов снять, в своем номере поселил. И кто из них после этого настоящий писатель? Размышлял, возвратившись в номер.
К Егорову Юра Сергеев решил идти без меня. В ректорском кабинете он отсутствовал долго. Я ждал его на подходе к приемной. Вышел Сергеев взмыленный, будто воз тяжкий до этого тянул.
- Ничего нынче не получится, - утер платком лоб Юра. – Придется тебе, брат, еще раз испытать судьбу.
Сергеев проводил меня до Автовокзала, откуда идут автобусы в Домодедово. Обнялись.
- На следующий год приезжай. Будешь жить в моем номере. Ключ для тебя вахтеру отдам. Только сообщи, когда будешь…

Прошел год. Июльским утром я прилетел в Домодедово. На электричке доехал до Савеловского вокзала. Оттуда на троллейбусе добрался до улицы Добролюбова. Где и стоит семиэтажное кирпичное здание общежития Литературного института. И нынче, ключ от сергеевского писательского номера, меня на вахте действительно дожидался. Из телефонного автомата на седьмом этаже я позвонил Юрию Сергееву по московскому телефону.
- Нет его дома. Уехал на Кубань, - ответила женщина.
Писатель Сергеев кубанский казак. О казачестве мы вели беседы в прошлом году. Мои прадеды Пушкины – сибирские казачьи старшины. Сергеев кубанских атаманских корней казак.
Каждый год я даю на вахту общежития журналы со своими публикациями. Получая ключ от номера Сергеева, обратил внимание на молодость девушки вахтерши в нарядном на лямочках платье, на ее золотые зубы при улыбке. На очки. В вестибюле тусклый свет, а девушка в широких солнцезащитных очках.
Обменяв ключ на «Полярную Звезду» с моей повестью, поехал на лифте на седьмой этаж.
После меня за минувший год в номере никто так и не жил. Даже комплект чистого постельного белья сохранился в упаковке на полочке в шкафу.
За распахнутым окном близкие листья рослых многолетних тополей. Остро пахнет сухой осиной, горячим асфальтом. Жаркий день отстоял. Москва погружается в синеющую вечернюю мглу. Москва шумит и вечером и ночью. В квартале от улицы Добролюбова - Останкинский молочный завод. Денно и нощно там гремят железом и жестью в производственных цехах конвейеры, гудят машины.
В районе Зеленой Рощи много зелени. Улицы чистые. За железнодорожной линией совсем близко Останкинская башня. Я полюбил общежитие. Полюбил этот район. Дружил со студентами очного обучения. В прошлом году студент Серёжа Казаков с другом возили меня в знаменитые Сталинские Высотки на Воробьёвых горах к своим подругам – «доценткам». Ходил с поэтами-студентами на Арбат, где они подрабатывают чтением своих стихов. Показали мне парни и Красную площадь. И «Кузькину мать» - ВДНХ. Я поил их добрым московским пивом «Колос», кормил креветками. «Обмен опытом» с Москвой состоялся. Принадлежность к Литинституту позволит укоренить этот «обмен опытом» с Москвой, возможно, долгие годы. Но если не поступлю и третий раз?! Москву я вряд ли когда больше увижу.
Ощущение тревоги, будто перед началом войны, поселилось во мне последний год - после прочтения «Усвятских Шлемоносцев». В пространстве над страной повисла какая-то угроза после прихода Горбачева, нового «генсека» в Кремль. А слово «перестройка» вкрадчиво проникало в душу тревогой, будто накануне войны. Вряд ли бы посетили меня подобные ощущения и мысли о нависшей угрозе и о близком начале войны. Вряд ли. Но понятия эти горние - душа моя почерпнула в глубинах «Усвятских Шлемоносцев». Всем естеством принял я книгу, узнал в себе и ощутил себя русским «Шлемоносцем».
Размышления мои отвлек тихий стук в дверь. По часам не поздно, около одиннадцати вечера. За окном еще небо не погасло от закатных лучей. Поднялся до двери.
- К вам можно? Не поздно я? - девушка с вахты прочитала повесть и принесла «Полярную Звезду».
- Можно я у вас посижу?- робко попросила она.
- Пожалуйста.

Приход девицы вахтерши меня не удивил. В общежитии Литературного института давно никто и не чему не удивляется. Не задают лишних вопросов. Не нагружают своими проблемами. Каждый сам себе творец. Девица пристроилась на единственном стуле. Кресло в номере одно. Верхний свет пригашен. Круг от настольной лампы падает на ее округлые молодые коленки.

-Вот, вы писатель. Разбираетесь в жизни, в людях. Научите меня жить, - какие-то не русские нотки звучали в ее интонации, в тонком голосе. Глупая просьба - «научить жить». Эти солнцезащитные очки, которые она не сняла. Полный рот золотых зубов в девятнадцать лет. Я заволновался от глупой догадки: «Неужели вычислили?» И похолодел.

- Пойдемте, прогуляемся по вечерней Москве. Рядом в парке, хороший бассейн, - продолжала она свои нелепости.
Я молчал, прикидывал. Действительно, в номере душно, почему не пройтись до недалекого парка.

- Хорошо. Прогуляемся до парка и обратно.
Кабинка вахтера освещена. Я полагал, что ее смена закончилась.
- Мы же не долго, - тянула девушка вахтер меня на ночную улицу.

Что за бесовщина. Сказать, что опасаюсь с ней выходить из общежития, стыдно. А что ждет за дверью в полуосвещенном парке – неизвестно. Фантазии мои разгулялись настолько, что стало знобить.
Причина опасаться есть.
Пару месяцев назад в кабинет Охотнадзора пришел капитан Крыловецкий из «валютного» отдела районной милиции. Егоров отсутствовал. Находился я в кабинете на втором этаже старой почты один. Крыловецкий пришел в гражданской одежде.
- Леший, - щедро улыбаясь рыжим лицом, протянул ладонь для знакомства. – Помощь твоя нужна.
Чем занимаются оперативники валютного отдела, мало кому известно даже в райотделе милиции. О Лешем я наслышан. Отслеживает в тайге «хищников» золота, занимающихся незаконной разработкой недр. По возможности ловит за промывкой золота. Тюремные сроки за незаконную добычу золота большие. Поэтому с металлом взять «хищника» редко операм удается. Золото при себе никто из хищников не держит. Тырят порциями в разных местах. А когда выходит «хищник» из тайги, фасует золотой металл или в ружейные патроны вместо дроби. Или в аптечные пузырьки от пенициллина. При задержании, скидывает увесистый от золотого песка пузырек на камень в ручье – стекло осколками с золотом водой уносится. Патрон можно выстрелить из ружья. Докажи потом прокурору, что при нём имелось незаконно намытое золото. Приходится отпускать. В поселок тащить «пустого» хищника - без металла смысла нет.
Охотоведы люди таежные. В теплое время года постоянно в охотугодьях. Оперативники из валютного отдела тоже в поселке не сидят. Приисков много. Контролируют участки, золотоносные полигоны в старые годы выбраны не чисто. Осталось золото в бортах узких ручьев, где бульдозерный отвал не работник. Знают хищники и золотоносные ручьи.
Намытое золото, у хищников скупают ингуши. На Индигирке их нет. Диаспора ингушская в Магаданской области пустила корни после смерти Сталина в конце 50-х. «Взяли в плен Колыму». Пробовали черкесы и чеченцы заняться скупкой драг металла – не пустили. Ингуши монополистами владеют скупкой золота на Колыме. За грамм золота платят выше биржевых цен в десять раз. Золото вывозят с Колымы «лошади». Так зовутся на языке оперативников ингушские женщины, везущие при себе до десяти килограммов золотого песка и самородков. «Лошадь» - женщину сопровождает охранник ингуш. При задержании «лошади», по негласному уговору с оперативниками, с найденным золотом арестовывается мужчина. Женщина не привлекается, в деле не фигурирует. Эта скрытая «война за золото» между ингушами и государством ведется уже полвека. По оперативным данным, колымское золото держится «головкой» ингушей в турецких банках: «общаг» ингушского народа.
Из местных бродяг - «хищников» нет. Едут таежные бродяги парами и по одному из Магаданской области. Площадь золотоносного бассейна на Индигирке огромная, попробуй всех выследи. От вертолета «хищники» маскируются в схронах. Костров дымных не разводят. Махонький костерок в схроне, дымок от него поглощается ветками и мхом. Работая геофизиком рядом с прииском, схроны хищников золота я встречал на Хаттынахе, за горным перевалом на безводном осенью ручье Кварцевый. Ляжешь на скалистое русло и кончиком ножа выбираешь между глинистыми стланцами илистый осадок от паводка. Если повезет, и самородок с тыквенное зернышко выловишь. Для геолога золото, что хлеб. Бережное к золоту и уважительное отношение. Ради этого «хлеба» геологи искали россыпи, рудопроявления, вели разведку и подсчет запасов. Воровства золота среди геологов не водится. Не слышал.
Крыловецкий просил сходить с ним на ручей Турист - мои охот угодья. Капитан Крыловецкий знает золотоносные места не хуже геологов прииска «Октябрьский». Леший пользовался их геологическими приисковыми схемами россыпей, знает и содержание золота на кубометр песков. Ручей Турист правый приток речки Ольчан. Далеко от райцентра. Дел много и на реке с сенокосчиками.
- Всего на пару дней, - уговаривал Леший помочь ему. – У меня УАЗик. Напротив Туриста бросим машину. Переправимся через Ольчан. Сходим до перевала и обратно. Проверим. С прииска звонили. Предупредили, хищники появились.
Я посматривал на капитана милиции и невольно думал над словами Егорова: «Флажками обложат, как волков». У Лешего репутация порядочного мента. Его и Лешим-то прозвали не зря, круглый год из тайги не выбирается. Обрастает рыжим волосьем – глаз не видно. В таежной одежде его от «хищника» золота и не отличишь. Широкий нос лаптем между глаз, выдает его крестьянскую натуру, глаза хитрые, иногда злые. Поговаривают, пошаливает – лосей постреливает.
- Враньё, - уперся Леший в мои подозрения. – Мне что, лицензию не даст Егоров? Один я никогда зверя не трону. Ружьё я в тайгу не беру. Карабина у меня нет. Из пистолета только кедровку и убьешь. Да медведя попугаешь. Кстати о карабинах: наши менты, кто нелегально имеет карабины, попрятали. После вашей расправы с нашими ментами. Отчаянные вы ребята, с Егоровым. Любо!
- Ты что, казак?
- А то!
«Казаку верить можно. За други своя - живот положит», - успокоился и согласился поехать на ручей Турист..

Полковник Пахарев, начальник КГБ района донской казак. В кабинете рядом с портретом Дзержинского шашка в ножнах висит. Знаком с начальником районного КГБ. Против Советской власти не выступаю, но коль молодой писатель, надо им меня было пощупать. Приглашали к себе. С Пахаревым я подружился. Казаки все-таки. От ментовского беспредела, в случае чего, прикроет. Полковник Масленннков, начальник райотдела, сам со мной дружбу искал. Из сейфа достал листочки писчей бумаги, подал.
- Глянь-ка опытным глазом. Я ведь на пенсию собираюсь. Тоже рассказы начал писать.
Я рассмеялся.
- Смешно? Полковник в писатели метит?!
Смеялся я не над Масленниковым. Много пенсионеров последнее время стало мнить себя писателями. Редактор «Полярной Звезды» писатель Володя Федоров показывал мне две фотографии. На одной мужчина пенсионного возраста держит богато украшенную трость в правой руке. На втором снимке этот же человек с тростью в левой руке. На обороте карандашом текст: «На этом снимке отчетливее виден рисунок на трости. Печатайте эту фотографию». Пенсионер прислал «роман», написанный шариковой ручкой в школьной тетрадке. Работал в давние годы инструктором райкома. Воспоминания написал. Рассказал этот эпизод полковнику Масленникову.
- Полковником ты сразу стал? И дерево в один день не вырастает. Жизнь положить надо, чтобы до генерала дослужиться.
- Давай сюда, - забрал листки Масленников. – Прав ты. Не получается писать складно. Заходи на чай, всегда рад тебе буду.
Встреча эта с полковником Масленниковым была до задержания его сотрудников на браконьерской охоте. После заметки в «Неделе» перестал полковник предлагать чай.
На ручей Турист с Лешим – я отправился. Машину замаскировали напротив устья ручья в лесу. Выше устья Туриста в долине реки Ольчана лежит круглый год огромная наледь. Лето жаркое. Без дождей реку свободно перейти. Ни ветерка в природе, ни шевеления. Воздух влагой парит. Первый признак скорых дождей.
- Ночью хлынет ливень, Ольчан взбучится. Не перейдем назад, - опасался я.
- Не горюй, выше наледи перейдем. Там в любые дожди можно расщелины перескочить, - успокоил Леший.

Старая тракторная дорога на ручье Турист жмется к крутому склону сопки. В устье Турист просторный. Протяженность распадка километра три. Нутро ручья перелопачено старателями лет десять назад. Везде поросль ивы.
Леший шел впереди. Капитан без ружья, в кобуре пистолет. Я следом - держал дистанцию и осматривался. Завернул рыло и махом налетел на спину Лешего. В этом месте ручей загибает вправо. Место узкое. И прямо на нас вышла из-за поворота огромная медведица. Стоит, шагах в пяти на дороге – не разминуться.
-… - Я матершинник! Но до Лешего мне далеко: капитан морской пехоты! Как он начал материть медведицу, хоть святых выноси. Я испугался за медведицу: оскорбится! От матов Лешего в ярость придет: «Она же – баба! Порвет нас за одни маты в ее адрес». А Леший – «американскими небоскребами» матерится и матерится. Фыркнула медведица! И огромным, бурым страшилищем маханула на крутой склон сопки. Глазом не успели моргнуть, как исчезла из виду.
- У тебя же пистолет, - развеселился я.
- Какой пистолет? Ты что?! Ты видел, какой у медведицы лоб? Бульдозерный отвал! Не прошибёшь, пулей.
Нас потряхивало от возбуждения.
- А ведь медведицу с верховий Туриста люди спугнули, - сообразил Леший.

Крыловецкий оказался прав: ушли люди. Услышали маты Лешего на медведицу. Собрали пожитки и быстро снялись. Верховье ручья - рогаткой раздваивается. Старя, бульдозерная площадка. На ней деревянный, ветхий вагончик. Пустошь. Углей и золы от недавнего кострища не заметно. Но люди ночевали. Пустые банки из-под тушёнки еще не высохли на палящем солнце.
- Воды в ручье здесь нет. Как они моют? – прикидывал я вслух.
- За перевалом они работают. Там богатое золото. Нас услышали – туда по тропе ушли, - показал Леший едва примятую тропинку на недалекий крутой склон на гриву водораздела.
- Сутки моют, не больше. Тропа не умятая. Отдохнем и нагоним, - решил Леший.

Небо заволакивалось далекими на востоке черными тучами, когда переправлялись через Ольчан. Пока дошли до вагончика, чернота насунулась уже на окрестные сопки. Леший довольно потирал руки.
- Чему ты радуешься? Через Ольчан не перейдем назад, вода мигом взбучится.
- Для хищника в дождь самая работа! Менты по тайге не шастают. Безопасно. Да и вода на «проходнушке» живее в дождь. Ручей бурлит. Кидай породу совковой лопатой в грохотало. Помешивай лопатой. Крупицы золота через сито падают в проходнушку. Водица шлам уносит. Золотишко, на резиновом коврике, ловится. Тяжелый металл, - прочитал лекцию Леший, будто забыл, что у меня геологическое образование.
- Опытному хищнику и пару суток хватит поработать, если золото богатое. А золото там, куда они ушли, очень богатое. После дождя борта ручья золотом, словно пшеничным зерном, местами, просыпаны, - рассказал Леший о полигоне.
-Я сам здесь иногда мою и сдаю в валютный отдел, когда «показатели падают». Свидетелей нет. Спугнул, мол. На «проходнушке» снял. Не успели хищники скинуть.
- Бес не искушал ингушам продать? – спросил Лешего.
- Предлагали хищники войти в долю. Ты про честь русского офицера слышал? Казак. Значит, знаешь: честь – дороже всего. У меня семья. Бывает, сдаю самородки на прииск, как подъемное золото. В отделе знают. Наши все так делают. И магаданцы тоже. Они нас и научили.

Дождь накрапывал. Мы сидели в вагончике, опершись спинами на продольную стену. Дверей входных нет, и хорошо видно в белой ночи нити ливневого дождя. Я не жалел об этой поездке на ручей Турист. За одну «честь офицера» я готов был полюбить Лешего, как брата. Ментовского в Крыловецком ничего нет. Скорее он напоминал мне наших геологических бродяг. Усталые от жизни и бесприютности мужики, терпеливые в работе, щедрые в застолье, для которых мужская дружба превыше всякого злата мира.

Под утро накрыл все пространство туман. Леший лез по тропинке в крутизну, рационально и пружинисто. От вагончика, до перевала на горной гриве в соседний ключ, метров триста. Ягель после дождя набух губкой и скользил под резиной каблуков.
Мы выбрались на горную гриву. Распадок на другой стороне открылся неожиданно широко: за пологой равниной глубокого скалистого ключа вдали просматривалась большая река. Туман ровным покрывалом держался на уровне перевала, долина чистая для обзора. Ключ внизу утекал в эту долину.
Дождь накрапывал редким ситом. Южный склон ключа лесист, густо растет кедровый стланик по всему склону. Хорошо виден и бурный ручей внизу. Мы залегли под зеленым стлаником, накрылись зеленой офицерской плащ накидкой. Леший прилип глазами к биноклю.
- Нет никого. Ушли в долину. Теперь их не найти. Пошли, - не таясь, поднялся он в полный рост.
- Посмотрим, сколько успели хищники породы промыть.

Мы берегом миновали отвесные скалистые уступы верховий ключа, обрушились в русло. Вода не шибко бегучая, хоть и прошел ливень. Ниже узких скалистых уступов в русле ручья, начался обрывистый правый склон. Черный шлам, зовущийся золотоносными песками, как и рассказывал Леший, облизан дождем и омыт до дресвы. Еще ниже по ручью валялась опрокинутая «проходнушка» для промывки черного шлама, взятого из борта ключа. Крыловецкий прав: только начали хищники мыть и мы их согнали.

-Без золота они не ушли, иначе бы проходнушку не бросили. Кубов десять успели промыть, - оценил Леший промытую в грохоте породу. Грохот сколочен из досок мастерски. Низ воронки имеет прямоугольник величиной с развернутую школьную тетрадку. Нижнее отверстие грохота закрыто ситом из жести. Края жестянщик аккуратно завернул и прошил мелкими гвоздями.
- В этих песках 30 граммов золота на кубометр песка. Бешеное содержание! – довольно потирал руки Леший. - Промышленное золото 0 целых 3 десятых. На госдобыче. Куба три четыре, судя по объему отмытой породы, они успели за прошлую ночь промыть. Вот и считай: 100 граммов золота взяли. По объему – 2 коробка спичек. Им хватит – за глаза, - задумался Леший.
- Давай и мы поработаем, - предложил Леший. - У меня здесь лопата припрятана. Остальное, все необходимое для промывки имеется, - стал он закреплять проходнушку. Поставил на верхний сруб корыта грохот.

Я не любитель детективов. Никогда их не читал и не читаю. Но ситуация на золотоносном ключе складывалась детективная. Если представить: я - мою золото на проходнушке? Менты скрытно - по договоренности с начальством, снимают меня на видеокамеру! Позже – ко мне применяется «метод Жеглова». Спектральный анализ подтвердит, что подброшенное золото, найденное у меня в рюкзаке, именно с этого ручья. И минимум пять лет тюрьмы мне обеспечены. Будет мне тогда «офицерская честь». Менты за своих мстят. У «браконьера - следователя прокуратуры», которого мы задержали в охотугодьях с Егоровым, родственники в Якутском Правительстве республики оказались.
«Неужели, заказ на меня?!».
Может, прав Егоров?
«Охота на волков – санитаров леса», - началась?
- Нет, мыть золото мы не будем. Оставь, Леший, все как есть. И уходим. Я этого золота, пока работал в геологии, в руках подержал. Однажды полный деревянный лоток старатели дали в руки - понять тяжесть: пятнадцать килограммов в лотке.
- Уговорил. Жрать хочется, чаю горячего. Рядом доброе зимовье есть, - Леший снял проходнушку и поволок корыто по водному ручью. Грохот понес я.
От ручья зимовье не заметишь, если не знаешь о нем. Добрый охотничий домик из не шкурённых бревен. Крыша плоская, прикрытая травяным дёрном. Стены избушки с уличной стороны обвалованы дерном. В морозы не промерзают. Печка из толстого железа еще не старая, обсадной трубе сносу нет в качестве печной трубы. Нары у стены. Оконце в ширину бревна закрыто стеклом. Охотничье зимовье имеет хозяина, присматривалось.
Топор хранился за избой под стрехой крыши. Леший принес топор и в щепки разнёс обухом - на пеньке для колки дров, проходнушку из досок. Обухом топора развалил и деревянный грохот. Я, молча, наблюдал, с какой злостью он рушит старательский «хлеб», и радовался его «офицерской Чести».
Мы выспались в теплом зимовье и на другое утро вышли на берег Ольчана. Реку не узнать!
- К наледи мы тоже не выйдем. Река из долины, где мы спали в зимовье, впадает ниже ледника. В устье глубоко. Придется вплавь, - прикинул Леший.
Вышли к Ольчану мы по ручью Туристу. УАЗ милицейский на другом берегу далеко за болотистой марью. Воду выпучило и на марь. Куда не посмотришь, везде вода. Утро ясное выдалось, солнечное. Ольчан бешено несся океаном воды и угрожающе шумел. Сколько жил на Севере, реку вплавь не приходилось одолевать.
- В одежде поплывем, - прикинул Леший. – Портянки снимем и в рюкзаки сунем. Тяжко станет, сапоги не трудно нога ногой сбросить. Хорошо, у тебя ружья нет. Кобуру с наганом на ремне через грудь и под мышку закрепи.
Капитан Крыловецкий старше меня годами лет на пять. Ему уже далеко за сорок. На севере живет лет двадцать с гаком. Из них восемнадцать лет служит в милиции. Уволился из морской пехоты в звании капитана. Служит и в МВД капитаном. Строптивый, не угодник чинам выше, оттого и нет роста в звании. Полковник Масленников моложе Лешего.
- Вода ледяная, - помыл я руки.
- А мы – как в омут! Пацанами, страшно было прыгать с вышки? Ничего, прыгали. Прыгнем и сейчас. Не раздумывай. Готов? – подбодрил меня Леший.

Леший бесстрашно ринулся в стремительный поток. Думать некогда. Я за ним. И сразу глубина. Нас несло среди коряг к острову. И минуты не прошло, мы уже выбрались на остров. Главное русло одолели. Протока за островом метров пять. Перемахнем. Осока высокая и примята зверем.
- Леший, кажется, на острове наша знакомая медведица, - закричал я, перемогая шум реки. А Леший уже летел с конца острова во всю прыть. Махнул мне и сиганул в протоку. Я следом. Выбрались на марь и хохочем: медведица вышла к берегу острова, откуда мы сиганули в воду. И заревела, будто трубы судного дня это, а не звериный рев.
- Она там не одна была, - смеётся Леший. – Еще и двухлеток с ней. Траву медведи жрали.
Хохотали мы до истерики, пока брели по водной гари к машине.

Прошло немного времени. В райотделе, когда я к нему по случаю зашел, капитан Крыловецкий примкнул кабинетную дверь изнутри.
- Покажу тебе кое-что, - подмигнул он. – Этих людей тебе надо знать в лицо. Встретишь в тайге – обходи стороной.

Крыловецкий подал мне из сейфа через стол обычный альбом с фотографиями.
- Секретная картотека хищников, - пояснил Леший. – Нельзя посторонним. Но твоя жизнь мне дороже всякой секретности.

Без спешки, внимательно я рассматривал лица людей на фотографиях. Молодые и пожилые, русские и нерусские лица. Были и увеличенные фотографии ингушских женщин.

-Мир тесен, братишка, - Леший покачивался с пятки на носок, сунув руки в карманы. Задумчиво уставился в зарешеченное окно. Долгое здание поселковой милиции просело до окон в землю от старости. В сороковых годах весь поселок Усть-Нера был лагерем. Здание это было Администрацией лагерей на Индигирке. И кого только не видали и не слышали эти стены последние полвека. Жутко стало от подобных мыслей. Вернул фотоальбом Крыловецкому в сейф.

-Выкидывают меня из органов, - мрачно ошарашил Леший меня. – До пенсии, суки, не дали дослужить.

Я понял все. Капитана Крыловецкого выкидывают из-за меня. Он сохранил честь русского офицера, не подставил меня. Детектив жизни. Никакой писатель не придумает сюжет и судьбу, которую мне кто-то готовил. И опять я вспомнил Ольчанский перевал, горящий коровник. Бог и на этот раз меня спас.
Неделей позже, после этого разговора в кабинете валютного отдела ОХСС, я прилетел самолетом в Якутск, следуя на вступительные экзамены в Москву. Третья попытка пробиться в Литературный институт. Оформил билеты и бесцельно бродил по второму этажу аэропорта. Свесившись на перила, рассматривал лица людей на первом этаже. Время тянулось. Рейс на Москву ночью. Обошел второй этаж по третьему кругу. Группа ингушей с женщинами и детьми разместилась на двух лавках у выхода на лестницу. Лицо ингуша показалось знакомым. Да, его видел в картотеке Лешего. У меня имелся телефон валютного отдела в Якутске. Позвонил, спустившись на первый этаж аэропорта. Майор Гмыза был на месте. Спать в это время надо, а он водку пьет на работе, отмечают звание: подполковника получил.
- Лошадь в аэропорту, - буркнул недовольно в телефонную трубку.
- Откуда про «лошадь» знаешь?
- Показывать не буду, - отрезал. – Сам ищи. По картотеке знаю…
- Ты что, гэбэшник?
- Нет, я писатель. Ищи и найдешь. В аэропорту «лошадь». – Положил трубку.
За ингушами наблюдал до приезда подполковника Гмызы. Опера приехали в штатском.
Гмызу я знаю много лет. Крыловецкий в те годы участковым на прииске «Юбилейном» служил. Жена Гмызы работала геофизиком. Он в БХСС.
Гмыза к ингушам не пошел светиться.
- Они? – спросил. Меня он в первую очередь нашел в аэровокзале.
У оперов специальные электронные детекторы. Аэропортовские милиционеры проверяли у ингушей документы, штатские опера терлись рядом, вычислили, кто летит с поясом золота. Ингушка, в роли «лошади», досмотр в общей очереди не проходит. Доставляют ее к самолету из отдела грузоперевозок продажные работники аэропорта. Гмыза отделился от меня и пошел к своим операм.
«Засвети меня, пьяная сука». Мне-то, какое дело до этого золота?! Но во мне жива еще профессиональная этика геолога. Заразился «золотым» авантюризмом от Лешего? Может, стечение обстоятельств?..

И вот, ночная Москва. За размышлениями, мы с девицей- вахтершей незаметно прошли тенистым парком к бассейну. Последние мысли о необратимости судьбы меня успокоили. Пока шли, я молчал. Девушка вахтерша щебетала. Из ее щебета я понял, что звать ее Оксана. Она студентка Днепропетровского педагогического института. Ей девятнадцать лет. В Москве она при помощи дяди, партийного работника, сумела сделать операцию больных глаз катарактой – хирурги кремлевской клиники поменяли кристаллики. Яркий свет ей вреден, очки снимает – только когда спит. Вот и вся ее незамысловатая история.
Но история знакомства с Оксаной и прогулкой в парк к бассейну не кончилась. Оксана поднялась со мной на лифте на седьмой этаж в номер. Говорить нам не о чем. Я устал от перенапряжения. Хотелось спать, и не мог найти слова, чтобы отправить Оксану на вахту. Отдыхал после долгой прогулки в кресле, и вяло наблюдал за девушкой. Молчал.
Оксана убрала с жесткой широкой кровати покрывало. Откинула край одеяла в цветном пододеяльнике. Уверенно стала раздеваться. В метре от меня. Я слышал запах ее молодого тела, с горечью вспомнил «честь русского офицера» Лешего. Как бы он поступил на моем месте? Жена Наталья не верила, что я, бывая в Москве предыдущие годы, жене оставался верен. А я был ей верен. Искушения не предоставлялось, сам приключений не искал.
«Оксана хороша. Но эти солнцезащитные очки?»
- Сними, - попросил.
Она сняла очки.
«Девка – пригожая?!»
«Молодая. Нагая. Доступная. Бери» - говорил ее взгляд, улыбка блаженной...
- Одевайся, - принял решение не трогать ее.
Студентка надела очки. Она не поняла сказанного.
-Оксана, будь добра, оденься. В платье оденься. И не задавай лишних вопросов.
Студентка послушно втиснулась в трусики, взмахнула подолом платья над головой и поднырнула рыбкой. Облачившись, поправила лямочки на плечах. Проводил ее до двери. Больше эту девицу Оксану на вахте не встречал.


До экзамена «научного коммунизма» доценту Малькову оставалось ровно двое суток. После ухода студентки Оксаны на вахту спать я не лег. Я имел уже привычку вести дневник. Память моя пылкая ничего не запоминает. Записывая события минувших суток, включая Якутск, я поймал себя на мысли: «НЕ жизнь у меня, а сплошная литература». Взять хотя бы историю с Крыловецким. Ведь только я и он знаем, какой сюжет нам готовила жизнь. НЕ случайно Леший дал ознакомиться с секретной картотекой «хищников золота». События выстраиваются с детективной последовательностью. Будто кто меня ведет. Озарения неожиданные и мгновенные. И вздрогнул от пришедшей внезапно мысли: необходимо ехать к доценту Малькову домой, и поговорить с ним как равный среди равных. Выбора нет. Приняв решение, я мгновенно заснул.
Галина Александровна Низова, декан заочного отделения - дара речи лишилась от просьбы дать домашний адрес Малькова.
- Нельзя, но дам, - поразмыслив, дала она адрес московской квартиры доцента Малькова.
Бог меня водил по незнакомой Москве. Черти бы запутали. Последовательно и без нервотрёпки добрался в нужный район на городском автобусе. Быстро нашел девятиэтажный дом. Дверь подъезда с «домофоном». Подождал, пока кто-то пойдет в подъезд или выйдет. Поднялся на лифте на нужный этаж. Позвонил в нужную дверь. Мальков открыл на звонок, будто ждал кого-то.
- Вам кого, молодой человек. Студентов дома не принимаю.
- Я не студент.
- А кто вы?
- Охотовед из Якутии.
- Хорошо, пройдемте в мой кабинет, - пригласил Мальков.
У порога я скинул белые туфли. Брики отутюжены, рубашка дышит белизной. Чем не гость?!
В кабинете письменный стол торцом к окну. Дневной уличный свет под руку, писать и читать удобно. И стол, и шкаф с книгами – раритет: дореволюционная работа. Болтаясь по московским театрам и музеям, по магазинам с антиквариатом, я кое - что усвоил. Меня обеспокоил чей-то взгляд в спину. Я только ступил два шага к предложенному креслу. Резко обернулся. На стене висел большой портрет Сталина в парадном белом кителе. Я улыбнулся и опустился в кресло рядом со столом. Мальков заметил мою доброжелательную улыбку Сталину. Сидел он за столом, опершись на локти, пальцы сцеплены под подбородком.
- Ну-с, я вас слушаю, охотовед из Якутска.
Как ясно и просто объяснить незнакомому человеку, – какого рожна ты навязался к нему в гости?!
- В самом Якутске живешь?
- На северо-востоке Якутии. На Индигирке.
- Любопытно.
- В этом году я третий раз поступаю в Литературный институт. Два года подряд срезался у вас на экзаменах. Мне нужны знания. На Индигирке их почерпнуть негде.
- На моем предмете? Два года подряд? Кому отвечал по билету?
- Вам.
- Не помню тебя! – похоже, Мальков был поражен своим беспамятством.
- А как у вас с творчеством? Вы – поэт?
-Нет, прозаик.
-Кто нынче набирает семинар прозы?
-Лобанов Михаил Петрович.
-Лобанов – великий человек. И как я вам могу помочь? Расскажите о себе.
И мы заговорили на нормальном человеческом языке.
У порога, прощаясь рукопожатием, Мальков подвел черту:
- Все, что я могу для вас сделать – это не принимать экзамен. Принимать я буду не один. Идите с билетом отвечать к моим аспирантам.

Так я и поступил. Аспирант поставил мне тройку за мое безответное молчание на его дополнительные вопросы. Вопросы в билете мне были не известны. Что такое «демократический централизм»? Кто знает?
Две «тройки» - уже не проходной балл. Конкурс бешеный. Хоть собирай монатки, да беги без оглядки. Стадо абитуриентов здорово поредело к последнему экзамену по литературе и русскому языку.
Ночь накануне писания сочинения на вступительных экзаменах я провел бессонную, и явился на экзамены с горящим воспаленным взором. «Разгром» Фадеева я читал последний раз в школе. Другие темы тоже мне не прибавили содержательных мыслей. И опять озарение, опять благодать теплой волной, будто летним ветерком, огладила горящее мое лицо. Я успокоился, стал бодр. Потекли мысли и я начал писать о днепропетровской студентке Оксане. Написал о Лешем, о чести русского офицера, о хищниках, о нежелании переспать с дивчиной Оксаной. Рассказ получился. А вот перечитать написанное не успел. Время закончилось. Сдал работу и сразу же уехал в общежитие, спать хотел – с ног валился.
Утром поехал забирать документы.
Списки зачисленных - на доске объявлений рядом с Учебной частью заочного отделения Литературного института, на уличной стене внутреннего дворика, рядом с канцелярией. Решил посмотреть, кто из знакомых поступил, прежде чем идти в деканат за документами. Нашел свою фамилию?! Постоял, покурил. Бежит Юра Сергеев. Обнимает.
- Иди к декану, - хитро так посмотрел. – Тебя там ждут - не дождутся: наделал ты шуму своим сочинением. Хороший рассказ! Даже я прочитал - на кафедре дали.
И куда же девалось мое мужество. Шел в деканат заочного отделения, здание которого в смычке с Пушкинским театром. Шел и, ей-богу, мне было стыдно.
Галина Александровна встретила меня с улыбкой. Женщина она аристократичная и сдержанная.
- Мы, тут всем деканатом читали твой рассказ. Исправляли ошибки в тексте похожими чернилами. Михаил Петрович Лобанов ходил к ректору Егорову Владимиру Константиновичу. Тебя зачислили по льготному ректорскому списку. Мы тебя все поздравляем. А уж как Михаил Петрович Лобанов за тебя радовался! Смотри, не подведи его.

Не подвожу.

15 февраля 2022 г.

Сретенье