Он из самых что ни на есть есенинских мест. От его родной деревни Иншаково до села Константиново — всего несколько десятков километров напрямую по рязанской земле. И что-то неистребимо есенинское, простое и искреннее всегда присутствовало и проступало в его облике. Такое же стремление к правде и справедливости. Только если Сергей Александрович дрался за эту правду и справедливость, как он их понимал, и в стихах, и в жизни, не считая при этом зазорным выходить за рамки общепринятых норм и правил, то Михаил Петрович Лобанов (17 ноября 1925 г. — 10 декабря 2016 г.), при всей его личной скромности и неконфликтности, ещё с первой своей книги о романе Леонида Леонова "Русский лес" (1958), через год защищённой им в качестве кандидатской диссертации, был таким же неукротимым бойцом в сфере идей, транслируемых через отечественную литературную критику. Не забиякой-хулиганом, который следует тому, "чего моя левая нога хочет", нет, но человеком, всегда отстаивающим интересы народного большинства и традиционные ценности нашего общества, невзирая на актуальный социальный статус и интересы своих оппонентов.
Отправным пунктом статьи Михаила Лобанова "Просвещённое мещанство" ("Молодая гвардия", 1968, № 4) послужила публикация ответа-доноса Булата Окуджавы критикам, посмевшим дать неодобрительный отзыв на его "гитарно-гуманную песенку" про синий последний троллейбус. В той статье были строки: "Даже как-то страшновато: попадись-ка под власть такой прогрессистской руки…", — строки, оказавшиеся пророческими и полностью подтверждённые через четверть века событиями "чёрного октября" 1993 года, когда тот же Окуджава в числе других "гуманистов" и "демократов" потребовал безжалостно "раздавить гадину" народного протеста против ельцинских "рыночных реформ".
То есть замеченное и отмеченное Лобановым ещё в начале застоя "просвещённое мещанство" на его глазах быстро и неудержимо раздувалось, становилось мещанством торжествующим, мещанством властным, мещанством всеобъемлюще-глобальным, сутью всего "цивилизованного мирового сообщества". Мещанство, буржуазия, цивилизация — слова из разных языков, но смысловой корень у них один и тот же: своя собственная отделённость от мира, возведённая в принцип, в высшую ценность, ставшая ограниченностью, градом без гражданственности. Михаил Лобанов, фронтовик Великой Отечественной, если не понимал, то всем существом своим чувствовал, что немецкий нацизм и это "просвещённое мещанство" — явления одного порядка, растущие из одного корня. Тогда же и там же он предупреждал: "Рано или поздно смертельно столкнутся между собой эти две непримиримые силы: нравственная самобытность и американизм духа". Не это ли смертельное столкновение сейчас и происходит на наших глазах в ходе Специальной военной операции?
Нет, в корень, в корень зрел Михаил Петрович! И не случайно в своей статье "Против антиисторизма" ("Литературная газета", 1972, № 46) один из главных впоследствии "архитекторов" горбачёвской "перестройки" А.Н. Яковлев, тогда исполнявший обязанности заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, обрушился, в числе других проповедников русскости, на Лобанова и его книгу "Мужество человечности" (1969), которую порицал за "внеклассовый, внеисторический подход" автора. И точно так же не случайно сам критик выступил в качестве не только одного из крёстных отцов, но и критиков русской "деревенской прозы", "внёсшей в нашу литературу свежесть материала и языка", однако "поставленной перед проблемой застойности материала". Его интересовала Россия прежде всего как живой источник будущего, а не музей прошлого. Но для этого она должна быть! И не просто существовать, но оставаться сама собой, пусть со всеми историческими метаморфозами.
"Идеал, который видели для себя в русском крестьянстве Достоевский и Толстой, — это не просто "чудачество", а понимание основ общественной жизни — без почвы, без твердыни народной морали не может быть великой культуры и великой истории", — написал Михаил Лобанов в своей статье "Освобождение" ("Волга", 1982, № 10), посвящённой роману Михаила Алексеева "Драчуны" о голоде 1933 года и вызвавшей острое недовольство только что пришедшего к власти Ю.В. Андропова. До прямых репрессий дело по тем временам не дошло, но "проработку" критику устроили и "кислород перекрыли". Впрочем, это не заставило Михаила Петровича признавать то, что он считал правильным, ошибкой. "Народ может извлечь исторические уроки только из полноты своего опыта, сокрытие событий глубинных, трагических способно исказить, деформировать национальное, даже религиозное сознание", — отмечал он в своей мемуарной статье 2001 года обо всех обстоятельствах и резонансе вокруг публикации "Освобождения".
Нельзя не отметить и его плодотворную педагогическую деятельность: более полувека Михаил Петрович преподавал в Литературном институте, воспитав, наряду с поколениями своих читателей, целую плеяду учеников, которые и определяют непреходящее значение Лобанова не только в отечественной культуре конца ХХ — начале XXI века, но и на неопределённо долгое время будущего.
