«ЗАВТРА». Свою жизнь Лимонов описал в своих романах и рассказах. Он был публичным и светским человеком. Но этот Лимонов - исчерпывающ? Или есть какие-то неведомые черты? Эдуард Вениаминович представляется человеком цельным, и при этом – парадоксальным. Он был довольно демократичен, но склонен на резкое слово в адрес даже близких людей, не говоря уж про общество. Представитель богемы, но крайне трудолюбивый человек, дисциплинированный, аккуратный. Эти противоречия, казалось бы, должны выражать человека неустойчивого, человека страстей, настроений, а Лимонов таким не был, он всегда был цельным, очень внятным, чётким человеком.
Даниил ДУХОВСКОЙ, литератор, кинорежиссёр, друг и литературный секретарь Эдуарда Лимонова. Собственно, в твоём вопросе уже и ответ прозвучал. Я просто могу это утверждение раскрасить какими-то красками… Например, Лимонов любил фразу, которую сказал про него французский критик Матье Галей (Matthieu Galey), озаглавивший статью о Лимонове: «Организованный бунт». То есть Лимонов это бунт, вихрь, стихия, но – продуманная. Конечно, он был цельной натурой, в которой совершенно органически сочеталось много всего. Для кого-то парадоксально, невозможно, а для него – естественно. Мы, пришедшие к нему в начале девяностых принимали это как данность, так как сами были скроены схожим образом. Про тайны Лимонова… Ну тайны на то и тайны, чтобы о них молчать. Сам Эдуард любил говорить, что лучший способ, чтобы тебя не взяли за жабры, это не иметь никаких тайн. Тайн Лимонова, как таковых, мы не знаем. Может быть, он унёс с собой в могилу что-то.
Теперь про его демократизм. Он был человек лёгкий. Это производило впечатление на всех, кто с ним знакомился. По книгам выстраивался другой образ – более колючий, более ершистый. При личной встрече он очаровывал людей. Я бы назвал это его свойство: аристократический демократизм. Помню, читал биографию Конан Дойла, и там была эпизод. как дойловская матушка учила своего Артура такой заповеди: «Будь бесстрашным с сильными мира сего, смиренным со слабыми и рыцарем со всякой женщиной». Это практически лимоновское кредо, modus operandi. (я, кстати, подарил Эдуарду эту биографию Конан Дойла; он прочитал и сказал, что Дойл как персонаж был гораздо интереснее своего Шерлок Холмса. Мы даже сформулировали совместно, что по биографии это был такой «Хемингуэй до Хемингуэя»). Так что я не вижу в Лимонове каких-то внутренних противоречий. Он любил контрасты, ему нравилось, скажем, чтобы бедность чередовалась с не- бедностью, чтобы страдания сменялись удовольствиями, ему было отвратительно однообразие.
«ЗАВТРА». Но он был идеальным прозаиком с железной дисциплиной: утром встал и несколько часов пишешь...
Даниил ДУХОВСКОЙ. Это качество в нём выросло с годами, и росло неуклонно до самой смерти, потому что так, как Эдуард работал в последние два года, уже зная об онкологическом диагнозе, он не работал за всю свою предыдущую жизнь. Он как к станку шёл каждое утро к компьютеру, или к стопке бумаги. И что интересно – для него была разница: статьи и публицистику он писал набело в компьютере, а художественные тексты, эссе, стихи – от руки, на бумаге. Книга за книгой выходили, я едва успевал набирать и редактировать их.
«ЗАВТРА». Лимонов менял квартиры, избрав позицию, что «у меня нет никакой недвижимости, дома, дачи, я всю жизнь снимаю». Но он явно не был таким «человеком мира», перекати-поле, в той форме, как она сейчас навязывается…
Даниил ДУХОВСКОЙ. Коворкинги и каршеринги… Эдуард был нестяжателем по природе своей. И по природе, и по самовоспитанию. Несомненной моделью был пример Велимира Хлебникова, который для него был главным человеком в литературе. Пример предельного нестяжательства. Наволочка с рукописями и босые ноги. Лимонов мог ценить уют, у него был вкус к обустройству, но он не любил, чтобы этот уют налипал на него, как раковина улитки. Всё щемяще временно. И домашний уют, и тюремная камера, и любовь тоже. Смена этих ощущений давала ему ощущение полноты бытия. Когда он жил где-то подолгу, конечно, он как-то обустраивался, сооружал полки, обрастал книгами, которые потом терял, затем библиотека вновь распухала. Он был книжный человек и я любил дарить ему какие-нибудь хорошие издания. А надо сказать, что у него была такая особенность: как человек первый раз запечатлелся в его сознании, так он потом к нему всю жизнь, ну с небольшими коррективами, разумеется, относился. Вот я в 94-м явился пред его очи бедным студентом, и так он меня и воспринимал, чуть ли не до седых волос моих. Я приходил к нему, дарил какое-нибудь роскошный фолиант, ну, например, аннотированный «Франкенштейн» Мэри Шелли на английском, толстенный том, и он меня подкалывал: «Ну откуда у тебя деньги на такие книги? Воруешь их, наверное, с прилавков!» И сам хохотал. Но с удовольствием потом листал, делал пометки, загибал края. Он читатель был, большой читатель.
Но и транзитность книг была бешеная, они, конечно, и сами к нему стекались, поэты, писатели, графоманы дарили ему огромное количество книг, а он их тут же раздаривал. Или прочитывал и раздаривал. Но что-то он специально искал и покупал, оставлял, чтобы всегда были под рукой. У него были очень специфические конкретные интересы. Скажем, в последние годы жизни он страстно интересовался богословием. Один из его любимых героев – апостол Павел, и у него много литературы было про апостола Павла. И исламом он интересовался, у него и Коран, и масса исламоведческой литературы… Вот худлит почти не читал последние двадцать лет. В основном историческую, богословскую и справочную, стихи читал. Больше перечитывал. Скажем, Пруста или Лоренса Даррелла, Че Гевару, книги Мисимы на английском, любил Константина Леонтьева…
«ЗАВТРА». Лимонов начинал как поэт, поэтом он приехал покорять Москву. Я знаю людей, которые лимоновскую поэзию ставят выше всех его проявлений. Но для многих, в том числе для меня, «поэт Лимонов» пока где-то на периферии сознания.
Даниил ДУХОВСКОЙ. Если этих многих Лимоновых как-то ранжировать: Лимонов-политик, Лимонов-любовник, Лимонов-прозаик, Лимонов-поэт, Лимонов-художник даже. Он ещё и рисовал, об этом мало, кто знает. Конечно, он – поэт. Для меня – это на первом месте, безусловно. У него было мировосприятие поэта. Он видел жизнь через поэтическую оптику. Но поэтом он себя воспитал через прозаическую технику. В 60-е годы он писал стихи чуть ли не на километраж – садился, и пока 800 строк не напишет, не встаёт. Это интересный момент, потому что, казалось бы, таким путём физкультурного упорства не достигнешь каких-то подлинно творческих результатов. «Достигается упражнением», как тренировка – совершенно не поэтично. Но это сработало. Всё меняется, когда усердие сдобрено удивительным даром Божьим, талантом. Это сочетание даёт то, что мы получили в лице Лимонова. В его работе с текстом парадоксальным образом присутствовала и крайняя лёгкость, почти беспечность (в последние годы он писал практически без черновиков), и одновременно удивительная тщательность отношения к слову. Если я что-то там правил в его тексте (а бывали и ошибки, и повторы), и ему это не нравилось, не было такого кусочка, где он бы не заметил вмешательства. Он крайне внимательно относился к тексту, даже к пунктуации, хотя не страдал абсолютной грамотностью.
«ЗАВТРА». Как читать Лимонова-поэта, с чего начинать?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Я начинал его читать со сборника «Мой отрицательный герой», изданного Александром Шаталовым в 95-м году. Там минимум каких-то ранних стихов 60-х годов, а основной корпус – стихи 80-х, когда он обращался к поэзии значительно реже, но чувствовал себя уже гораздо увереннее, мастером. Это прекрасная книга для знакомства. Был пухленький сборник с немудрящим названием «Стихотворения», выпущенный издательством «Ультра-Культура», красный, карманного формата. В нём значительный объём текстов, плоховато выверенных, но вполне репрезентативный. Мы с Эдуардом за пару лет до его смерти подготовили «избранное» из стихов последних пятнадцати лет. Эдуард поручил мне отобрать из маленьких сборничков, которые после тюрьмы он выпускал почти ежегодно, триста стихотворений. Я эту работу сделал, и горжусь, что он практически никак не изменил мой отбор, он его устроил. Лимонов добавил несколько текстов, важных для него, несколько мы выкинули, осталось 287 – так и озаглавили книжку «287 стихотворений». А издал её наш с Эдуардом очень давний товарищ Максим Сурков, руководитель книжного магазина «Циолковский». Лимонов терпеть не мог громадные кирпичи собраний сочинений. По его воззрениям, поэзия должна жить тоненькими книжицами, которые зачитываются, разваливаются в карманах. Подлинное вместилище для поэтического текста – бедное, изящное, с тонкой бумажной обложкой. Такова и его последняя поэтическая книга с длинным названием «Зелёное удостоверение епископа, сложенное вдвое». История её такая: Эдуард закончил текст за полгода до смерти, в сентябре 2019-го. Я над ней работал, редактировал её, там были какие-то вещи, повторы, нуждавшиеся в корректировке, пару стихотворений он случайно по два раза вставил. Мы это всё поменяли, привели в готовность. Он мне говорит: «Ищи издателя». Я стал искать, договорился с одним издательством, а он всё не дает отмашки отправлять файл в редакцию. Я спрашиваю: «Что с книжкой делать-то? Вы о ней не забыли?» Он: «Я перечитал и понял, что слишком мрачная. Тут всё о смерти, а я ещё пока живой. Меня не станет, ты сам издашь». Я, честно говоря, сболтнул, сказал о существовании этой книги нескольким людям, и слух, естественно, разошёлся. Как же меня торопили! И нацболы, и общие приятели, и неприятели: «давай-давай-давай». Но я додержал книгу до его 80-летия, потому что понимал, что будет юбилейный год, и что мы предъявим миру? Новая книга – вот самое весомое, самое значимое. Так и получилось, она вышла в срок в издательстве «Альпина». Спасибо наследникам Эдуарда, издателям Татьяне Соловьёвой и Павлу Подкосову, и моему товарищу Сергею Шаргунову, который немало поспособствовал успешному завершению этой истории.
У него есть очень сложные стихи, конструктивно. Есть почти белый стих. А есть стихотворения, которые замечательно запоминаются. Для меня, кстати, запоминаемость – одно из важнейших свойств поэзии. Вот как тексты Высоцкого – я их никогда не учил наизусть, но помню, видимо, все, любую песню могу продолжить. Вот также и у Лимонова, есть стихи, которые я не заучивал никогда, но они зафиксировались в памяти сами собой.
«ЗАВТРА». На мой взгляд, его политическая деятельность отзеркалила его характер. Вот создание организации в 90-е годы, региональные отделения, это же переписка: нужно было сидеть и днями писать письма. Представляю, что значило в каком-нибудь отдалённом регионе письмо от самого Лимонова…
Даниил ДУХОВСКОЙ. Конечно. Это было лестно людям – получать письмо от самого Лимонова. Переписка, но и в первую очередь газета, создавали сеть отделений. Кстати, 28 ноября прошлого года исполнилось тридцать лет с выхода первого номера газеты «Лимонка»*, у истоков которой я имел честь стоять. Прекрасно помню, как это было. Сподвижников у Лимонова тогда – десятком пальцев все исчерпываются. Хочу вспомнить поимённо, чтобы историческую точность соблюсти. Часто пишут, что основателями были Лимонов, Дугин, Егор Летов и Сергей Курёхин. Курёхина тогда не близко не было. Дугин с ним познакомился годом позже. Летов был, но Егор маячил где-то в Омске, периодически набегая с «Обороной» в Москву. Мы больше, я не стесняюсь говорить откровенно, эксплуатировали его имя – разумеется в том ключе, в каком он сам хотел. А вот первая десятка тех, кто руками, ногами и головой создавали газету: Лимонов, Дугин, адъютант Лимонова Тарас Рабко, ученик Дугина Андрей Карагодин, пятым был я. Организационно большой вклад внёс майор Лёша Шлыков. Была замечательный фотограф Лаура Ильина, но она не входила в партийные истории. Художник Костя Чувашев, делал макеты первых номеров газеты. И Наташа Медведева, конечно. Девять человек получается. Всё. Остальные пришли позже, когда полетела по стране «Лимонка». Помню, сам ходил встречать новобранцев на метро «Фрунзенская», совершенно неизвестных людей, которые вливались и становились известными.
«ЗАВТРА». А как вы познакомились?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Это абсолютно провиденциальное стечение обстоятельств. 89-й год, мне 14 лет. Вечер газеты Юлиана Семёнова «Совершенно секретно» в киноконцертном комплексе «Измайлово». Кто-то из моих знакомых не смог пойти и отдал мне билет – даже не могу вспомнить кто. В те дни были популярны «устные выпуски» газет и телепередач, был такой способ быстро заработать деньги. И я туда попёрся, я тогда всюду ходил с отцовским фотоаппаратом «Смена». Выступали Юлиан Семёнов, Женя Додолев, начальник угрозыска Москвы, по-моему, ещё следователь Гдлян… Звёзды перестройки. Они все были достаточно привычными обыкновенными людьми, и вдруг… Помню, как Семёнов представил его: «А это наш Эдик Лимонов из Парижа». Вышел человек в строгом чёрном костюме, сухощавый, в красной рубашке, в очочках. Подошёл к микрофону и выдохнул: «Здравствуйте, русские люди!» Тогда никто не обращался к аудитории. Он уже этим сразу купил и заинтересовал. Я не читал тогда ни строчки его… Он рассказывал о себе, о Франции. Закончился вечер, и я спустился со своего места на сцену, подписал у Лимонова номер газеты с его статьёй, сделал несколько портретов своей «Сменой». И он мне дал телефон: «вот номер моего помощника, позвоните». Много позже я познакомился с человеком, Саша Петров такой есть замечательный парень. Но тогда я не позвонил – чего вы хотите, мне было 14 лет, у меня не было темы для разговора с Лимоновым. А вторая встреча, определившая мою жизнь на годы, состоялась после октября 93-го года, в событиях которого и Лимонов, и я участвовали. Через полгода после расстрела Дома Советов, 1-го мая 94-го случилась грандиозная демонстрация от Калужской площади к Ленинским горам, смотровой площадке МГУ. Грандиозная – десятки тысяч человек! Это такой отходняк был от октябрьской бойни. Я пришёл туда со своими тогдашними товарищами, часть из которых сохранилась в моих друзьях и по сию пору. Это Максим Шмырёв, замечательный поэт, Дима Невелёв, отличный писатель. А тогда мы все были молодые люди, с претензией на гениальность, но без определённого рода занятий. И, как я помню, мои друзья на меня даже обиделись. Невелёв написал в рассказе: «Даниил бросил нас и побежал к Лимонову». Ну да, я увидел во главе одной из колонн Эдуарда, рядом с ним шагали Егор Летов, Кузьма Рябинов – собственно, что ещё нужно для счастья? А рядом Виктор Иваныч Анпилов, Игорь Маляров, Вавил Носов… Легендарные люди! И я влился в ту колонну. Мы промаршировали от Калужской до МГУ, там случился концерт, Егор пел с бортового КАМАЗа. Есть видео этого выступления. И там, в кузове грузовика, сидя на корточках в ногах у «Гражданской обороны», мы с Лимоновым обменялись, уже во второй раз, телефонами. Спустя несколько дней созвонились и встретились. Тем же летом я вытащил его в поездку в Вятку. Я учился в методологическом колледже, и методологи организовывали так называемые ОДИ – организационно-деятельностные игры. Нечто вроде выездных семинаров. В то лето в санатории под Кировом они устраивали игру на тему «Молодёжь России в XXI веке». Надо было пригласить кого-то из лидеров мнений молодёжи. Хотели позвать Егора Летова. Мой товарищ звонил ему в Омск, но Егор ответил, что «ребята, я бы рад приехать, но только что купил новый телевизор, большой, а сейчас Чемпионат мира по футболу, вы же меня поймёте, да?..» И не поехал. Сан Саныча Карелина пытались вытащить, он по какой-то причине тоже не смог. Единственный, кто согласился сразу и легко был Лимонов. Мы встретились на Площади Ильича, в здании методологического колледжа. Эдуард приехал с Тарасом, весёлый, слегка выпивший, в своей знаменитой болоньевой косухе и говорит: «Так куда надо ехать?» «В Вятку» «Куда?» «Ну, в Киров!» «А, в Киров!.. А автомат дадите? Аха-ха-ха!» И мы поехали. Лимонова в лицо знали мало, в плацкартном вагоне его узнал лишь один мужичок. Смотрел долго, потом изрёк: «А я тебя знаю. Ты – футболист!». Близ Кирова мы провели две недели под одной крышей. Жили в таких палатах, как в пионерском лагере. Часами ходили вдоль берегов речки Ивкинки и беседовали, вечерами, забаррикадировав от педагогов койкой дверь, втихаря пили с Эдуардом водку, слушали его рассказы и крепко сдружились. Все мои тогдашние приятели были им очарованы, но только один я вписался в его дальнейшую авантюру. В принципе, этого было достаточно. Все остальные дистанцировались очень быстро, хотя и по сию пору любят вспоминать те дни.
«ЗАВТРА». Лимонов показал себя прекрасным редактором газеты. Казалось бы, человек большого эго, а дал возможность проявить себя другим. Как у него это получалось?
Даниил ДУХОВСКОЙ. При всём пресловутом лимоновском нарциссизме и эгоизме, которые, безусловно, являлись отличительными чертами его натуры, ему были интересны люди, он не терял интереса к ним. Человеки, их жизнь, взаимоотношения… Лишь в самые последние годы он ощутил, что всё, человеческого ему хватит, всё с ними/нами понятно… Но прежде это было не так. В одной из ранних книг, по-моему, из «харьковской трилогии» есть замечательный пассаж, он пишет, «я понял свою миссию – мне высшие силы, Господь, дали вот эту способность – язык, разговаривать, и моя задача рассказать о тех, кто безъязыкий, чтобы их жизни не прошли бесследно. Я как бы их посол в вечности. Я их представляю, всех Толиков, Людок и Витек с харьковской окраины».
А потом наслаивалось: московские люди, американские люди, парижские люди… Люди войны, затем молодые нацболы. Он очень внимателен был к таланту, умел разглядеть талант и совсем не был глух к внешней среде. Это, конечно, важнейшее качество для писателя. У меня есть дорогое мне воспоминание, 96-й год, мы с ним идём, где-то в Останкино с телевидения, снег заметает в лицо, и Лимонов говорит: «А ведь мы с тобой практически вдвоём могли бы делать целый журнал, страниц на сто». Мне было чертовски приятно это слышать, на всю жизнь запомнил.
«Лимонка» стал была во многом моделью для копирования, подражания. Хотя сама «Лимонка» частично, как ни смешно, иронически копировала первую полосу «МК». У них был «подвал» «Срочно в номер», а у нас рубрика «Смачно помер», которая пародировала ту жареную, лёгкую, сенсационную подачу новостей. Но это была одна из рубрик, не более того. Рядом публиковались огромные, серьёзные статьи Александра Гельевича Дугина. Стихи диких поэтов. Макабрические рассказы Димы Невелёва, поп-марксизм в изложении Алексея Цветкова, мои статьи или репортажи. То есть, это был большой синтез всего. Совместимого/несовместимого – об этом никто не задумывался. Главное, чтобы это было интересно и яростно по духу.
«ЗАВТРА». Те, кто с Лимоновым начинал – отходили, появлялись новые люди. Но типаж нацболов, как, скажем, типаж хиппи, постоянно воспроизводится, несмотря ни на что.
Даниил ДУХОВСКОЙ. Типаж нацболов менялся. Моё поколение, первое, и последующие нацболы – мы разные. У позднейших появился культ жертвенности, как в книжке Гайдара: «Звенеть кандалами, взвивать чапаевскую саблю, и не содрогаясь идти на эшафот». Это не мы. Мы были другими, мы хотели завоевать страну и весь мир, а не звенеть кандалами, и не топать на эшафот. Мы не собирались вечно воевать с Системой, а сами хотели Системой стать. В середине девяностых казалось, что это возможно. И Лимонов верил, что это возможно. Он абсолютно серьёзно видел реализацию в качестве политика и, возможно, даже лидера государства. Позже, стало очевидно, что этого не будет, потому что не будет никогда. Он упорный – пробовал снова и снова. И всё-таки у него хватило благородства смиренно принять то, что это не получилось…
Видимо, предназначение у лимоновской структуры другое. Это оказался такой индивидуальный инкубатор судеб, из которых какие-то судьбы выстреливали в дальнейшее будущее, какие-то – нет. Сколько заметных акторов российской политики прошло через ту самую запрещённую партию, мы просто сейчас перечислять устанем, много людей, которые и ныне активны. Кто-то скрывает это прошлое, кто-то, наоборот, выпячивает, гордится. Я не стану фамилиями бросаться сейчас, мало ли, кто-то не хочет в таком контексте быть упомянутым, но таких людей много. Чем это не миссия? Вообще, сколько талантливых заметных людей вышло оттуда. И писателей, и кинематографистов, и общественных деятелей – кого угодно.
«ЗАВТРА». Для многих и газета, и партия были сочетанием несочетаемого…
Даниил ДУХОВСКОЙ. Я был совсем молодым человеком, когда всё это началось, в 94-м мне ещё двадцати лет не было, но для меня никогда не было момента перешагивания какого-то внутреннего барьера, что вот это, мол, несовместимо, а вот здесь несочетаемо. Мы изначально были очень открыты в плане идей. Зашоренных, начётчиков в наших рядах не водилось.
Другое дело, я сейчас это понимаю, что слишком апеллировали к прошлому. Все эти исторические персонажи, начиная от Юкио Мисима, барона Унгерна и до «Красных бригад», Че Гевары… они по-своему прекрасны, интересны. О них крайне увлекательно читать. Но для конструирования будущего они уже не очень годились в 90-е годы. Надо было что-то новое искать и синтезировать.
«ЗАВТРА». Какие книги Лимонова наиболее важны для тебя, и какие книги недооценены, не замечены?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Я не буду тут оригинален, самой мощной его книгой я считаю книгу «Дневник неудачника». Это то, что последовало после «Эдички», второй его роман… Романом эту книгу сложно назвать. Это фактически ритмизованная проза, белый стих почти что. Ближе к текстам Василия Васильевича Розанова – «Уединённое», «Опавшие листья», или можно к Уолту Уитмену генезис этого текста возвести… Абсолютно блистательная с точки зрения законченности, стиля, лаконизма и создания образа автора и героя книга. С ней, как ни странно, очень сильно корреспондирует последняя книга, которую за неделю до его смерти мы отправили издателю – «Старик путешествует». Это такой «Дневник неудачника» через 43 года. Тот же герой, но только с другим опытом, с другой перспективой. Точнее, с её отсутствием. Он уже не кричит: «Я хочу умереть молодым!» Но стилистически, по изящной внутренней напряжённости конструкции эта книжка очень близка, на мой взгляд, к «Дневнику…» Это такой репортаж с петлёй на шее. Автор-герой уже знает, что обречён, и от этого знания воспринимает мир гораздо острее и сочнее, чем если б он не знал, что впереди бездна, рядышком совсем.
Между этими полюсами 80 книг. Недооценённые и малозамеченные книги есть. Например, у него есть пьеса «Бутырская сортировочная, или Смерть в автозаке» – замечательная. Единственная пьеса, которую написал Лимонов. Хорошая крепкая пьеса, её можно ставить. Там, конечно, тематика специфическая, тюремная фактура. Может быть, не сейчас. Но она на уровне «На дне» Горького, на мой взгляд. Её издало издательство «Запасной выход» отдельной книжечкой в тонком переплёте. Довольно редкая, но её можно найти при желании. Есть романы, где он отходил от своего постоянного приёма, когда автор отождествляется с главным героем. Всё равно, конечно, в центральных персонажах где-то легче, где-то сложнее опознаётся Лимонов, или очень похожий на него человек. Принято считать, что такие вещи ему хуже удавались. Это роман «Смерть современных героев», про путешествие безумной троицы в Венецию. Это роман «316, пункт «В» – в чём-то пророческая книжка о том, как после ядерного конфликта администрации в России и в Штатах становятся очень схожими, неразличимыми, и принимается закон о том, что люди старше 60-ти лет подлежат утилизации, а главный герой сопротивляется этому. Но финал – шварцевский, Ланцелот оказался драконом. Ещё роман «Последние дни супермена» – очень кинематографичная книжка. Она написана, может быть, отчасти под влиянием одного из его любимых фильмов, «Последнее танго в Париже» Бертолуччи. С Марлоном Брандо и Марией Шнайдер. Там в чём-то похожая фабула. Умирающий писатель встречает девочку, которая в четыре раза его младше. Вместе они начинают грабить банки, такая авантюрная вещь. По ней очень хороший сценарий можно сделать и поставить мощное кино в стиле хороших французских приключенческих фильмов.
«ЗАВТРА». Загадочны и странны были его внезапные мистические изыскания – буквальное прочтение священных книг, «люди-биороботы», «одоление демиурга»…
Даниил ДУХОВСКОЙ. Это три книги, их можно своеобразной трилогией назвать. Первая «Ереси», потом была книга «Illuminationes». И третья «Plus Ultra. За человеком», она уже в последние годы была написана. Для себя я объясняю это так. Дело в том, что он всё время стремился к личной экспансии в память человечества. Так и сформулируем: «экспансия в память человечества». Первым поприщем, на котором он завоёвывал эту память, была литература. В литературе он был уверен, что достиг предела. Единственное, чего он не смог – одно время он страстно желал получить Нобелевскую премию по литературе. Это действительно так, это факт. И даже какие-то шаги делались. Он знал, что Бродскому, по сути, «организовали» Нобелевскую премию и хотел, чтобы ему тоже помогли. Прощупывал почву, но вскоре понял, что это история не его, и стал всюду ругать «нобелевку», говорить о том, что это очень незначительная вещь, что она измельчала. Хотя даже в 2000-е годы ещё теплилась в нём эта надежда. Но литературу, так или иначе, он покорил, он бесспорен в литературе. Потом была политика. В политике не всё удалось, но политиком он стал, лично как политик состоялся. Это тоже мало кто будет оспаривать. Куда дальше, после политики? И он нашёл амплуа философа, мудреца, «аятоллы», как он выражался. Писал тексты, которые называл проповедями, и подписывал их «отец Эдуард». И этот масштаб тоже был им освоен. Надо двигаться ещё дальше. Как? Куда расти? Следующий логичный шаг – это основать религию. Надо и на такое замахиваться. Но не буквально, какую-то секту… Он придумал себе некий комплекс объяснения мира, свою космогонию. На мой взгляд, этот концепт был немножко вымученный. Я не очень уверен в том, что он сам верил в летающие сгустки плазмы, про которые писал. Хотя, с другой стороны, там затрагивается очень важный момент – загадка возникновения разума у человека. Почему из всех видов существ только человек им наделён. На это вопрос нет внятного ответа, насколько я понимаю, у науки до сих пор. И Лимонов предлагал ответ свой. Такой несколько наивный креационистский взгляд. Тем не менее, он имеет право на существование.
«ЗАВТРА». Но удивляло: если «живая Вселенная инженера Ковалевского» и «плазмозавры», то какой ещё марш несогласных, это ж мелочь суетная?
Даниил ДУХОВСКОЙ. С 12.00 до 15.00 часов – «марш несогласных», потом перерыв на обед. С 16.00 до 20.00 – размышления о вечном и познание тайн бытия. В нём это уживалось. Такой человек парадоксальный был…
Эта его космогония немножко искусственна. Но, да, это дерзко. Это поэтично, в конце концов. Для меня это стихи. Хотя там есть очень дельные мысли, по каким-то более частным поводам. Он же из очень разных слоёв сформировался сам, Лимонов. В нём был слой, который богемная жизнь сформировала. В нём очень сильна была закваска советского детства. Мальчика из читающей семьи, где стояли на полках эти огромные собрания сочинений в хороших переплётах. Он читал всё! Брэм «Жизнь животных», двенадцать томов Жюля Верна, «Плавание на корабле «Бигль» Дарвина – это всё им было прочитано и запомнено. И иногда в нём просыпался такой типаж начитанного советского скептика, как у шукшинского Глеба Капустина в рассказе «Срезал»… Например, во многих книгах у Лимонова встречается в той или иной вариации пассаж: «Учёные-то, оказывается, на самом деле ничего не знают! Они только что признали, что теория относительности – ерунда!» Он очень этим упивался и тут же предлагал свой вариант, не стеснялся думать на такие темы, хотя инструментария у него зачастую было недостаточно для этого. «Они ничего не знают! – радостно говорил он. – Сейчас выяснилось, что Вселенная зародилась совсем не так, как они нам сто лет втирали…» «А как она зародилась?» «Сейчас я подумаю и решу, как она зародилась». Эти свои мысли об устройстве жизни он не предлагал к обсуждению за чаем. Он их транслировал, вывешивал как транспаранты, а дальше, хотите – верьте, хотите – проходите, не задерживайтесь. А обсуждать свою правоту он не намерен. Он достаточно директивен и тоталитарен был в этом.
«ЗАВТРА». Лимонов был, конечно, человеком литературы, но в другие сферы искусства посматривал. Его кино-музыкальные интересы как-то можно очертить? Вроде в музыке он тяготел к довольно радикальным проявлениям? Или может быть, говорил, что любит «Sex Pistols», а на самом деле Моцарта слушал?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Проще говорить про живопись, после литературы это была вторая муза, в которой он действительно понимал: вся его юность прошла в среде художников. Я даже для себя определение придумал: «лимоновский круг художников»: Игорь Ворошилов, Пётр Беленок, Николай Недбайло, Владимир Яковлев, многие другие. В живописи он прекрасно разбирался. Это зиждилось ещё на таком наивном обстоятельстве, что в шестьдесят каком-то году ему попал в руки чешский словарь современного искусства на русском языке, изданный в Праге. И он его весь добросовестно проштудировал и выучил. После чего ориентировался во всех течениях и во всех именах безукоризненно. Это, собственно, видно по книге «Мои живописцы» – прекрасном лёгком очерке о живописи в его жизни, и о струнах, которые связывают его с тем или иным художником, или с той или иной картиной.
С музыкой сложнее. Мне кажется, что он её как-то более функционально, что ли, воспринимал. «Есть Егор Летов, за ним может прийти 10000 человек. Поэтому Егор – это явление». Но вслушивался ли он в его тексты? Я ни разу от него не слышал, что Летов – большой поэт. Хотя для меня это безусловно. Но расслышал ли Лимонов стихи Летова, я не уверен.
Эдуард с удовольствием отождествлял себя с панк-поколением. Любил вспоминать истории, как он ходил в знаменитый бар «CBGB» на Манхэттене. Он немножко преувеличивал всё это. И дружбу с «Ramones» делал чуть больше, чем она была на самом деле. Хотя, конечно, он знал Марки Рамона, и есть замечательное видео, где они старенькие встречаются в Москве, когда Марки Рамон приезжал с концертом. Лимонов его ловит где-то в коридоре и говорит: «Марки, это я, Эдди!» Тот какое-то время не понимает, а потом узнаёт! И они сидят, разговаривают, вспоминают общих знакомых…
Эдуард любил Эдит Пиаф, например. У меня есть сентиментальное воспоминание: Новый год, с 95-го на 96-й. Мы отпраздновали в бункере, в знаменитом подвале на Второй Фрунзенской, и Лимонов пригласил к себе. Александр Гельевич Дугин сказал, что «у меня семейные обстоятельства, я не могу». Он кого-то ещё позвал, но никто не пошёл, кроме меня. И вот мы втроём отмечали этот Новый год, я, Эдуард и его подруга невероятная красотка Лиза Блезе, которая, помня о том, что у меня за несколько дней до этого был день рождения, принесла торт «Полено», приторный, который я не любил, но это было так трогательно. Мы пили шампанское под бой курантов, а потом сидели на полу и слушали Эдит Пиаф: в той съемной квартире был, большая редкость по тем временам, подогреваемый пол. И Эдуард переводил со слуха песню «Джонни», потому что ни я, ни Лиза не знали французского… Любил советские песни, некоторые «дворовые».
Вот скажем, «Битлз» он не любил не за музыку, а за их социальные проявления. Он их называл ханжами: «Love! Love! Love!» – невозможно же слушать, говорил…В поздние годы он полюбил оперу. У него есть много страниц, где он описывает, как он ходит в Петербурге на концерты, по-моему, Гергиева и слушает оперы Моцарта и Вагнера. Тут, мне кажется, для него на первом месте тоже был ритуал некий: писатель, сидящий в опере и слушающий Вагнера, это уже образ! Вот что он в самой музыке слышал я не могу сказать, не разговаривал с ним на эту тему.
«ЗАВТРА». А кино?
Даниил ДУХОВСКОЙ. В кино он разбирался лучше, хотя у него было очень причудливый вкус…
«ЗАВТРА». То есть?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Что-то очевидное он мог игнорировать. А что-то любить в силу не столько кино-достоинств, сколько личных биографических обстоятельств. Он с каким-то режиссёром сталкивался, и вот его фильмы он знал. Можно вспомнить всемирно известных сербских режиссёров Душана Маковеева, Момчило Мрдаковича, из наших знал Ивана Дыховичного, Александра Велединского. Кстати, у него были очень интересные пересечения. Есть такой знаменитый немецкий режиссёр – Фолькер Шлёндорф, снявший фильм «Жестяной барабан» по Гюнтеру Грассу. Он экранизировал Пруста, Генриха Бёлля, состоялся в Голливуде. И когда-то он хотел ставить фильм по «Эдичке». Этот проект не состоялся, потому что продюсер не решился дать деньги на экранизацию русской книги. И вот начало 2000-х годов, Фолькер Шлёндорф приехал в Россию и давал интервью на каком-то радио. Это был единственный момент в моей жизни, когда я позвонил на радио! Это же такой особый жанр – звонки на радио… Я его спросил: «Вы можете рассказать ту историю, про фильм по Лимонову?» Ему, видимо, было довольно скучно на этом интервью. А тут он оживился: «Да, я помню его! Мы встретились в Нью-Йорке, он был как Элвис Пресли, в белом костюме, такой потрясающей энергетики человек. Жаль, что у нас тогда не получилось…» Я даже записал этот наш разговор на магнитофон, у меня он в архиве есть.
«ЗАВТРА». Как я понимаю, ты тоже думаешь о фильме про Лимонова?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Да, так как я по второй своей профессии кинорежиссёр, и занимаюсь документальным кино. Лимонова я довольно много снимал. Он благосклонно относился к этим моим съёмкам, у меня в архиве многие часы съёмок с Эдуардом, очень разных. Несколько лет назад я смонтировал рабочую версию – без бюджета абсолютно, и даже показывал получасовой фрагмент на первом вечере памяти Лимонова. Но, конечно, это надо делать профессиональнее. Нужны деньги. Если кому-то интересен фильм про Лимонова, где в кадре сам Лимонов, а не «говорящие головы», рассказывающие о нём – вложитесь. Кино будет отличное. Так или иначе, я его доделаю, но лучше не на коленке, а с анимацией, нормальным звуком и т.д.
«ЗАВТРА». Возможен ли был другой Лимонов? Который остался бы в Харькове? Который не уехал бы в эмиграцию? Или Лимонов парижский - жил бы писательской жизнью, сюда наезжал бы иногда на презентацию новой книги.
Даниил ДУХОВСКОЙ. Ну это сослагательное наклонение, которое Лимонов не любил, и история не любит. Если бы он остался в Харькове, то мы бы о нём сейчас, очевидно, не разговаривали. Думаю, он был бы фигурой такого же калибра как харьковчанин поэт Мотрич. А это был потрясающий поэт, старший товарищ Лимонова.
Если бы он законсервировался в своём парижском образе, когда уже был багаж полутора десятков достаточно успешных и сильных книг, то, наверное, да… Он бы как-то присутствовал в нашем сознании. Но мы бы, скорее всего, не имели чести обсуждать личное знакомство, все перипетии, связанные с этим.
«ЗАВТРА». То есть он реализовался так, как должен был реализоваться?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Да. Я считаю, что можно лишь позавидовать тому, как он реализовался. Отчасти он жалел о том, что не стал большим военным. В нём было это чувство, унаследованное от отца – любовь к армии, к военной службе. Из него, как минимум, уровня майора, командира дивизиона или батальона, офицер был бы замечательный.
И он «довоёвывал» всё время. До какого-то возраста это было то, чего он хотел добрать в жизни. Поэтому он так ценил свои военные приключения в девяностые. И на Балканской войне, и в Абхазии, и в Приднестровье, участие в событиях 93-го года. Он ведь успел съездить и на Донбасс, в конце 2014-го. Конечно, там уже активного участия в войне не принимал, с автоматом не бегал, но вдохновлял людей.
«ЗАВТРА». Что самое у тебя главное, самое для тебя ценное, интересное, связанное с Эдуардом Лимоновым?
Даниил ДУХОВСКОЙ. Я вспоминаю, зачем тогда прибился в 94-м году к нему? Наверное, я сам не очень понимал, но для меня, конечно, не столько политическая составляющая была важна, потому что в успехе НБ-проекта я разуверился достаточно быстро. В таком буквальном успехе… У него есть замечательные строчки в одном из стихотворений:
Не удалась попытка…
Христос проиграл…
И Че Гевара с Мисимой, и Пазолини,
Мы все проиграли, т. е. выиграли все…
То есть выигрыш в другом, конечно.
Для меня это во многом был пример наглядный, близкий (и участливый в моей судьбе) – пример реализации себя в качестве гения. Это важнейший урок, который он преподал.
Фото Даниила Духовского
*официально запрещена с 20 сентября 2002 года.
