Принёс со двора домой два десятка кирпичей, ведро раствора, мастерок и замуровал телевизор наглухо, намертво, промазав швы, чтобы не доносилось ни единого звука, ни одного вопля. Чтобы не хрипел и не каркал Жириновский. Чтобы глаза не видели молотобойцев, вгоняющих в башку обывателей пропагандистские двутавры. Чтобы бесстыдники не раскладывали передо мной грязные подштанники умерших знаменитостей. Чтоб заткнулись врачи, трезвонящие про омикрон, про ковид, про вакцину, про антиваксеров. Чтоб перестали стращать народ скорой войной с Украиной, ядерными ударами по Москве и Нью-Йорку. Чтобы не видеть, как Петросян лопнул от смеха среди русских рыданий и слёз. Чтоб не видеть бесчисленные сериалы про маньяков, не рассматривать крупным планом трупы со следами могильных разложений. Не видеть чудовищного Киркорова, усыпанного бриллиантами, как чешуёй. Чтоб ничего этого больше не было, а вместо телевизора — аккуратно сложенная тумба из кирпичей.
Общественное сознание россиян необратимо изуродовано: его перепахали, взборонили, разбили на гряды и засеяли борщевиком. Мы живём в зарослях борщевика, дышим отравленным воздухом, сжигаем своё сознание на сковородке, которую раскалили неведомые нам повара. Они сделали из нас отбивную, варят из нас чудовищный суп. И иногда кажется, что поваром работает садист, подбрасывая в это месиво трупики расчленённых детей.
В этом вареве растворяются и исчезают все коды, делающие народ победителем, способным сражаться, трудиться, совершать открытия, писать картины и книги. Народ на глазах исчезает не потому, что вымирает по миллиону в год, а потому, что его превращают в ненарод, во что-то безумное, ревущее и несчастное.
Куда скрыться от этой ужасной пагубы? Может быть, на Олимпиаду в Пекин? Не до коньков и лыжных гонок. Может, в войска ОДКБ? Слетать дня на три в какую-нибудь соседнюю республику? И там — один диктатор сменяет другого, прихватив его золотишко. Может, вслед за Иваном Сергеевичем Тургеневым искать спасения в родном языке?
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!»
И здесь ничего отрадного. Дмитрий Быков издал роман "Истребитель", стянув название с моего "Истребителя", вышедшего десять лет назад. Один из петербургских бездомных, живущий в ночлежке "Гельвеция", распаляется так, будто у него еженедельно по средам случаются месячные.
Победа, драгоценная, огненная, сотканная из лучей, — лампада, которую несёт с собой русский народ через все века, пожары и войны, одолевая падения, вставая из праха. Эту святыню, внесённую сегодня в центр российской идеологии, стараются захватать, заляпать. Не осквернить, не расстрелять, а опошлить, лишить её святости, ввести в обыденное, в низменное, в шоу-бизнес. Победа страшна развратникам, вельможным лгунам, лживым корыстолюбцам, отъявленным злодеям, ненавистникам Родины.
Как сберечь Победу? Как сберечь человечность в народе? Где найти столько кирпичей, чтобы обложить ими Останкинскую башню, замуровать кабинеты, откуда изливается ядовитый настой садизма и порнографии? Да, я бессилен, немощь неодолима.
«Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить».
Нынче за бездомными собаками охота, их ловят по всем губерниям, на них ставят капканы, бьют из двустволок, подбрасывают куски ядовитого мяса.
Но нет, рано топить камин и выть по-собачьи. В 1943 году в эти зимние дни под Сталинградом состоялось соединение фронтов — Донского и Сталинградского. Была стиснута в стальных советских объятиях 6-я армия Паулюса. Началось сжатие стальной русской пружины, которая распрямилась и десятью сталинскими ударами достала Берлин. Среди сегодняшних визгов и клёкотов слышу громогласное, на всю заволжскую степь «ура!», иду вместе с моим отцом в атаку к неизбежной Русской Победе.
