Доменик Санда…
Музыка имени звучит тонкой нежностью, и красота актрисы, словно связанная с потусторонним, ангельским, невыразимым, такого плана, что, вспоминая образ её, чувствуешь благодарность к таинственным силам, сотворившим такое диво…
Пожилой человек, страстно увлекавшийся кино, пересматривает фильмы с Доменик, с божественной Доменик: соблазнительной и вздорной, равно – великолепной в каждом своём жесте, и ощущает, как сердце его, нелепо наполняясь юношеской влюблённостью, гонит уставшую кровь горячей…
…будто ворвётся сейчас Доменик – в твой мир, пожилая нелепица, сбежит по лестнице, вытирая только что вымытые волосы, и попросит закурить: как в «ХХ веке», где волшебный фонарь камеры В. Стораро творит кристаллические и цветовые чудеса…
А потом прочтёт свои футуристические стихи, сомнёт их, и, засмеявшись, выбросит в окно…
И ветер, онтологический ветер бытия подхватит их, закружит, завьюжит, - он ледяной нравом, ветер сей, но присутствие в мире Доменик делает его…не ласковым, конечно, но… более кротким, что ли…
Вот она – Кроткая: тут совсем не Достоевский, хотя основа его, тут Франция, современная Брессону, мастеру всего, что есть в кино.
Двери в его фильмах – символичны: они подчёркивают опасность входа, и всегдашнюю возможность выхода, и Кроткая, говоря будущему мужу, чтобы не провожал её, а он не послушал, остановится у некрасивой, словно из кусков разных составленной двери, за которой живёт, и скажет: Эти люди…эта квартира… всё такое жуткое…
Лестницы Брессона, которыми прошла Санда, впервые снявшись в кино, слишком крутые.
Восхитительные уголки губ актрисы: тонкие, немного углублённые, они словно концентрируют в себе ангельское и распутное, лукавое и бесконечно ласковое…
О! она, исполняя Ирен в «Наследстве Феррамонти», убьёт своей игрой отца Феррамонти (Энтони Квин), но умрёт он…в её объятиях очевидно счастливым: не к такой ли смерти стремился подсознательно: чёрствый и злой, ставший под воздействием её игрово-любовных лучей мягким и добрым?
Она стерва – Ирен, больше чем стерва, резко-расчётливая и агрессивно-алчная: что придаёт Санда дополнительное обаяние, не отменяя бездны, какую играет, виртуозно владея всеми красками бытия…
Её лицо можно штудировать, как трактат, живописующий красоту.
Её суть.
…пусть будет проходной детектив: Санда, появляясь, словно несёт собой таинственный свет, золотистые мерцания, медово отливают волосы, и столько бездн плещется в глазах…
Там – в реальности, в которую вовлечён пожилой человек, ноябрь: он наливает пространство ранней темнотой, водянистой и прозрачной; зажглись фонари, шаровые узлы перспективы, с детской площадки во дворе доносится шум, сытые чмокающие звуки, сопровождающие футбольное неистовство…
Там круто вертится жизнь, варится, булькая, не производя пульпы, из которой вызреет благородная бумага, на какую лягут блистательные письмена; жизнь не требует оных, как будто, вращаясь вокруг стержней физиологии и инстинктов.
…вспышкой появляется Гермина, призванная, по решению алхимика слова Германа Гессе, выдернуть Степного волка из бездны одиночества-творчества-отчаяния; сделать ему своеобразную прививку жизни лёгкой, пенящейся, исключающей глубины, но такой вкусно-привлекательной.
Гермина чарует, ничего и не делая для этого, просто присутствуя в кадре, в жизни, в вечности уже…
Гермина - волшебница, превращающая Степного волка в ручного кролика: и таким стоит побыть.
Макс фон Сюдов, исполняющий Гарри Галлера, с лицом, словно рассекающим пространство мыслью, так колоритно смотрится рядом с Санда-Герминой…
О, партнёры её!
А ведь – возможно, её рассматривали, как партнёршу?
Энтони Квин и Пол Ньюмен, Роберт де Ниро и Жерар Депардье, Жан Луи Трентиньян и Макс фон Сюдов…
С каждым – разная, всегда – сама, всегда – словно сошла с ангельских небес, украсив собою мир…
Гуще становится тело ноябрьских сумерек, наливается силой потьмы, непременно оборачивающейся ночью.
Выйти в недра вечера?
Их таинственность манит поэзией обыденности, которая так необычна.
Прогулки – одно из немногих развлечений, доступных пожилому человеку: причём, заметьте, за это удовольствие не надо платить.
Впрочем, то, что надо за всё – болтовня безумца: разве неясно, сколько преступников уходит от возмездия?
Сколько тиранов умерло в своих постелях в преклонном возрасте?
Платить надо только в той мере, в какой не сумел увернуться от расплаты – увы, такова сухая жесть факта.
Но удовольствие прогулки не подразумевает расплаты.
…лифт, стержнем пронизывающий дом, медлит, как всегда: он важен и вальяжен так, будто он тут хозяин.
Пожилой человек глядит на себя в зеркало, размещённое в лифте: тяжёлое лицо, расплывающееся постепенно, черты, в которых не угадать себя, ребёнка, седая борода…
Глаза, вглядывающиеся в своё отражение, - странное явление: душу свою всё равно не расшифровать.
Расшифровала её ты – блистательная Доменик Санда?
«Первая любовь», перенесённая на экран М. Шеллом, несмотря на виртуозную камеру Свена Нюквиста, воспринимается русским зрителем, как клюква развесистая, хоть фильм и был знаменит.
…помилуйте – какой патефон в 1860 году, именно тогда была впервые опубликована повесть?
Какая пишмашинка?
Ах, всё это совершенно не важно! Важна Зинаида-Санда, её вихрь, её вращения, стержнем собирающие вокруг себя столько мужчин; её лицо, эти уголки-краешки губ, улыбка, лучащаяся нежность…
Важна её, оказавшейся в склепе, растерянность: гробы, полураскрытые, прах, напоминающий пепел, и – мысли, отображённые на лице: мысли… словно кричат: зачем моя красота, если всё кончается этим?
Чтоб украшала мир: красота такого порядка сама по себе, кажется, способна его улучшить.
Что этого не происходит – не вина актрисы.
В «Первой любви» нет ноября, там лето.
Оно течёт, переливается красками, оно отзвучало для пожилого человека в 57 раз, рассыпавшись – через византийскую роскошь сентября-октября – ноябрьскими пригоршнями, и шанс, что навстречу идёт Доминик, вырвавшись в Москву 2024 года из «Степного волка», равен возможности иголки реинкарнировать.
-Здравствуйте, Доменик, я счастлив, что вы есть, вы согреваете мир своим присутствием.
Она улыбнётся…
Она – покупает продукты в московском Магните: интересно: с каким бы изяществом она это делал – вероятно, никогда не покупавшая еды – ведь из семьи аристократической…
Сияют сочные витрины, предлагая ассортименты всего, входят и выходят люди, смеются, разговаривают, закуривают.
Ни от каких фильмов ничего не меняется.
Ни от каких лиц…
Пожилой человек тянет себя вдоль улицы, переливающейся жуками огней: что они не взлетают? ведь жукам так просто: раскрыли спинку-крылышки, и – привет, полёт…
От ролей Санда исходит ощущение полёта.
Она подвижна и легка, изящна, как драгоценная статуэтка, в которую вдохнул жизнь ангельский Пигмалион.
Как жаль, что не сыграла Маргариту: вот был бы восторг!
И Маргарита из Гёте засияла бы в её руках…
Интеллектуалка Доменик: многое сыгранное надо прочитать, восприняв сердцем сердца, самой его алхимической глубиной: иначе…игра рассыплется.
О, она рассыпается у неё, но совершенно по-другому – фейерверками золотящихся искр, огнями, созданными из цветов.
Улыбается Гофман…
Лу Андреас-Саломе выходит на сцену экрана: она вовлечёт в себя и Ницше и его друга, она насытит их жизни, как не ждали, она сделает их несчастными, позволив побыть счастливыми, и оставшись…Доменик Санда.
Инесса Арманд, сопровождающая Ленина: и в пресловутом пломбированном поезде-вагоне.
Жёсткая и мягкая одновременно, точно выграненная актрисой.
…пожилой человек, жадно выискивающий все фильмы с актрисой, какие можно найти в интернете, смотрел недавно историю Иосифа: но, увы, там роль эпизодическая, хоть история, рассказанная в бессчётный раз, и увлекает по своему…
Пожилой человек проходит дворами: каждый имеет свою необычность, впечатанную в совершенную обыденность; здесь свет фонарный резко вырежет из тёмной бумаги угол гаража, тут вкрадчивое движение кошки поласкает реальность, здесь увядающие цветы на клумбе напомнят барочные сгустки живописных аллегорий…
Пожилой человек, слишком вмазанный в свою жизнь: и размазанный общей по действительности, идёт, бормоча, как влюблённый мальчишка: Доменик Санда… Доменик Санда…
И имя играет небесной музыкой.
